Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 31

— А это ещё как сказать, — с какой-то странной интонацией произнесла Чечилия.

— Я вас не понимаю, — ответил я.

— Это не факт, что Алессандро умер. Ни у кого нет доказательств.

— Постойте, но ведь когда я только попал в Капеллу, мне сообщили, что Прести повесился.

— Это одна из версий. К слову сказать, не самая вероятная, — оказывается, композитор познакомил свою дочь не только с основами комбинаторики, но и с теорией вероятностей. — Алессандро не из тех, кто добровольно бы окончил жизнь в петле. Он слишком любил жизнь и не упускал ни одной возможности, чтобы получить от неё всё.

Вот так поворот. Это же надо быть таким редкостным ослом, чтобы поверить словам первого попавшегося человека. Будь то даже капельмейстер.

— Кто его видел последний раз?

— Кто-то из хора. Но я не знаю, кто. В тот день Карло и Стефано вернулись с мессы и поведали о случившемся нашему отцу. Он тоже считает версию с самоубийством глупой.

— Но для кого-то эта версия, возможно, оказалась последним шансом на спасение, — предположил я, имея в виду совершенно конкретного человека. Адольфо Ратти. Кто знает, на что способен этот тихоня? В любом случае, я этого дела просто так не оставлю. Ведь если сопраниста убили, то за всё это время могли уже обнаружить его труп. Если, конечно, его не утопили в Тибре. — Всё-таки, вернёмся к нашему разговору, — я решил переменить неприятную тему.

— Синьор, не смешите меня. Если не вам, то кому ещё придёт в голову жениться на «недостойной грешнице»?

— Вы знакомы с Эдуардо Кассини, младшим братом маэстро Доменико?

— О, умоляю вас, — засмеялась Чечилия. — Только не Эдуардо. Мы в детстве часто виделись, но никогда вместе не играли. Он всегда отличался слабым здоровьем и тяжёлым характером. Сколько я его помню, он с детства ни с кем не общался, лишь часами сидел на крыльце и вырезал кораблики из дерева! Более скучного и неинтересного человека я и представить не могу!

— Однако это совсем не так. На самом деле, Эдуардо прекрасный человек с богатым внутренним миром. Я видел его рисунки, они многое говорят о художнике. А его внезапно вспыхнувшая страсть к математике только заслуживает уважения.

— В любом случае, синьор, я лучше за старика Ардженти выйду, чем за Эдуардо. И всё.

Я вышел из комнаты подавленный и, на чём свет стоит, ругал себя за невыполненное обещание. Что ж, ну не умею я с людьми работать, я ведь ещё в школе, сдавая тест на определение способностей, наряду с высокими результатами по пункту «работа с техникой» и «работа с текстом», показал нулевые результаты в области «работы с людьми».

— Как прошли переговоры? — с участием спросил маэстро.

— Что я могу сказать? Run-time error, что в переводе с английского означает: «задание провалено»*.

— Ох, всё-таки отдам я её в монастырь! — вздохнул композитор.

Тем временем ночь спустилась на Рим. Ни одного фонаря, ни света фар проезжающих мимо автомобилей, к которому я привык в своём «старом добром» двадцать первом веке. Кромешная тьма, разбавленная разве что блёклым светом из окон домов.

— Досиделись, — проворчал Доменико. — Придётся теперь на ощупь добираться до дома.

— Зачем же? Можете остаться на ночь, — предложил маэстро Альджебри.

— Нет, мне надо домой, в мою тёплую кроватку! — театрально воскликнул Доменико.

— Ну да, а утром нас не найдут и сообщат в Капеллу, что очередные солисты повесились, — несмешно пошутил я.

— Синьор Фосфоринелли, вы тоже не верите, что вероломный сопранист Прести, так сказать, добровольно ушёл?

— Нет, синьор, не верю. Этому нет никаких доказательств.

— В любом случае, я ухожу домой, — бросил Доменико и накинул плащ.

— Никуда ты не пойдёшь, — резким движением я сдёрнул плащ с Доменико. Певец обиделся.

— Алессандро, не надо решать за меня. Я не смогу спать в чужом доме.

— Вы ещё подеритесь! Как не стыдно ругаться, синьоры! Я предоставлю вам обоим гостевую комнату, и вас никто не побеспокоит.

— Я не буду спать в одной комнате с Алессандро, — запротестовал Доменико. И я понимал, в чём дело.

— Это твои проблемы. Но тебя никто не заставляет, — равнодушно ответил я. — Могу вообще на диване в гостиной…

— Ну нет, никаких диванов в гостиной! Так и быть, Доменико будет спать в отдельной комнате для гостей, а Алессандро… Вы не против переночевать на диване в комнате Стефано?

— Нет, конечно. Если сам Стефано не против.

— Я не против, — ответил появившийся в дверях Стефано Альджебри. — Более того, я сам могу поспать на диване, а нашему гостю предоставить кровать.

— Мне без разницы, — честно ответил я. — Мне всё равно где спать, хоть на стульях.

— Тогда договорились.

Наконец, уговорив Доменико остаться ночевать в чужом доме, я поднялся в комнату Стефано. Сопранист в одной лишь белой рубахе и шёлковых панталонах сидел за письменным столом и что-то сосредоточенно записывал.

Подойдя поближе, я увидел, что весь лист исписан формулами, отдалённо напоминающими уравнение колебания струны, но всё же далёкими от современной записи: в нём не было зависимости отклонения от временной координаты. Просто потому, что никто пока не додумался продифференцировать одну и ту же функцию по двум разным переменным. Эпоха уравнений в частных производных ещё не наступила.

То, с каким увлечением и азартом Стефано Альджебри решал поставленные отцом или взятые из популярных научных журналов задачи, вызывало несомненное восхищение. Этот человек обладал исключительным абстрактным мышлением, возможно, со временем он стал бы учёным с мировым именем. Но, к сожалению, ничего нового он за свою жизнь, видимо, не изобрёл, и его имя затёрлось в веках. Как бы то ни было, это был человек, буквально, повёрнутый на математике, пропагандировавший рекурсивный подход «решать задачи для того, чтобы решать задачи». Результаты его мало волновали, важен был сам процесс.

Не таким человеком был его брат, Карло. Обладавший, скорее, практическим, конкретным мышлением, Карло Альджебри специализировался на создании театральных машин и изобрёл множество оригинальных, но, по сути, бесполезных конструкций. Тем не менее, его работы довольно часто использовались в постановках.

Никколо Альджебри иногда посмеивался над младшими братьями, называя их законченными технарями. Сам архитектор, несмотря на свой технический склад ума, считал, что для настоящего творца необходим некий порыв, вдохновение, так сказать. Точно такой же позиции придерживался, спустя сто лет, великий Вейерштрасс, сильно ругавший молодых математиков за отсутствие фантазии.

— Кто здесь? — Стефано поднял голову, бросив на меня отрешённый взгляд, но затем вновь погрузился в размышления. — А, Алессандро, ты.

— Отвлёк, извини, — я отошёл от стола не некоторое расстояние.

— Ничуть. Возможно, мне даже понадобится твоя помощь. Дело в том, что недавно я увлёкся также и физическими явлениями, а именно колебаниями струн. И решил внести свою лепту в исследование.

О, как же мне хотелось сейчас сообщить Стефано, которого я посмел перепеть сегодня вечером, верную формулировку, предложенную д’Аламбером. Но потом наступил себе на горло: кто я такой, чтобы воровать у французского учёного формулу, выстраданную энным количеством бессонных ночей? Извини, Стефано, но в данном случае я не имею права тебе помочь.

— С удовольствием бы принял участие, но я мало интересуюсь теорией колебаний, — мне пришлось соврать, чтобы не допустить развитие болезненной темы. Из-за дурацкой конспирации я вынужден был скрывать большую часть своих знаний, прикидываясь профаном во многих областях. Лучше казаться дураком, чем быть им. — Только нам ведь вставать рано, в Капеллу.

— Ох, и правда. Вторую ночь не высыпаюсь. Скоро буду засыпать с нотами в руках, как ты поначалу.

— Да, было дело.

— Признаюсь, только сейчас начал приходить в себя после вчерашнего.

— Что она с тобой сделала? — искренне поинтересовался я.