Банк - Данилов Всеволод Семен Данилюка - Страница 12

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая

— Вот тебе и цель — не пользуйся презервативами.

— Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.

— По двадцать не хочешь?

— Есть у меня, короче, такая мыслишка — «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!

— Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось — слышал, должно, как президент из танков по Верховному Совету тренировался. И не факт, что в последний раз.

— Отбоялся. Потому что больший страх познал — зажиреть.

— То есть соскучился по высокой духовности?

— Это у вас-то? Была, да вся вышла.

— Неудивительно. Флоровские разбежались.

— Забелиных скупили. Хоп! Два — ноль.

Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.

— И чем конкретно думаешь заняться?

— Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.

— За олигарха — это тебе отдельный поклон — высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. А доллар — что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?

— О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка — та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно — специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая — чистые невозвращенцы.

— Бывшая?

— Нет, с дочкой контакт остался. А с женой — разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное — от чего человек старится.

— Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.

— Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще — на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?

— Собираюсь вроде.

— То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка — авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря — и на базу, зализываться.

— Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?

Ораторствующего Максима будто по губам ударили.

— Да, Наташка — это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..

— Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.

— Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?

— В смысле?

— Да ты чего, в самом деле?! — Максим вскочил. — Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!

Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».

И будто накаркал — из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.

— Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.

— Нельзя, — не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.

— Что? Совсем нельзя?

— Совсем.

— А, ну тогда, конечно. — Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: — Тогда что уж. Но хоть потише.

— Вежливый, — неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. — Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему — и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.

В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».

— Есть идея?

— Есть. — Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. — Едем к Мельгунову. На день рождения.

Это был вираж по-Флоровски.

— Так день рождения вроде семь дней назад был.

— Восемь! Восемь дней рождения прошло! — обличающе скорректировал цифру Флоровский. — Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…

Забелин смолчал — объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.

К ним подплыла метрдотель:

— У вас, Алексей Павлович, все в порядке?

— Да вот американец чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.

— Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..

— Увы! Время. — Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка «Светоч».

И тотчас сверху, словно туз, бьющий валета, ее припечатала золотая карта западного банка.

— И без возражений, — потребовал Макс.

Выйдя вслед за приятелем на улицу, Забелин услышал наполненный радостью смех.

Смеялся Макс. Расставив ноги, запрокинув вверх голову с видом человека, впитывающего в себя морозную Москву.

— Слушай! — крикнул он. — Как же это можно — восемь лет без этого?

— Ты меня спрашиваешь?

Из переулка, от бардовского ресторанчика «Гнездо глухаря» выпорхнули две девичьи фигурки. Девушки с любопытством скосились на шумящего посреди Никитской мужика, но, видимо, не найдя его заслуживающим внимания, заскользили вперед, втаптывая сапожками хрустящий ледок и весело переговариваясь.

— Чтоб я сдох. — На лице Флоровского проявилась причудливая смесь блаженства и обескураженности.

— А прежде был неотразим, — подковырнул Забелин и тут же пожалел.

— На пари?! — И, не дожидаясь отказа, Максим поволок приятеля по горячему следу.

— А как хороши! — едва догнав, направленным в спины шепотом, поделился он. — Особенно та, что с краю.

Это был самый его забойный ход. В движениях девушек, каждая из которых находилась, естественно, с краю, появилась настороженность. Они перестали перешептываться и внимательно прислушивались. Последняя фраза, оставлявшая место для догадок, вселила в них плохо скрываемую неуверенность, и теперь они ревниво косились друг на друга.

— А какая нога под ней удивительная, — не уставал восхищаться Макс.

Девушки невольно замедлили шаг.

— Хороша нога! Безусловно, хороша! — наигрывал Макс, вовсю интригуя и тем готовя почву для знакомства. — С такой изя-ящной линией.

Но не желавший проигрывать пари Забелин тонкую игру сорвал.

— Особенно правая, — припомнив прежние времена, громко объявил он, и девушки, встряхнувшись, подхватили друг друга под руку и прибавили шагу — кому нравится быть объектом розыгрыша, да еще со стороны старперов.

— Так вы в бесчестности к пари. — Возмущенный Макс бросился вперед: — Девушки, постойте! Постойте, донюшки. Имею вопрос!

Он догнал их уже на Тверском бульваре, деланно отдышался, разглядывая свежие, недовольные лица.

— Что хотели?

— В Москве давно не был. Подзабыл многое. Скажите, эта дорога по этой дороге идет?

— По эт… — начала было девушка в шапочке, но смуглолицая подруга, очевидно, более сообразительная, потянула ее вперед.

— Придурок старый, — процедила она.

— Ответ, достойный вопроса, — с удовольствием констатировал приблизившийся Забелин.

— И даже это вас не спасает. — Максим совершил новый рывок.

— Девчата! Простите глупую шутку старого эмигранта. Когда-то на этом месте все так шутили.

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая