Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/104
• Следующая

Подмухин и раньше не казался таким идеалистом, как прикидывался, а теперь проницательность Телкова торжествовала и зло радовалась. Работал Подмухин агентом Госстраха, потому что так, видите ли, неплохо платят. А историей, выходит, займемся позже, когда диплом будет на руках. Куда уж позже, если человеку двадцать четыре! Двадцатилетнему Телкову он казался переростком, хотя за заочном отделении были мужики и постарше, а одна дамочка в нитяных перчаточках и панамке, пенсионерка. Нет уж, если хочешь науку двигать, так делай это смолоду. А то можно всю жизнь прособираться. Подмухин грубо прервал юного друга:

— А денег тебе на жизнь хватает?

— Денег? Почти. Десятку от получки до получки перехватываю.

— Так ты ее заработай — сверх оклада. И не одну. Кстати, девушка у тебя есть? Невеста?

Телков ответил густым румянцем на щеках. Подмухин почувствовал, что перегнул палку и понизил тон до нежного.

— Колымить надо, — поучал он, как любящий старший брат. — Вот у меня кроме Госстраха шабашка есть — любо-дорого: кружок веду в домоуправлении. Иной раз и шикую. Бывает, и голодаю, но это полезно. Так-то, брат. Надо чтобы родители помогали поначалу, а иначе тяжеловато. Хотя это тоже не выход. Инфантилизм разводить. Кстати, заметь, высшее образование нам в смысле денег мало что даст. Тебе вот, скажи, накинут что-нибудь, когда получишь диплом?

— Не знаю.

— Вот именно. А вкалываешь, небось, круглые сутки. Кстати, о Госстрахе. Были здесь, в Сибири, когда-то частные страховые кампании. И кое-кто статью пишет о них в журнал. Без суеты и бахвальства.

— Да? Молодчина! Я в тебе не сомневался.

— Слушай, Иван, тебе надо обзавестись подружкой, — сказал Подмухин, пораженный эмоциональностью гостя, принялся в качестве живого примера рассказывать о своей уникальной девушке, которая любит искусство, но уже прилично зарабатывает. Телков, однако, не придал значение этому разговору. Подмухин, как правило, все забывает. Забудет к летней сессии и про пианистку.

Однако на сессию Подмухин не приехал, перевелся в МГУ, потому что стал обладателем уникальных исторических документов, обнаруженных при сносе старинного дома. Спрятал их до поры до времени, пока не получит диплом, чтобы ни с кем не делиться научным пирогом. Потом уж опубликует со своими комментариями, и это кандидатская, верняк, если не докторская.

Телков немного завидовал Подмухину и полагал, что тот своим шагом разорвал все прежние обязательства. А теперь эта телеграмма — как кулак с полки, упала. Неужели не обойдется? Девушка ведь может передумать, проспать станцию, опоздать на поезд.

Самое тяжелое жизненное испытание, которое доводилось переживать Телкову раз в год— это экзамены в другом городе, жить в гостинице, питаться в пельменной. Впрочем, это было не трудно. Искать же для кого-то комнату ему не доводилось ни разу. Дома мать и брат старались не обременять его бытом.

В Свердловске, когда самолет заходил на посадку, противный внутренний голос скрежетал: «Поскорее бы это кончилось! Пусть бы сессия уже пришла и уже улетать! Живут же люди без диплома!» Стоило больших усилий справиться с этим малодушием. Вот и сейчас он старался сделать это и даже вообразил себя самого сидящим в поезде, в вагоне-ресторане. Какими милыми вообразились долгие минуты ожидания, плескание воды в графин и колыхание занавесок пепельной белизны. Богиня с фирменным кружевным бантом — то ли в волосах, то ли на груди, робость перед ее наглой уверенностью — может быть, Варя — такая? Надо обдумать ситуацию, с какого бока ухватиться, но некогда.

Телеграмма, — конечно же, никакая не шутка. Стало быть, придется с работы отпрашиваться. Что сказать шефу? Девушку собрался встречать. Отпустит, конечно, ни слова не скажет. Но внутренне усмехнется, и предчувствие его ухмылки ранит Телкова. Вот если бы присочинить что-нибудь, приврать, но как? В народе говорят: врет, а не краснеет. Телков краснеет и тогда, когда говорит чистую правду. Витька сразу бы присочинил: сестру, мол, встретить. Или тетю.

Кстати, о тете. У Коли Горобца тетя только на год его старше. Ей двадцать шесть. Можно сказать, красивая. Он видел ее, когда помогал своему товарищу по работе носить книги из подвала после ремонта. Тетя протирала книги влажной тряпкой и ставила их на стеллажи, а когда расставила все, переоделась и села за пианино. Играла, кажется, Шопена. Сказала, что Телков умеет слушать. А квартира у Горобца трехкомнатная, в самом центре. Консерватория совсем недалеко. Может быть, попросить Колю приютить Варю? Нет, это исключено, моментально сообразил Телков. Коля надумал жениться и вообще он не из тех, кто любит создавать себе неудобства.

Кстати, возле консерватории есть, кажется, частные дома. Можно там попытаться устроить девушку. На худой конец есть же гостиница. Да-а, ситуация. Чем больше Иван думал о завтрашнем дне, тем больше краснел. Такое ощущение, что мясо от костей отпаривается. Удружил Подмухин — убить мало!

Телков ехал в душном автобусе до центра, там пересаживался в такой же душный, заполненный, словно под прессом, человеческими телами, не возмущался, не страдал, а только жалел о бездарно бегущем времени, не хотелось его убивать и прожигать. Поэтому он старался наполнить этот час размышлениями. Решения проблемы, одно нелепее другого, приходили ему в голову с калейдоскопической прихотливостью. С веселым ужасом думалось о том, что история эта кончится небывалым скандалом. Но в самую последнюю минуту все разрешится чудесным образом, к всеобщему удовольствию и благу.

За двадцать лет жизни у него не было ни единого случая колоссального везения, а ведь когда-то и оно должно посетить. На несколько мгновений вспомнился отец, с которым виделись года полтора назад в электричке, кажется, он получил очень большую квартиру и строил дачу. Хорошо бы вспомнить то, что пропущено мимо ушей. Отец не помог ни разу, не делал подарков, если не считать наручных часов, снятых по порыву при известии о поступлении в университет, поразившем отца.

Оптический завод находился рядом с радиозаводом и еще каким-то таким же засекреченным, то есть «почтовым ящиком». Различали их по Домам культуры, которые носили имена партийных деятелей. Музей был во дворце культуры, и там не нужно было предъявлять пропуск в развернутом виде. Хотя в цеха он ходил, когда требовалось, и уже знал военные секреты, которые нельзя разглашать. Вначале это как-то гипнотизировало Телкова, жизнь наполнилась каким-то трагическим смыслом. Оставалось два или три цеха, посещать которые он не мог, допуск в них ему могли оформить через год. Может быть, не надо, думалось ему. И когда в пропуск были поставлены таинственные штампики, он все равно ни разу так и не окунулся в атмосферу повышенной секретности, то ли пугаясь, шпионов, которые могут его подкупить и выведать секреты, то ли чего-то еще, пока не понял однажды с облегчением, что весь город состоит в основном из работников «почтовых ящиков», эвакуированных в глубокий тыл во время войны.

На днях ему рассказали невероятный случай в сборочном цехе радиозавода. Там особые условия, тонкая работа, берут только молоденьких девчонок, очень красивых. Летом в цехе жара невыносимая, а каких-то форточек не предусмотрено. Наоборот, замуровано все, чтобы ни одна пылинка не попадала. Девчонки сидят за столами без ничего, в одном халатике. А чтобы хоть как-то освежиться, обдувают себя струей сжатого воздуха — под подол. И рядом шланг с горючей смесью, горелка постоянно работает, чтобы колбы ламп запаивать. И вот одна из работниц этой горелкой себя под подолом «освежила». Крепко припалилась. И смех, и грех. Вспомнив бедолажку, он опять потрогал злополучную телеграмму. Может быть, Варе проще было бы устроиться на завод, общежитие получить?… Ну вот, опять, — укорил он себя за малодушие. Впрочем, мысли ведь рождаются сами по себе, он за них не ответчик.

Добравшись наконец-то до двух комнаток в заводоуправлении, именуемых дирекцией музея, Телков первым делом стал отпрашиваться у шефа, так и не придумав подходящей легенды.

• Предыдущая
• 30/104
• Следующая