Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/104
• Следующая

Он шагнул с крылечка в пургу, как в море, и тотчас потерял способность сколь-либо отвлеченно мыслить. Потому что его гнуло и кидало во все стороны, и надо было увертываться от ударов пурги.

Куда он шел? Оказалось, в сторону завода. Опомнился у дома с красными аршинными буквами на уровне первого этажа: «РАШИД». Это дом Гороховых. Сколько раз она толковала про эту надпись! Во-первых, приглашала желающих заполучить щенка, поскольку в их подъезде ощенилась собака, а во-вторых, с полгода назад Гороховы зазывали Андрея с женой, даже упреки были: «…столько всего нажарено, напарено, а вы и носа не показали…»

Вот он сейчас и свалится как снег на голову. Он им покажет, как раздавать приглашения. Пусть лелеют и носят на руках.

Нажав на кнопку звонка, Андрей ужаснулся содеянному. Звонок брякнул сиротливо, хрипловато, и стало ясно, что за этой дверью давно спят. Бывают же такие феномены. Зато встают в половине шестого, занимаются спортом, обливаются холодной водой и до начала рабочего дня успевают накопить заряд благородной усталости.

Открыла сама Горохова, хрупкая, изверившаяся в косметике женщина. Андрей дал ей возможность сделать какую-то приветливую улыбку.

— Здравствуйте, Элла Степановна! Я не вовремя, наверное? Пурга. В такую погоду только незваных гостей встречать.

— Да что вы, как можно! Проходите, я сейчас. Боря, ну где ты там? К нам Андрей Николаевич пришел. Иди встречай, я сейчас.

Вышел Боря. Неторопливый, сонный, деланно разулыбался.

— Вы ведь у нас впервые? Обижаете. Но уже поправляетесь. Заслуживаете снисхождения… Продрогли? Первое дело согреться, как говорится, коль уж в гости закатился, то не трать время даром. А что? Пока она там возится, примем слегка?

Приложив палец к губам, он утащил Андрея на кухню, подкрался к холодильнику, достал бутылку, плеснул в стаканы, непонятно откуда взявшиеся, вложил в руку Корытова и чуть не разбил вторым стаканом.

— За знакомство! — Выпил, не дожидаясь.

— А событие сегодня у Андрея Николаевича, — нараспев произнесла Горохова из комнаты, — знаменательное. Светлая голова он у нас. Изобретатель. Опять изобрел такое, что мужики от зависти полопались. Боря, ну где вы там? Давай гостя к столу. Я на скорую руку. Но не думайте — это только для начала. Для разгона, так сказать. Фирменное блюдо впереди. Нагрянул, понимаешь ли, как инспектор какой-то. Врасплох думал застать? Не выйдет.

Андрея препроводили в комнату, убранство которой вызывало недоумение у знатока магаданского быта. Обычно квартира жителя этого северного города является одновременно и как бы его послужным списком: по количеству ковров, хрусталя можно узнать, сколько, кто прожил в Магадане. Особенно, но книгам: когда начали их собирать. Здесь же все слишком с иголочки.

— Ничего не можете понять, Андрей Николаевич? Правильно. На Чукотке жили, а там не так.

Андрей кивнул, и Горохова сама себя перебила:

— Семья у нас молодая. Пять лет всего-то, и живем вместе.

Эта новость неприятно поразила Андрея, хотя и не была, конечно, никакой новостью, не надобно семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что почем. Просто он впервые думал о новой семье, а значит, и о новом разводе, будучи в столь неуравновешенном состоянии. Чужая, понятно, семья, а свое болит. Как-то у них с Лидией… Интересно, как это Горохова решилась, ведь это две катастрофы пережить: разрушить, с прахом сровнять, а потом чтобы на этом мертвом взошло.

Андрей глянул на Горохову каким-то новым взором, в домашнем наряде она казалась старше, вернее, строже. Как только можно этой особе с выцветшими бровями и веснушчатыми руками сказать: «Я вас люблю». Ведь это же подвигу сродни, наверное: сначала полюбить такую, а потом в этом сознаться — как в смертном грехе. Должно быть, она потеряла свою привлекательность совсем недавно, лет пять назад, уж после того как нашел ее Горохов. Настигла любовь, как пуля на излете.

Конечно, Элла догадывается, о чем он теперь думает, эти женщины во втором браке как после двух академий — мудры и многоопытны страданием своим. И, как в холодную воду бросилась, заговорила-запричитала, чтобы мысли у Андрея перебить, свою правду навязать.

— А раньше-то как жили, вы себе представить не можете, — голос Гороховой вознесся на высоких нотах. — Мы же на Майском жили. Мы ж геологи с ним. Щиты нам завезли для домов — вот умора! На десять домов завезли, так мы тринадцать поставили. Ревизора вызывали, — нет ли мухлежа. Это все мой придумал — рядом домики ставить, в одну линию, бараком, вот и стены сэкономили. Что плохо — телевидение к нам не доходило. Из-за этого и уехали.

— А сегодня там мура идет, — сказал Андрей.

— Знаем, — буркнул Горохов и включил, дотянувшись из кресла, стереосистему.

Самое время менять тему разговора, выспрашивать, какая марка, при каких обстоятельствах досталась и во что обошлась. Но Андрей лишь кивнул: оценил, мол, в полной мере, в немом восторге пребываю.

— Мой-то молчун. Лучше не поест, чем лишнее слово скажет. А поселок маленький, двести километров от Певека, не так-то просто выберешься. И все ходили мужики к нему как на исповедь. Слушал, поддакивал. По месяцу, бывало. Потом не выдерживал, начинал спорить. И бить по больному месту. По слабине. Так и отучил кое-кого языком трепать.

— А спортом там начал заниматься?

— Спортом?

— Дзюдо.

— Отродясь спортом не занимался. Просто порода такая — могучая. Порода свое берет.

— А костюм тогда почему?

— Был на складе, вот и выписал.

— Работал, что ли на складе?

— Ну да. Добро людям делаешь-делаешь, а тебя и упрекнуть готовы, — Горохова принужденно рассмеялась. Все же она здорово поддерживает мужа. Что только в нем нашла? Везет же людям на жен. Сто килограммов счастья. — Moй вот тоже, бывало, ночи напролет, как сова. — Горохова запнулась, будто дыхания нет договорить. Будто предвкушает всеобщую потеху.

— Стихи?-вежливо спросил Андреи. Неужели еще и стихи станут читать?

— Еще чего! — Горохова прыснула в ладошку, и Горохов чуть не хрюкнул. — Скажете же, Андрей Николаевич. Большой вы шутник, оказывается. Никогда бы не подумала. Сухари, говорит, суши, мать, ввергаюсь в пучину.

Она словно извинялась перед мужем за бестактность гостя, сохраняя между тем мягкую почтительность к Андрею. Она считала дар изобретателя своего рода коварством и боялась попасть впросак.

— Все сухари грызет вместо курения. Из черного хлеба сухарики. Сольцой посыпанные. Годовой отчет варганит. Кует, можно сказать.

— Да, времена — не приведи господи, — мечтательно говорит Боря и сладко жмурится. — Кстати, супруга-то в отпуске? Если что, так и ночевать оставайся, в такую-то пургу. Но это, вы меня извините, с чукотскими сравнивать — семечки, И он погрузился в нечто напоминающее анабиоз. Андрею показалось, что если хозяина колоть иглами, то он не среагирует. Значит, и отвечать ему не нужно.

— Давайте за изобретения выпьем, — устало предложила Горохова. — Мужчины пошли: нигде инициативы не возьмут. Ну-ка, Боря, слышишь, за изобретение! — Она постучала кулаком по спине мужа. — Вы уж его извините, Андрей Николаевич, устает он. На двух работах ведь тянет. Я его дома почти не вижу. А что — уезжать собираемся насовсем. Надо же что-то с собой увезти…

Она молчала, и тогда это показалось Андрею многозначительным и тяжелым молчанием. Сам он не мог настолько далеко заглянуть в свою судьбу, уезжать с Севера — это где-то в конце жизни, неужели у Гороховых конец наступает — абсурд, но сердце отзывается тиснением, непрошеным и непонятным. Есть какое-то чувство к этим людям, а какое, — поди, определи. Скорее всего, жалость: лет на десять они старше, такой маршрут пробежали — и ничего уже не переиграть, а ты лишь вначале. Тебе еще шанс может выпасть, и неплохой, ценить надо. Это только Лидия не понимает. Игра есть такая — «Хочу все знать». Викторина. А у нее наоборот — «Не хочу ничего знать». Похоже. Нельзя же так ни в грош ставить человека.

— Что вы говорите, Андрей Николаевич?

• Предыдущая
• 53/104
• Следующая