Альв (СИ) - Мах Макс - Страница 15

Она еще раз прошлась по комнате и заглянула в соседнее помещение. Там было темновато, — закрыты ставни, — однако не для ее глаз, и она без труда рассмотрела сложенную из кирпича печь, огромный медный бак над ней и нечто вроде душевой, как та, в которой Альв мылась в больнице, а еще здесь были огромная липовая кадка для купания, две лавки у стен и несколько деревянных шаек и ведер. Выглядело все это замечательно, и пахло хорошо. Альв попробовала включить душ, и это ей сразу же удалось, поскольку она все запомнила правильно и сделала ровно так, как надо. Сначала сверху полилась холодная, практически ледяная вода, затем в холодную струю вплелась горячая, и Альв встала под этот крохотный рукотворный водопад. Вода лилась на нее свободно, падала сверху на голову, плечи и грудь, смывая пот и грязь, освежая, возвращая ощущение чистоты с которым она проснулась этим утром.

Воспоминание о том, как она проснулась под пуховой периной, потянуло за собой другое, в котором Альв бежала по ночному лесу. Она не помнила подробностей и того, зачем она оказалась ночью вне дома, но зато вспомнила, как плыла через озеро подо льдом. Воспоминания были обрывочны, бессмысленны и сумбурны, и образы, всплывавшие в памяти, никак не хотели соединиться в нечто упорядоченное и стать единым воспоминанием и, возможно, поэтому скорее напоминали сон, чем явь. Это был странный сон, рассказ полный недосказанности, намеков и умолчаний. Но одно в том сне наяву несомненно являлось правдой: Альв не мылась вечером, если не считать того, что наскоро всполоснула лицо, и, тем не менее, проснулась наутро бодрой и чистой с хорошо промытыми "легкими" волосами.

"Экая печаль, — притворно "всплакнула" Альв, — мне не нужны, оказывается, ни мыло, ни губка, ни притирания, ни духи…"

"Впрочем, нет! — опомнилась она. — Что за глупость!"

И в самом деле, купаться в ароматной воде — пруд с кувшинками и лилиями, бассейн с плавающими в воде лепестками роз, — куда лучше, чем в ничем не пахнущей. И запах притираний и духов отнюдь не лишний, даже тогда, когда от тебя не пахнет потом! Женщина должна хорошо пахнуть, это правило, а не исключение!

Альв улыбнулась своим мыслям и заглянула в парную, как назвал это третье помещение Яков. В мыльне было жарко. В парной — жарко вдвойне. Впрочем, не настолько, чтобы ее испугать. Как выяснилось, она легко переносила не только холод, но и жар. Однако, если она и не страдала от холода, то и не получала от этого удовольствие. Совсем иначе обстояло дело с теплом. Альв наслаждалась теплом, смогла сейчас оценить по достоинству и жар.

От размышлений об относительности восприятия тех или иных фактов ее личного мира, Альв отвлек голос вернувшегося из дома Якова. Откликнувшись, она закрыла за собой дверь в парную и устремилась навстречу мужчине в ту первую комнату, где следовало раздеваться, — если есть, что с себя снять, — выпивать и закусывать в тепле и довольстве и одеваться, когда придет время покинуть b?neum со всеми его простыми чудесами. Но сейчас Альв занимали всего два дела, которые просто необходимо было выполнить так скоро, как получится. Во-первых, она сильно хотела пить, и ей не помешала бы сию минуту кварта[9] красного эля. По этому случаю Альв вспомнила те большие — из расписной керамики — кружки, из которых ей, по-видимому, приходилось пить пиво раньше, в той другой, забытой теперь жизни. Но, главное все-таки "во-вторых", потому что Альв безумно хотела Якова.

"Прямо сейчас, прямо здесь"!

В результате, они задержались в бане до темноты. Несколько раз парились, сидели отмокая — в тесноте, да не в обиде, — в липовой бадье с прохладной водой, пили эль и любили друг друга с такой страстью, что не оставалось сил для нежности. А потом снова стояли под душем, парились, курили — в основном, конечно, Яков — пили эль и "плескались" в деревянной бадье, заменявшей им ванную. Самое странное, что Яков на время даже забыл, сколько ему лет, и про то, что "такие подвиги" ему уже, по-видимому, не по силам. Это Альв заставила его обо всем этом забыть, и он форменным образом потерял голову. И только тогда, когда угомонились, наконец, и, надев банные халаты, хотели выйти из бани, Яков сообразил, как сильно он ошибался на свой счет. Оказалось, что ему все еще много чего в этой жизни надо, но главное — все это он может от жизни взять.

"Ну, прямо-таки въюнош!" — с некоторой иронией, но не без гордости подумал он о себе, обнимая Альв.

Обнимать ее ему отнюдь не надоело, и это тоже намекало скорее на безумства и нетерпение юности, чем на трезвый взгляд зрелости.

— Проголодалась?

— Да! — улыбнулась Альв. — Я быстро все усваиваю, сколько ни съем. Во всяком случае, так мне кажется.

— У меня в погребе, на льду, пельмени с олениной припасены. С зимней охоты остались…

— Пельмени — это пирожки? — спросила Альв, разумеется, не знавшая ни этого слова, ни этого блюда.

— Не совсем… — смутился Яков. — Легче показать, чем объяснить… Пошли!

Но оказалось, что до ужина еще далеко. Не успел Яков открыть дверь, как увидел направленный на него револьвер.

— Руки поднимите, пожалуйста!

1. Воскресенье, двенадцатое марта 1933

На самом деле револьверов было ровно три. Три типичных оперативника Особого Бюро — пальто, шляпы, кожаные перчатки — стояли, рассредоточившись таким образом, чтобы не перекрывать друг другу линии огня, и держали Якова и Альв под прицелом. За их спинами маячил премьер-дознаватель Куприянов, в армии не служивший и особой подготовки не имевший. Оттого и без оружия, и за спинами бойцов. Но говорил, разумеется, он. У остальных оперативников роли в этой пьесе были без слов.

— Яков Ильич, руки поднимите, пожалуйста! — повторил Куприянов свой приказ. — И девушке своей объясните, будьте любезны!

— Совсем сдурел, Орест Олегович? — спросил Яков, но рук не поднял. — Ордер, подписанный министром, сначала предъяви, а потом уж требуй!

Ну, это же очевидно: один премьер-дознаватель не может просто так арестовать другого. Для этого нужны более чем серьезный повод и, разумеется, ордер на арест, подписанный, как минимум, боярином Сыскного приказа.

— Нету у меня ордера, — развел руками Куприянов. — Ты, Яков Ильич, быстро соображаешь. Ну, скажи на милость, кто бы мне его выдал? Да окажись ты хоть польским шпионом или серийным убийцей, мне и тогда ордер на арест начальника Убойного стола никто бы просто так не выдал, да еще так быстро. Но, понимаешь, какое дело, тебе мертвому суд надо мной ничем уже не поможет, а в перестрелке, не дай Бог, конечно, может пострадать и мадемуазель.

— И кто же здесь с кем перестреливался? — уточнил Яков, расставляя в уме "точки и запятые".

— Ты с моими оперативниками.

— Даже так?

— Даже так, — подтвердил Куприянов.

— Это у них в руках оружие? — спросила между тем Альв, и голос ее прозвучал настолько "равнодушно", что у Якова мороз по коже прошел. И не у него одного, судя по всему. Оперативники — народ жизнью тертый и всегда чувствуют, с кем имеют дело. Вот они что-то такое и "прочувствовали". Даже Куприянова проняло.

— Ладно! — махнул рукой "политик", явно сдавая назад. — Ваша взяла! Руки можете не поднимать, но ты объясни все-таки госпоже Ринхольф, что дело серьезное. Я бы и сам сказал, но у меня немецкий такой скверный, что стыдно рот открывать.

— Альв, это полицейские, — объяснил Яков, начинавший не на шутку беспокоиться о девушке, которая могла и в обморок от напряжения грохнуться, и совершить по незнанию какой-нибудь безумный и бессмысленный поступок. — В руках у них оружие, и они нам угрожают. Я не знаю пока, что случилось, но, чтобы узнать, нам надо с ними поговорить. Будь рядом, ни о чем не волнуйся и веди себя… смирно.