Мирное время (СИ) - Куранова Ольга Алексеевна - Страница 18

Понять, что, возможно, она действительно все это время жила как будто на войне. Боялась симбионта и себя. Ждала срыва.

Теперь синхрон восстанавливался, день за днем.

Йеннер действительно ничего для этого не делала. Просто наконец-то действительно научилась думать «мы» о себе и симбионте.

Им хотелось увидеть Вернера, разумеется, хотелось. Но Йеннер ждала, пока он придет сам. Понятия не имела, насколько тяжело ему дались события, связанные с Фелиз, и не хотела его торопить.

Ей и без того было чем заняться.

Боргес прислал своего специалиста по виртуальным системам, и тот помог вернуть контроль над новой системой безопасности и усилить ее защиту. Часть модулей пришлось уничтожить или переместить.

Йеннер действительно прислали благодарность от Королевской Семьи за «поимку и уничтожение опасной преступницы» Фелиз Манн.

Ремонтная бригада восстановила платформу в двадцать втором блоке, и можно сказать, все на RG-18 постепенно возвращалось на круги своя.

Несколько раз звонил Боргес — правительство Ламии вплотную занялось теми, у кого Фелиз достала оружие.

Вернер пришел через неделю.

Он пришел вечером, Йеннер сидела в своем жилом блоке, уныло ковыряла «Ералаш» вилкой — она купила его, прельстившись рекламой, но «вкус настоящего» оказался редкостной гадостью, а потом от двери раздался гостевой сигнал.

Йеннер встала, пошла открывать.

Вернер стоял в дверях, сунув руки в карманы брюк. Радужка восстановленного глаза казалась слишком светлой, почти белесой.

Может быть, так падал свет.

— Привет, — Вернер помялся на пороге, посмотрел в зачем-то в пол, а потом снова на Йеннер. В глаза. — Можно?

Было так глупо, что он спрашивал, особенно после всего, что случилось.

Что чувствовал: так много всего сразу. Боль, и вину, облегчение от того, что Йеннер в порядке, решимость поговорить, и радость от встречи.

Оказывается, Йеннер очень скучала и по нему и по его эмоциям.

— Конечно, — она отступила в сторону, пропуская его внутрь. — Вы пришли поговорить?

— Пожалуй, — он прошел к дивану, сел так, словно очень сильно устал, и сказал. — Ты, наверное, взбесишься, но я понятия не имею, зачем пришел.

Йеннер подошла, села рядом с ним, хотя никогда не позволяла себе этого раньше:

— Я рада, что вы здесь.

Она его чувствовала — все сразу: тепло его тела, ощущение его присутствия, его эмоции.

Он повернул к ней голову, недоверчиво фыркнул:

— Да, конечно. Рада.

— Вас это удивляет?

Он откинулся на спинку и вдруг сказал:

— Ты мне снишься. Все время. Хотел бы я, чтобы это было какое-нибудь романтическое дерьмо про ужин при свечах или хотя бы эротические кошмары. Но мне все время снится, что я тебя режу. Раз за разом. А потом просыпаюсь, слоняюсь по техблоку без дела и думаю «надо попросить прощения». Но я, блядь, даже не знаю, как такое прощают.

Его это мучило, по-настоящему мучило, и от этого горечь стояла во рту.

Было так глупо — Йеннер могла его чувствовать, но не знала, как помочь.

— Вернер, — его имя, теперь, когда она знала, что это действительно имя, звучало совершенно иначе. По-новому. — Иногда, чтобы выжить, приходится делать вещи от которых потом хочется блевать. Поверьте, я знаю лучше, чем кто-либо. Но вы, именно вы, ничего такого не сделали. Да, мне было больно, но сейчас я в порядке. Мы с вами живы, Фелиз — нет. Не сомневайтесь, чтобы убить ее, я согласилась бы вытерпеть намного больше.

— Я тебя люблю, знаешь? — он сказал это совершенно обыденно. Абсолютно неромантично, просто произнес вслух то, что давно для себя понял, с чем свыкся. — Ты себе не представляешь, как хреново резать любимую женщину. Нужно было послать ту суку нахуй, и пусть бы все взорвалось.

Йеннер фыркнула, вопреки всему, потому что это действительно было очень в духе Вернера — поступать правильно, а потом нести чушь.

— Нет, спасибо. Я не хочу умирать. Знаете, если меня заставят выбирать между болью или смертью, я совершенно точно выберу боль. И я вас тоже люблю, хотя вы редкостный идиот и королева драмы.

Почему-то теперь признаться ему было легко. Йеннер не чувствовала ни страха, ни неловкости.

— Кто бы говорил, — он выдохнул, расслабился, и темная пелена в его чувствах — боль, злость на собственную беспомощность и вина — отступила. — Знаешь, ты мне с самого начала понравилась.

— Знаю, — ответила Йеннер. — Корсетом и тем, что разбираюсь в боевых дроидах.

— Нет, — Вернер фыркнул, и воспоминание отозвалось в его чувствах легкой, приятной щекоткой — затертое, приятное и безопасное. — Ростом.

— Ростом?

— Ага. Ты была такая уверенная, серьезная и очень компактная. Торчала из своего тортика как королева, — он кивнул на платье. — Кто бы мне тогда сказал, к чему все приведет.

— Сбежали бы?

Йеннер поймала себя на том, что боится услышать ответ.

— Нет. Не маялся бы дурью и поговорил бы всерьез раньше. Спросил бы, чего ты так боишься, что именно тебе нужно. Не стал бы тебя провоцировать.

— Вы злились на меня?

— За то, что ты полезла мне между ног? Да. Я долго бесился. Больше всего на то, что ты так ничего и не объяснила.

— Я не видела в этом смысла. Не верила, что вы бы согласились на то, что мне нужно.

— Я бы не согласился, — не стал спорить он и фыркнул, — не факт, что даже дослушал бы. Раньше. Расскажешь?

— Вы уверены, что хотите услышать? Вам это может не понравиться.

Вернер придвинулся немного ближе, и Йеннер позволила. Так приятно было чувствовать его рядом.

— Эй, обещаю дослушать до конца.

Она помолчала, подбирая слова:

— Дело в симбионте. Точнее из-за симбионта, — говорить было нелегко. — Они бывают разные. Чаще всего бытовые. На Ламии их вживляют почти всем, в этом нет ничего особенного. Когда началась война, стали вживлять боевые модели. Боевые модели меняют носителей. Делают агрессивнее, переиначивают либидо. Я не просто хочу. Я хочу совершенно определенных вещей. Вряд ли тех, которые вы себе нафантазировали. Мне нужен контроль над вами, нужно чувствовать вашу беспомощность. Нужно вас трахать. Нужно, чтобы это было жестко, может быть, даже больно. Понимаете?

Вернер невесело усмехнулся:

— Когда ты хочешь, ты хочешь так? Да, об этом я точно не мечтал. Вообще никогда не думал, что захочу под кого-то лечь. Тем более под свою женщину.

Но все же она чувствовала, теперь в нем не было ни отвращения, ни страха. И от этого «свою женщину» сладко скручивало низ живота, плети подрагивали от желания дотронуться. Почувствовать, потереться. Сжать на самой границе с болью.

— Думаю, с тобой я мог бы попробовать, — сказал Вернер. — Я тебе верю. Ты не из тех, кто станет… — он помолчал, подбирая слово, и, наконец, закончил, — …ломать. А со всем остальным я справлюсь. И, в конце концов, это ты. Я столько тебя хотел, что готов хоть в невесомости.

С Вернером всегда было так. Он мог крутиться вокруг, намеренно пытаться соблазнить, выставить себя в выгодном свете, а Йеннер всегда цепляли самые простые вещи.

Мелочи, которые Вернер даже не замечал: его манера сидеть, закинув руки на спинку дивана — небрежная и совершенно мужская, то, как он сцеплял и расцеплял пальцы в замок, если чувствовал себя неуверенно. То, как он мог забыть о чем угодно вокруг, копаясь в начинке механизмов. То, что он всегда умудрялся перемазаться во время работы — комбинезон, и волосы, и лицо.

Наверное, не следовало садиться так близко.

А Вернеру не следовало делать то, что он сделал потом — протянул руку и провел ладонью по головной плети. Почти до самого наконечника.

Йеннер почувствовала, как моментально пересохло во рту.

— Вернер, я не железная. Не делайте так.

— Я пытаюсь тебя соблазнить, если ты не поняла. Эй, — он наклонился ниже, сделал глубокий вдох. Его эмоции — возбуждение и решимость, опасливый интерес — заполняли воздух, проникали внутрь. — Можем попробовать.

Сердце билось внутри гулко и сильно, Йеннер ощущала каждый удар пульса: