Предрассветные боги (СИ) - Сергеева Александра - Страница 3

— Что-то он долго, — тревожился Тэлмэ, шепотком считая мгновенья. — Я уже два десятка раз по десять насчитал. Пойдем, глянем, уважаемый, — тихонько захныкал он, пытаясь поймать рукав уэле. — А ну, как Мирасу нужна помощь, а мы ту-ут! — уже в голос завопил мерзкий щенок, которого…

Мэжи вовремя опомнился и с трудом отодрал от шеи вытаращившегося на него пацана занемевшие пальцы. Он осмелился!.. На него осмелился!.. Осмелился поднять руку на шекэри — грозно рычал взгляд оборзевшего от подаренной власти ничтожного щенка. Черные глазенки под соломенной челкой полыхнули такой ненавистью! Острый подбородок вздернулся, выставляя напоказ тонкую шейку с краснеющими на глазах следами пальцев уэле. Мальчишка круто развернулся и бросился вверх, ловко закидывая ноги на высокие ступени и помогая себе руками. Мэжи выругался, но догонять не поспешил. Ничего, наказание за дерзость он примет — ему не привыкать. Да только после плетей не умирают. А вот там, наверху!..

— Мира-а-ас! — негромко взывал отважный назло всему миру шекэри, подползая на карачках к застывшему у перекладины другу и учителю.

Тот стоял к нему спиной. Вытянулся третьим столбом рядом с двумя древними и жутко страшными. Запрокинул голову в небо — и чего там потерял? Хотя, оно и к лучшему, что небом любуется. Лишенному разуму туда пялиться незачем — не нужна красота тем, у кого духи отняли рассудок. Такие обращаются дикими зверями, отбивающими от охотников с самой отчаянной злобой. Зверями в человечьем обличье, что еще страшней.

— Мира-а-ас, — заскулил Тэлмэ, напуганный больше собственными страхами, чем повадками разглядывающего небо старшего шекэри.

Тот медленно опустил голову и так же медленно повернулся на голос. Его глаза были пустыми-пустыми, а под ними улыбка до ушей. Он непривычно безмятежно оглядел своего любимого подопечного и спросил:

— Чего блажишь, суслик? Я где велел дожидаться?

Человек, задающий такие здравые вопросы, безумным быть не может. Даже с таким глупым лицом. Тэлмэ бросился к другу, прижался, обхватил его руками за пояс и совершенно счастливый разрыдался от души.

— А ты их слышал, уважаемый? — рискнул он нашептать вечером на ухо учителя вопрос, что жег его весь остаток дня.

Мирас, как выставился там, на вершине блаженным, так и чудил, не переставая. Недовольные взгляды и ворчание Кэйды обтекали его, будто насквозь промасленного. Небо то и дело притягивало взгляд Мираса. Он, словно искал там что-то такое, отчего ему должно было стать еще лучше, чем теперь, хотя, куда уж лучше-то? Старший шекэри едва ли не пел, занимаясь привычной работой. Эркэ поначалу подозрительно посматривал на ученика. Как-то это все… Опять же, у духов побывал… Старик завалил его вопросами о сущности мира, о ночных светилах и их передвижениях. Еще о каких-то предзнаменованиях, о ветрах и солнце, и многом прочем, чего Тэлмэ еще не знал. Мирас отвечал спокойно и толково — учитель был доволен. Но все же не спускал с того глаз до самого заката. Так и отпустил обоих шекэри на покой, искоса поглядывая на их прощальные поклоны.

— Рано тебе еще, — как-то невразумительно отмахнулся Мирас от вопроса.

— А чего ты веселишься-то? — прилип к нему Тэлмэ степной колючкой. — Радуешься, что не сошел с ума?

— Во, точно, — обрадовался подсказке Мирас. — Тому и радуюсь. А теперь спи. Не лезь, куда не надо. Вырастешь, все сам узнаешь. А может, и раньше, — внезапно проболтался он, но тотчас спохватился и даже чуток рассердился: — Спи, говорю! Вот же пристал умник великий.

А на третий день он провалился в себя. Весь, целиком. На вопросы эркэ отвечал коротко и как бы неохотно. А всех прочих и вовсе не замечал. Порой Тэлмэ ловил взгляды, что бросал на великого учителя его старший шекэри. Взгляды были пронизывающие и нехорошие. Мирас, словно подозревал Кэйды в чем-то недостойном. Словно решал про себя: выдать ли некую тайну учителя, в которой его позор и погибель? И казалось, что он уже решился выдать ту непонятную страшную тайну и лишь выискивает подходящий момент.

А на пятый день в священный аил приехали два его старых дружка. Задушевных и верных с самого детства. Сэбэ тоже был шекэри на какой-то дальней южной окраине земель сакха. Невысокий, худощавый, но ладный и ловкий — он сразу понравился Тэлмэ. Дэрмэ весь, будто нарочно, во всем ему противоречил: очень высокий, очень сильный и неразговорчивый до крайности. Он был самым настоящим нэйя целой сотни. И недавно вернулся из похода на север за рабами одной крови с матерью Тэлмэ. Но там, куда направил его Ыбыр, молодой нэйя никого не нашел. Может, оттого и смотрел на всех хмуро и досадливо. И в священном аиле не пошел в дом воинов, а сразу явился к Мирасу. И закрылись все трое, и говорили только шепотом. Тэлмэ, как чувствовал — крутился у дверей. Вовремя заметил хитрого уэле, что крался к их дому в ночной беззвездной тьме. Ворвался в дверь и заныл, что устал и замерз, и спать хочет нестерпимо. Мирас сразу все понял и дал знак друзьям. А те разом загомонили и приложились к нетронутым чашам. Пили, болтали о девках и лошадях. Так под это притворное веселье Тэлмэ и заснул. Проснулся утром — в доме тишина, и гости разъехались. Мирас сидел на пороге, вытянув ноги наружу, и смотрел в розовеющее небо. Тут только Тэлмэ и понял: все кончено. Что, почему — ему было невдомек. Но, он точно знал: старый мир, что был всегда, погиб, и ничто уже не вернется в его пересохшее русло. А страшное новое еще где-то, еще не докатилось до них, но придет непременно. И тогда…

Глава 1

Боги

Драговит продрал глаза лишь к полудню. Не диво — вернулись уж под утро. Поохотились славно: по три зубастых олешка на брата — еле и доперли-то до озера. Хорошо, еще троих тащить не пришлось — волки их прямо на месте растащили, животы набили от души. Он усмехнулся, припомнив недельное блуждание по горам. И трепку, что устроила Палюду Алина — второе дитя носит, рвет и мечет. Изменилась Светогоришна с того дня три лета назад, как родила первенца. Ждала сына, а на руки ей Ожега с Бладой положили бога Перуна. Молодая мать как увидала эти зрячие ледяные глаза на осмысленном личике, так и повзрослела вмиг. До того все хихоньки да игрушки с луком, а тут подобралась вся, осанку величавую обрела. Бросила шляться с мужем на охоту, с головой отдалась Бладе и Пленке. Короче, стала нормальной мужней бабой, радеющей о семье и заботах селища. Да и Лина, народив Ильму дочурку Оку, выровнялась с ней. И Меря, удостоив вконец замороченного ею Звана, принесла по осени сынка Садко. Нынче на берегу тихого озера на разные голоса ревет малышня. Ожега еще боле расцвела — как же, теперь-то у них настоящее селище, а не времянка отщепенцев. Растет Род славнов, Род Дажьбога! Драговит поморщился, натягивая на обмотку бродень. Не терпел досадную кличку, измысленную Деснилом, а его самого в отместку иначе, как Сварогом и не величал. Впрочем, и не выделялся тем особо — Деснила так постепенно попривыкли именовать все. Это он первым, вослед Ядрану, поименовал Белый народ славнами. Следом и прочие в четырех Родах то и дело: славны да славны. Приживается. Деснила все еще помнят, как вождя рысей — враз такое не позабудешь — но это, словно отзвук из давнего прошлого, а ныне все прямо грезят новой жизнью. И деятельны стали не в меру, и разговоров только, что о возрождении великого народа и его счастливой судьбе.

Многое изменилось за три лета, минувшие с прихода чужаков из полуденных земель. Росомах нынче нет — Кременко с Ядраном, как старшие из выживших, отдали своих родичей под руку Недимира. Там и остались-то вырученные из полона бабы с детьми да три десятка молодых охотников. Старших чужаки истребили вчистую — знали, что такие мужики шею не согнут. Вот Недимир-то и стал свой разбухший Род первым именовать славнами. Мудро. Не с руки ему в собственном дому устраивать дележку на рысей и росомах. А так, все едины, все равны. Он и обряды-то старые позабросил, едва Ягатму за кромку проводил. Ягорин отдал ему своего выученя Веселько, что к двадцать пятой весне вырос в настоящего павера. А Ягман с Ягдеем дали на то добро, и новое имя молодому товарищу избрали: Ягвер. Ныне они там что-то мудрят с обрядами — тихой сапой перекраивают. Старых прародителей, вроде, не позабывают, но Отца-Рода много чаще поминают. Новых обрядов налепили и новым богам учли кланяться. Богу-воину Перуну, что защищал Белый народ у двух холмов. Как такому не поклониться, коли чужаков две с половиной сотни упокоили, а своих лишь семерых за кромку проводили? Да коней сколь переловили, добра из аяса заполучили! Стрыю-ветродую обряды творятся — откуда и взялся-то? Не иначе, Мара подсказала — Драговит и не полюбопытствовал тогда. Оно понятно: вихрями, что стеной встали до неба и огнем запылали, все мужики полюбовались. Прародители звериные, чай, таких чудес сроду не являли. Людей и уговаривать не пришлось — сами ту разницу понимают. Кому ж под сильную руку не хочется? Под верную руку грозных защитников. Пса огненного, коего сама же Мара и слепила, тож поименовали: огненный охранитель Прави Смаргл. Понятно, что в иной ипостаси собаку трудно и представить. Огненный шар, зажженный Марой на месте заеденного трехглавого змея, паверы безо всяких затей объявили делом рук Хорса — защитника ясна солнышка от Чернобога.