Ермак. Начало - Валериев Игорь - Страница 46

— А что такое паранойя? — задал вопрос Лис.

— Это такое расстройство психики у человека, когда он очень подозрительный и во всём видит опасность для себя. Вот и я боюсь того, что существует еще тридцать хунхузов, с которыми мы обязательно столкнёмся. А чтобы этого не произошло быстро все за работу! Бегом!

Казачата, разбившись на пары, порскнули по сторонам, и стали споро перетаскивать трупы хунхузов на указанное мною место. Я, притормозив Ромку, вместе с ним, поймав по трофейной лошадке, переправились через ручей, где быстро поймали трёх коней, принадлежащих убитым на этой стороне ручья хунхузам. Взгромоздив на них поперёк седла трупы варнаков, не забыв их карабины, переправились через ручей обратно, где уже полным ходом шла экспроприация нажитого непосильным трудом бандитского добра.

Трофеев уже было взято богато: шестнадцать пятизарядных кавалерийских карабинов маузера 71/88 и одна французская магазинная винтовка системы Лебеля образца 1886 года, большое количество патронташей и патронов в них. На разложенных плащ палатках кроме набитых патронташей, дополнительно россыпью лежало большое количество патронов к карабинам, поблескивая гильзами бутылочной формы с восьми миллиметровой тупоконечной пулей. Отдельной кучей лежало больше десятка сабель дадао. Также было затрофеено двенадцать лошадей монгольской породы. Четыре было убито во время засады и одну раненную пришлось дорезать, так как пуля перебила ей ногу. Тройка Тура уже пригнала наших лошадей, и почти все казачата меняли на трофейных лошадях монгольские сёдла на свои казачьи. Почти все трофейные лошадки были высокими молодыми жеребчиками не старше пяти лет. А у Ромки его Гнедко, доставшийся от старшего брата, был уже преклонного двенадцатилетнего возраста. Да и у остальных казачат была такая же картина. Младшие в семье, которым всё, включая лошадей, достаётся от старших братьев. Исключение Женька Савин и я. Один сын богатого казака-коннозаводчика, а другому два года назад приобрели амурского трёхлетнего жеребчика, чтобы он пас лошадиные косяки этого казака-олигарха.

А монголы были хороши. Не ниже жеребцов забайкальской или амурской породы. Больше сто сорока сантиметров в холке, отличного экстерьера, холёные, со стрижеными хвостами и гривой. При этом куда менее прихотливы, более выносливы, сообразительны, дружелюбны и надежны, чем остальные породы лошадей. Чувствовалось, что за лошадьми был отличный уход, и они были великолепно выезжены. И все гнедой масти.

Ещё на одной плащ палатке, которая лежала отдельно, высилась кучка кошелей. Спрыгнув с седла и подойдя к кошелькам, поочередно взвесил их в руке, потом открыл самый легкий кошель, а потом самый тяжёлый. В первом лежало несколько серебряных юаней и несколько слитков серебра по тридцать шесть грамм. Китайские ляны. Во втором я увидел то, что и предполагал — золотой песок жёлтого цвета. Только в этом небольшом кошеле, но весом граммов шестьсот-семьсот высокопробного золотишка было рублей на пятьсот по официальному курсу, или на восемьсот и больше, если в том же Благовещенске продавать китайским контрабандистам.

— Лис, я забираю тройку Тура и с ними иду проверить лагерь хунхузов, а ты с остальными пакуешь трофеи. Используйте РД, четыре плащ палатки для организации вьюков. На пять лошадей, которые повезут трупы, сёдла пусть будут монгольскими, они очень хорошо подойдут к изготовлению волокуш.

— Да чего заморачиваться с волокушами, Ермак. Перекинем через сёдла и повезём.

— Лис, они уже окоченели. Как ты к седлу труп крепить будешь? А волокуши из жердей быстро сделаем, трупы на них и повезли. И лошадки беспокоиться меньше будут. Делай, как я сказал. Как закончите, выдвигаетесь к броду, где остались наши вещи и покойники. Там ждете нас. Мы поехали. Может, нагоним вас по дороге. Не забудь про охранение на марше.

Через десять минут я с тройкой Тура рысью подъезжали к лагерю, до которого оставалось метров двести. По дороге успели обобрать четыре трупа хунхузов и взять в повод двух трофейных лошадок. Дав команду остановиться, я и Леший спешились и через лес по дуге двинулись к лагерю, а Тур и Дан, остались на месте, съехав с тропы и спрятавшись в кустах леспедеца. Здесь они должны были дождаться нашего сигнала, что в лагере всё чисто.

Добравших до деревьев, окружающих поляну с лагерем, мы с Лешим залегли и стали наблюдать за лагерем. Казалось, что он был пуст, но что внутри меня, видимо, опять моя чуйка, не давало подняться и войти в лагерь.

Предчувствие — штука странная и не всегда надежная, но я своим научился доверять ещё в Афганистане. Бывало, что всё вроде бы спокойно на блокпосту, или в рейде за караванами или головами духов. Вокруг тишина и благолепие и вдруг, ни с того, ни с сего, противно, словно зубная боль, начинало что-то ныть внутри. Умные люди, дураки, как правило, погибали первыми, к таким проявлениям «чуйки», как своей, так и кого-то из товарищей, всегда относились с пониманием. Неоднократно лишние крюки по горам наматывали, а позже узнавали, что на утверждённом маршруте нас ждала засада духов, а позже в Чечне засада боевиков. Информацию по выходу на охоту групп спецназа начали сдавать-продавать еще в Афгане. В Чечне это просто приняло массовый характер. Двумя словами, права старая армейская мудрость: «Лучше перебдеть…». Вот и сейчас меня похожее предчувствие гложет. Что-то неладно. Не знаю, что именно, не знаю где, но входить в лагерь не хочется. В этом я уверен. Должны же были остаться в лагере хунхузы. Не всех же мы положили.

Чуйка в который раз не подвела. Минут через десять наших наблюдений из большого шатра главаря вылез хунхуз, в котором я по косе, обёрнутой вокруг шеи, узнал повара, раздававшего пищу из котла на вчерашнем ужине банды. Оглянувшись по сторонам, хунхуз достал из шалаша полупустой, но судя потому, как его держал бандит, очень тяжёлый мешок. Ещё раз, оглянувшись по сторонам, хунхуз направился к коновязи, где из пятнадцати лошадей, только две были осёдланы и увешаны перемётными сумками. Дождавшись, когда хунхуз опустит мешок в одну из перемётных сумок и вставит ногу в стремя, взял его на мушку и стал выжимать ход спускового крючка. Но выстрелить не успел. Из кустарника леспедеца, который куртинами рос по окружности поляны, почти напротив меня раздался выстрел, и хунхуз, попытавшийся вскочить в седло, рухнул на землю.

Я затаился и, вытянув руку в сторону, пригнул голову Вовки, который попытался, приподнявшись, рассмотреть, кто стрелял. Через пару минут из кустов вышел ещё один хунхуз, державший в руках карабин. Подойдя к убитому бывшему партнёру по банде, хунхуз, ногой проверив наличие жизни в теле хунхузского повара, закинул карабин за спину и стал проверять содержание переметных сумок на двух осёдланных жеребчиках. Сесть в седло этому хунхузу не дал уже я, прострелив ему голову. Потом проведя контроль в голову повару, подождал ещё минут пять и только после этого встал и двинулся в лагерь, показав знаком Лешему, чтобы он прикрывал меня.

Обойдя лагерь и заглянув во все шалаши, я убедился, что кроме только что убитых двух хунхузов, трупов бандитов, убитых Лешим и Лисом утром, и трупа главаря, который занесли в его шалаш, в лагере больше никого нет.

Выйдя по тропе из лагеря, на повороте на юг дал сигнал Туру и Дану: «Ко мне». Дождавшись их, вскочил в седло Чалого, и мы втроём въехали в лагерь. Отправив Лешего верхом метров на двести вверх по тропе на север, с Туром и Даном занялись любимым делом казаков и спецназа — сбором трофеев. Хоть и говорят, что «на халяву и хлорка творог», и нет для русского человека «ничего слаще халявы», потому что халява, по словам Мудрой Совы из мультика про Винни-Пуха: «Безвозмезддно, то есть дадом». Но сбор трофеев, кто этим занимался, слаще халявы, потому что не только безвозмездно, то есть даром, но перед данным процессом, ты еще и вражину завалил, который пытался тебя лишить жизни. Ты победитель и теперь твоё всё имущество врага. Лепота.

Отправив, Тура и Дана шерстить шалаши хунхузов, с приказом нести всё на длинный стол, где бандиты принимали пищу, я направился к перемётным сумкам на двух оседланных конях хунхузов, из-за которых произошла несколько минут назад драма со смертоубийством шеф-повара местного общепита. С трудом достав из перемётной сумки тяжеленный мешок, я развязал его и обнаружил в нём один крупный кожаный мешок колбаску размером как три моих кулака, но весящий килограммов десять-двенадцать и шесть кожаных мешков поменьше, каждый из которых весил килограммов по шесть-семь.