Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон - Страница 19

«Рио–Круз» медленно протиснулся на свободное место между французским фрегатом и русским торговым судном, брошенные канаты подхватили на берегу английские моряки. Вода, которая билась о теплые камни, была полна ярко–зеленых водорослей и покрыта радужной нефтяной пленкой. Я ощущал запах Батума. Я вдыхал ароматы влажной листвы, жарящегося мяса, мяты и кофе. Вдоль набережной росли пальмы. В Батуме были обширные парки, общественные сады с перистым бамбуком, эвкалиптами, мимозой и апельсиновыми деревьями. Я видел ровные ряды темных зданий, виноградные листья, ржавое железо, кирпич и штукатурку. И высоко над общественными зданиями в центре города парили флаги двух империй, русской и британской. В будках у причала и у таможни стояли на страже суровые матросы Королевского флота с карабинами и нагрудными патронташами. Пристань была безупречно чиста. Повсюду виднелась полированная древесина и свежая краска. Я услышал гул моторов, грохот трамваев, знакомый суматошный шум обычных городских улиц. За рядами деревьев я разглядел отели, магазины и тротуары, по которым бродили представители разных рас и классов. Здесь встречались русские, британские и французские мундиры, мусульманские тюрбаны и греческие фески, парижские костюмы и домотканые халаты. Революция на время улучшила жизнь Батума, придав ей интеллигентные и изысканные черты, которые прежде здесь были неведомы. Я чувствовал себя, как пес на поводке, когда поспешно собирал свою небольшую сумку и ждал, пока опустят трап. Мое удовольствие было испортил только толстый потный Берников, нетерпеливо (несомненно, он уже придумал, как можно подзаработать в Батуме) прижимавшийся ко мне. Он подмигнул:

— Неплохое удовольствие, а? Совсем не то, что штамповать паспорта в Одессе, это уж точно.

Испуганный тем, что Берников так много знал о моем прошлом, я ничего не ответил. К моему превеликому облегчению, моряки и солдаты наконец выстроились на причале, область выгрузки освободили, у трапа поставили стол, офицеры предъявили бумаги и обменялись рукопожатиями. Наконец пассажирам подали сигнал, что можно сходить на берег. Я первым спустился по качающейся лестнице, опередив Берникова. Я распахнул пальто и расстегнул воротник, наслаждаясь теплом. Сжав перчатки в руке и сдвинув шляпу на затылок, я усмехнулся британским офицерам, которые тщательно осмотрели мои бумаги, а затем возвратили их мне. Я равнодушно кивнул и что–то пробормотал русскому чиновнику, осмотревшему содержимое моей сумки. Почти нараспев я отвечал украинскому сержанту, который еще раз изучил мои бумаги и проверил мое имя и описание по большой бухгалтерской книге. Он был огромным, толстым человеком с тяжелыми усами и доброй улыбкой.

— Будьте осторожны, дружище, — пробормотал сержант, когда я наконец преодолел заграждения и вдохнул сладкий экзотический воздух Батума. — Здесь многие не согласны с тем, что настало время буржуев. — Я обернулся и пристально посмотрел на него. Он говорил как красный. Но сержант улыбнулся. — Всего лишь дружеское предупреждение.

Увидев, что у обочины, в тени пальм, располагается самая настоящая стоянка извозчиков, я едва не умер от радости. Клячи были почти такими же дряхлыми, как и сами возницы, и отделка четырехместных экипажей изрядно пострадала от времени, но в точности такую же картину можно было наблюдать в довоенном Петербурге, или по крайней мере в одном из его пригородов. Я подошел к ближайшему извозчику. Старик с густыми седыми бакенбардами, с длинным кнутом, в толстом кучерском пальто, в цилиндре — он словно сохранился неизменным со старых, царских времен. Я спросил, за сколько он возьмется отвезти меня в лучшую гостиницу в Батума.

— В лучшую, ваша честь? — На румяном лице появилась добродушная и снисходительная улыбка. — Это дело вкуса. И еще дело ваших убеждений, могу сказать. Также надо узнать, найдутся ли для вас комнаты. Как насчет «Ориенталя»? Хороший вид, приличная еда.

Наверное, я глазел на него, разинув рот, ведь он говорил на чистом русском языке, на каком говорили в Москве.

— Сколько? Ну, конечно, есть цена в рублях, но никто не принимает рубли. Есть ли у вас турецкие лиры? Или британские деньги — это было бы лучше.

— У меня есть серебряные рубли. Настоящее серебро. Никаких бумажных денег. — В этом отношении разговор ничем не отличался от бесед, которые вели во всех прочих частях России.

— Очень хорошо, ваша честь. — Он провел по щеке концом своего длинного кнута. — Возьмите с собой сумку. Есть много комнат.

Я не торопился следовать его совету. Наконец я увидел, что баронесса, как и было запланировано, идет ко мне по тротуару. Тут, к своему ужасу, я осознал, что ее сумку нес вездесущий Герников. Я изо всех сил старался не замечать его и, приподняв шляпу, приветствовал баронессу, как и было уговорено.

— Могу ли я подвезти вас, баронесса?

Я, однако, не принял во внимание, что еврейский делец вмешается в нашу маленькую идиллию. Он перевел дух, поставив сумку, потом пристально посмотрел на Леду и на меня. Я готов был поклясться, что взгляд переполняла злоба. Баронесса вежливо заметила:

— Вы очень добры, господин Герников. Думаю, что приму предложение господина Пятницкого, поскольку нам по пути.

Она взяла у него из рук свой маленький саквояж и нерешительно опустила на землю. Я положил свои вещи в экипаж и потянулся за ее багажом. Герников улыбнулся мне:

— Еще раз доброе утро, господин Пятницкий.

— Доброе утро, Герников. Очень жаль, но я не смогу вас подвезти.

— Это неважно. Я найду дорогу в Батуме. Спасибо.

Его наглый, ехидный тон меня раздражал.

— Ты слишком груб, Максим, — смущенно заметила Леда, усевшись в наш экипаж. — Ты же понимаешь, бедный Герников не хотел ничего дурного. Ты что, ревнуешь к нему? Он тебе не соперник.

— Я хочу остаться с тобой наедине. — Я устроился рядом с баронессой. — Не желаю, чтобы кто–то испортил нам праздник.

Повозка помчалась легкой петербургской рысью. Раздраженно поморщившись, Леда решила больше не говорить о Герникове. Мы поехали гораздо быстрее, когда повозка преодолела пристань и оказалась на бульваре. Это, по всей видимости, взволновало Леду, и ее губы приоткрылись, как будто она уже задыхалась от прилива похоти, более сильной и неотступной, чем моя. Когда наши тела случайно соприкасались, мы с трудом удерживались от объятий. Чтобы соблюсти приличия, я сел напротив баронессы. Мы притворялись, что любуемся очаровательными зданиями, аккуратными цветниками, кустами и высокими пальмами. Мы попытались продолжить беседу, словно репетируя наш маленький спектакль.

— Какой прекрасный закат!

— Мне кажется, британские офицеры были очень любезны.

— И русские тоже необычайно учтивы. Разве это не прекрасно — сидеть в настоящем экипаже?

Поездка оказалась относительно короткой — промчавшись по аккуратным улочкам, не разрушенным войной, мы вскорости достигли «Ориенталя», высокого и изящного здания на набережной, окна которого выходили на гавань. Полированное каменное крыльцо и резные колонны в египетском стиле, украшенные золотом, вызвали у меня ощущение уюта и покоя. Баронесса ждала в экипаже, я поднялся по лестнице и вошел в просторный тихий холл, приблизился к стойке администратора и спросил, есть ли в гостинице свободные комнаты. Худощавый армянин, управляющий, изобразил искреннее огорчение и сообщил, что обычных номеров не осталось, только два «люкса» по цене три английских фунта за день. Он с радостью примет чек любого солидного европейского банка, в крайнем случае готов получить оплату франками, но, к великому сожалению, никак не сможет принять русские платежные средства, за исключением золотых. Я сделал вид, что это совершенно в порядке вещей, и продемонстрировал легкую надменность и нетерпение. Управляющий повторил свои извинения и отправил грузина–швейцара за нашим багажом. Я в это время проводил баронессу по широкой желтоватой мраморной лестнице на второй этаж. На полу лежали розовые ковры, обивка стен была того же цвета. Это напомнило мне о роскошных путешествиях первым классом в довоенные времена. Наши номера находились на разных этажах, один над другим. Когда мы подошли к дверям ее комнаты, я снял шляпу, поклонился и громко пожелал баронессе приятного отдыха.