Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 34

— Мара обеими руками знак подала. Все пальцы на них врастопырку, значит, всех зовут.

— Еще не легче, — нахмурился Кременко. — Не иначе, случилось что. А то ведь она б и сама справилась.

— Пойдем и посмотрим, — резонно заметил Светогор. — Пленка, — попросил он жену, явившуюся у него за спиной. — Вы там соберите нам на скорую руку. Дня на три. На всех.

— Собирают уж девки, — ответила та, глядя на озеро поверх его плеча.

— Сами-то как, управитесь тут без нас? Я Линку с Мерей возьму — мы до озер на конях пойдем. Я на Десниловой Разумке, а Кременко на Бладовой Цвете. А девки их назад приведут.

— Седлают уже. Только на Цветке сама Блада отправится. Ее Мара тоже позвала. А вы уж как-нибудь с Гордецом договаривайтесь.

— И чего ей там приспичило? — забрюзжал Светогор от такой радости. — Не сидится ей дома. Таскается, где ни попадя. А ты тут перед жеребцами гонористыми прогибайся. Дожили!

Дорожка к пяти озерам была накатана: и порыбачить туда наезжали, и травы в зиму нарезать. Лишь кое-где приходилось слазить с коней и вести их за собой. По прямой этот путь не пройти, ведь поначалу нужно обогнуть гору, что зажала их озеро на полудне. Потом попетлять средь каменистых складок на земле, а дальше уже почти ровная земля до круглого озера. И прямиком мимо него до пяти озер, с трех сторон стиснутых высокими крутыми горами. Река, что собирала потоки из всех озер их края, затем уходила в сторону между восходом и полночью. Вдоль по ней было немало ровных земель, щедро поросших лесом, но всем глянулся озерный край. Леса-то что? В них и из дома можно сбегать поохотиться. Но там свои зубастые едоки, что решат, будто овец с коровами двуногие для их ненасытных глоток множат. И станешь отбиваться направо и налево. Да и гости по реке могут нагрянуть — тоже сплошное беспокойство. А до озер на челнах не походишь — их лишь на закорках тащить. Пока дотащишься, семь потов сойдет, и руки на хозяев поднять не захочешь — отвалятся.

Палюд, задрав голову, неотрывно следил за братьями, осторожно ползущими по крутому склону горы. Когда они подоспели сюда, Драговит с Рагвитом одолели большую, самую тяжкую часть пути от самой высокой из вершин длинной горы. До того места, где склон расходится широченным более пологим уступом, и можно идти почти свободно. Палюд с Парвитом дернулись, было, навстречу к ним, но Мара воспротивилась. И с чего: мужики же устали волочь ее на себе! Но перечить не стали. Мара никогда ничего не делает зазря. Хотя, с ней явно что-то не так. Она по горам скакала шибче иных мужиков, а тут висит безжизненным куском кожи промеж братьев, слепивших для нее ременное седло. Концы, брошенные чрез плечи, они держат одной рукой, а второй с двух сторон крепко обнимают сестру. Тяжко им спускаться вот так со связанными руками, доверяя лишь ногам, но… Нужно ждать. И другим не позволять вмешиваться.

— Держи ее, — хрипло через силу выдавил из себя Драговит.

И едва Мара оказалась в руках Палюда с Парвитом, рухнул на землю, распластался по ней всей спиной. Вытянулся, безвольно раскидывая руки. Рагвит разлегся рядом, растирая ладонь, куда впечатался след от ремня. Их ждать не стали — пусть одыбают малехо — потащили Мару к костру. Там от нетерпения аж воздух плавился, стекая в землю горячими струями раздражения. Недоверие больно ранит тех, кто плечо в плечо с тобой не одно лето стоит на этой земле. Обидно мужикам — сейчас Мара для них не дух небесный, коему повинуются, а измотанная, невесть какой лихоманкой, девчонка.

— Светогор, — слетело с ее губ, когда Палюд усадил сестренку в излюбленное гнездышко из шкур, кутая, словно дитя. — Хорошо, что вы пришли так быстро. Значит, отдохнули. Я заберу часть вашей силы. Все растратила там наверху.

Ее красивые губы сжались в серую ломаную линию. Глаза запали, подернулись голубыми тенями. Тонкий нос еще больше заострился, скулы туго обтянуло кожей, тронуло нездоровым румянцем. Обе Светогоришны пялились на нее горестно — у Мери слезы брызнули, прокатились по круглым щечкам, а Лина зубы сжала, крепясь. Медведь быстро стянул через голову парку, выхватил шнурок, стягивающий горловину рубахи, сбросил и ее. Подрумяненное весенним солнышком тело еще не заплыло жирком, что накапливается от лета к лету. Он сел рядом с Марой на землю, подхватил ее одной рукой под спину, второй под ноги и поднял. Держал ее в руках, баюкал, как делал это сотни раз со своими дочерями. Щека Мары коснулась голой груди охотника, прилипла намертво — она пила его силу, медленно насыщаясь и заметно сдерживаясь, чтобы не вытянуть ее одним махом. Это усилие — обычно не заметное людям — сейчас лезло в глаза, но страх не коснулся ни одного сердца. Все горцы знают: забирая каждый день их силу, этот дух им же ее и возвращает. Возвращает обретенной ими нечеловеческой мощью, здоровьем, мудростью. Щека Мары с трудом оторвалась от мускулистой груди, и девушка пошла по рукам, все легче и легче отпуская каждый новый источник силы. Смертельная опасность подстерегала лишь первого, подставившегося голодному зверю, а остальным тревожится уже не из-за чего. Насыщающийся зверь крепко держал себя в руках. Оберегал их от себя гораздо лучше, чем они сами могли бы уберечься от него.

— Нет, — твердо отказала Мара Кременко, остолбеневшему от такой несправедливости.

Это ж не просто кормежка зверя — это ритуал, объединяющий их всех в один Род. Это их общая сила — как кровь в одной чаще — соединенная в их духе-хранителе.

— Отец, — черные глаза Мары смотрят холодно, жестко. — Ты сохранишь свои силы до последней капли. Ты мне нужен. Тебя ждет тяжкое испытание. Нынче я попрошу у тебя так много, что даже разъяснить не могу. Блада! — она перевела взгляд с польщенного Кременко на затаившуюся у костра женщину.

А вот перед той распинаться нужды нет. Она слышала свою доченьку сердцем, оттого и не кинулась к ней, как обычно шумно, не терпящим возражений образом. А сидела, скрепляясь сердцем, помешивала в горше варево. Терпеливо ждала, когда расскажут, для чего ее звали.

— Ты тоже мне нужна.

— Знаю, милая, — откликнулась Блада, не снимаясь с места.

— Светогор, — начала окрепшая девчонка, как всегда с главного. — Там, у слияния в большую реку, рядом со схроном наших челнов торчат пять охотников. Явились ночью, когда я вас покликала. Я их не прощупывала — сил тратить не хотела. Показала Драговиту — он всех опознал.

— Наши, — разъяснил тот, уже подобравшись к костру и сунув нос в горшок. — Блад, жрать хочу, как зверь. Там у реки Едрен и твой, Палюд, приятель Ташко. С ними трое чужих: два медведя и орел. Искали наши следы. Мара приказала им ждать на месте. Едрен, — хмыкнул он, — едва порты не обмочил, когда ее лицо перед собой увидал. А Ташко — молодчина, сдюжил.

— Чего хотят? — сумрачно поинтересовался Светогор.

— А я откуда знаю? — пожал плечами Драговит, принимая из рук Блады дымящуюся плошку. — Потому тебя и позвали. Сбегаете с Палюдом, переговорите. Их, небось, вожди послали. Думаю, коли смогли бы, так и сами бы к нам пожаловали.

— Кто тебе нужен тут? — деловито поинтересовался Светогор, хватаясь за свой мешок.

— Только Кременко с Бладой, — мотнул головой Драговит, работая ложкой. — И наши кони. Девчонок от реки домой отправишь. А мы тут и вчетвером управимся… Э! Братец! — он попытался огреть Рагвита ложкой. — Ты скромней давай!

Рагвит ухмыльнулся и вцепился зубами в добытый из горшка здоровенный кус жирного мяса. Блада, пристроившись рядом с Марой, принялась кормить ее с ложки остывшей похлебкой. Та, как бывало в детстве, только рот разевала, провалившись куда-то внутрь себя. Не успели оглянуться, как она уже спала мертвым сном, уложив голову на колени Блады. Лине с Мерей очень хотелось остаться и посмотреть, что дальше-то будет, но отец их шуганул безжалостно. И вот уже конские хвосты замелькали, переваливаясь через покатые взгорки, что щедро обметала ядреной зеленью весна. Драговит с Рагвитом тоже уснули, набираясь сил перед чем-то важным.

— Поешь, — Кременко протянул Бладе плошку с варевом. — Неизвестно, сколь ждать-то.