Предрассветные боги (СИ) - Сергеева Александра - Страница 27

— И чего? Где там тот Сеин? — и в другой раз не выспавшись, бурчал поутру Драговит.

Он обтирал тряпицей Перунку, не без труда выловленного из реки. Солнце еще только моргнуло из-за кромки, подсвечивая миру посветлевшим небом.

— Не слышу, — выковыривал тот из уха воду, тряся головенкой. — Но дальше не полезу. Неча зря силы переводить.

— Тебя порвет скоро — столько нахапал. Только вчера ввечеру десяток за кромку наладил. Оно надо было?

— А то, — сдул с носа мокрую прядку нахаленок. — Нам следы-то оставлять надо или как? Сеин твой, коли все порядком пойдет, сегодня ввечеру опамятуется. Назад рванет.

— На заморенных конях? — съязвил Драговит, ловя в горло тканой рубахи его мокрую голову.

— Не, — утер нос Перунка. — Роздыху он им даст. Не дурак. Но после рванет, да еще как. Может, завтра ввечеру и я его услышу. Но не верится что-то. Думается, еще пару деньков мы свободно подышим. Чего ты? Хорошо же идем, ходко. И это я еще коней не подкармливал.

— А Мара? — закрепил Драговит на нем пояс и дал шлепка под зад, мол, отваливай.

— Не слыхать! — беспечно бросил мальчишка на бегу к повозкам.

— Не слыхать, — передразнил Драговит и сплюнул.

Чего-то там, у сестренки не заладилось — не к добру. А может, зря они так рванули, ее не дождавшись? Уговорились вроде, так ведь все поперек да наискось! Пропала зараза — хоть бы весточку кинула. Идут-то они верно: на полночь, но дугу эту самую закладывают, забирая на закат. Вот дойдут вдоль этой реки до следующей, а там и до соленых озер доберутся. На них — сказывал Сэбэ — тоже светловолосых гонят соль копать. Оттуда повернут на восход и выйдут на эту их Великую реку. Переберутся, а там… О логове Чернобога думать не хотелось. Мысли как-то затейливо перескакивали через то проклятое место дале на полночь. Тугор-то ему поведал, не таясь, мол, есть там ровные земли, да такие, что глазом не охватить, в одно лето не объехать. Только вот зимой там холодрыга знатная, а летом от зноя да суши травы могут враз повыгорать. Намаются тогда с конями да прочей скотиной степняки до отрыжки — кочевым, ой, как не сладко бывает. А вот дале на полночь, где ныне прочие Рода Белого народа обретаются, сплошняком леса богатые. Зимы, понятно, морозные да снежные, зато весны влажные, обильные, а осень благодатная на всякие корма. Там-то при умелых руках голода сроду не знавали, покуда сакха набегать не учли. Да не принялись давить один Род за другим. Нет, соседи-то подмогу слать не забывали. Да покуда та подмога добиралась, кроме пустого пепелища ее и встретить-то было некому — уж больно далеко друг от дружки родовые земли раскинулись. Огромные земли, что не объехать, не обойти за целую жизнь…

Весь день Драговит ярился, не умея себя обуздать. Доселе никогда еще не чуял, будто может так яриться. Загнала их нынче судьба в земли эти немилостивые к народу… Тьфу, а не народишко! Глаза бы не глядели…

— Явились, — ядовитенько так пропел у него под стриженой бородой Перунка.

Драговит закрутил башкой, Рагвит сорвался куда-то в сторону, за ним пошел в мах Парвитка — полетели братьями соколами. На кромке земли, на верхушке холма показались темные точки: одна, две, три…

— Все наши степнячки да с ними два десятка баб. Детишек несколько…

— Не тяни!

— Мара-то еще того, не прибежала, — небрежно оповестил бог. — И Баирки нет с любушкой Парвиткиной. И еще волчиц. Мне подале заглянуть? — смилостивился он.

— Паршивка, — удостоил Драговит сестренку змеиным шипом. — Без надобности твои силы на пустые оглядки тратить. И так вот-вот все узнаем.

Обоз хода не сбавлял. Сколько бы они тут кругами не носились, а повозкам остановки во вред. И так кони по дневной жаре еле тащились, едва оторвались они поутру от реки глубже в степь. Но теперь, как и обещался Сэбэ, гривастые почуяли новую воду где-то там, впереди. Поднажали, и сбивать их с хода не стоило. Солнце наполовину завалилось за кромку, когда впереди показались деревца, притулившиеся к воде. Далеко по правую руку торчало большое селище, у коего ползали мурашами люди. Другое было где-то слева за поворотом реки. Но Сэбэ клялся, что гостей оттуда не будет. Дескать, здесь в самом сердце земель сакха воинам делать нечего. Нет, они забредают сюда по нужде: рабов притащить, родичей навестить, но нынче им не до того. На полуночи у них мор поголовный, нэкып — злобно ощерился Сэбэ — пропадает невесть где. Ыбыр пропал, порядка ни в чем, а значит, все воины потянутся ближе к логову, где обретается сам эркэ Кэйды, оглашающий волю солнцегривого. Верить-то осторожному шекэри хотелось, но не моглось.

Бродяжек Рагвит с Парвитом притащили к реке уже полуночью: бабы в пыли, кони в пене. Валились с ног и те, и другие. Коней-то еще ладно: жалели, огуливали, мыли да кормили. Полонянок с детишками бабы расхватали, приводя в чувство, а вот степнячкам Драговит таких милостей не отмерил. Разве напиться дозволил и на спрос.

— Давай ты, Айрул, — приказал самой толковой, как подсказал Перунка.

Высокая для степнячки, ловкая, как лиса, красивая девка с вечно злым лицом. На щеке и лбу два только-только подживших шрама, в глазах лютая ненависть. Вождя в Драговите признавала, да вот только в глаза не смотрела, пялясь в костер. Говорила тихо, скупо но толково. Перунка, примостившись к Драговиту, тихонько бубнил, пересказывая все, что она поведала, на языке Белого народа для тех, кто не знал языка сакха.

— Дошли быстро. Воинов не встретили. В первом аиле дети да старики — не заходили. В поле нашли ваших: восемь женщин и дети. С нами ушли три и четыре малых. Остальные вторыми женами в домах сакха живут — не пошли. Щеки толстые, руки толстые — их хорошо кормили. Хорошо одевали. Они довольны. Во втором аиле на другой день взяли шесть женщин. С ними трех детей и двух девушек. Все тощие — не кормили их. Много работали — солнце совсем сожгло. Много били. Спали на земле под небом. Для всех одна кормушка. Как у собак, на земле, — ощерилась Айрул, стиснув кулаки. — Дети тощие, кости торчат. Девушек кормили. Совсем молоденькие. Их в наложницы готовили. Кормили, а они все равно тощие. Детям куски отдавали. Их били осторожно — боялись попортить. Великая смерть была сердита. Ее лицо — камень, ее сердце — справедливость. Она не знает добра, она не знает зла. Она сказала: нельзя наказать тех, у кого нет души. Они и так наказаны. Они заслужили своего черного бога Ыбыра. Небесный отец Тондир закрыл для них небо. Великая мать Ымай закрыла для них свое сердце. Великая смерть сказала: нельзя наказать тех, кто уже наказан. И мы ушли, не тронули их. Той ночью пришли в третий аил. Там спали только дети. Сакха творили черное колдовство. Убили двух светловолосых женщин. Потом развели костры на их костях. Они просили Ыбыра отогнать от них мор.

— Какой мор? — не сдержался Парвит, порушив набухшую предчувствием какой-то невнятной жути тишину.

— Тот, что наслала на сакха Великая смерть, — мрачно напомнила Айрул. — К старейшим того аила прибежал воин. Он вырвался за Великую реку и прибежал в свой дом. Старейшие решили просить Ыбыра о милости. Они очень сильно боялись и развели костры на костях рабынь. Наши старики говорили, что давно-давно и народ Хун так делал. Диким был и не знал правды. Великая мать Ымай научила народ Хун правде. И тех костров больше не разжигали. А сакха, — презрительно сплюнула она, — все еще дикие. Кости они вынимали из живых. Собирали их кровь, пока сердца еще стучали. Кровь с мертвых нельзя отдавать Ыбыру. Ее хозяин — Ырлиик. Он не простит, если отдать его кровь другому.

Ильм не выдержал такой мерзости, подскочил и бросился прочь. Остальные молчали: тяжело, страшно. Даже бабы, жавшиеся друг к дружке, не пикнули, не охнули. Они желали знать, от чего, может, и сами уходили пусть даже в неизвестность.

— Остальные светловолосые женщины хотели защитить детей. У них были только палки. Но тот воин сказал старейшим: рабыни посмели поднять руку на сакха. Надо отдать их Ыбыру. И детей отдать, хоть и есть в них кровь сакха. И девушек отдать, что пришли на эту землю детьми. У них чужая кровь, дурная кровь. Из-за них пришел мор. Он сам убил трех женщин. Остальных потащили вытаскивать кости для костров. Мы не знали, мы потом узнали. Когда пришли, последняя женщина умирала. И двое детей умирали, и три девушки. У Великой смерти каменное лицо — мы не увидали на нем гнева. У нее справедливое сердце, — вздохнула Айрул, прикрыв глаза. — Она ничего нам не сказала. Она выросла большой-большой — до неба. Ее глаза пропали — там загорелись кровавые звезды. Ее волосы пропали — на голове шипели черные змеи. Ее белое лицо заслоняло луну. Тот воин, что принес весть про мор и убил трех женщин, умирал долго. Кричал громко и катался по земле. Сакха хотели бежать, но их ноги вросли в землю. Они падали один за другим: и старики, и мужчины, и женщины. Их лица становились серыми, как камень. Их глаза становились, как лед под зимним ветром, когда умирает трава. Великая смерть снова стала девушкой с белым лицом. Потом, когда в аиле не осталось живых. Он был большим — тот аил. Потом мы проводили светловолосых и их детей за кромку. Великая смерть знает, как нужно было сделать правильно. А потом забрали четырех детей, восемь девушек и ушли из мертвого аила.