Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим - Дали Сальвадор - Страница 47

• Предыдущая
• 47/65
• Следующая

Моя борьба:

ПРОТИВ ЗА

простоты сложность

однообразия разнообразие

уравниловки иерархию

коллектива индивидуальность

политики метафизику

музыки архитектуру

природы эстетику

прогресса постоянство

механичности мечту

абстракции конкретность

молодости зрелость

оппортунизма фанатизм

шпината улитки

кино театр

Будды маркиза де Сада

Востока Запад

солнца луну

революции традицию

Микеланджело Рафаэля

Рембранта Вермеера

диких предметов ультрацивилизованные

африканского предметы современного

искусства искусства 1900 года

философии Возрождение

медицины религию

призрака магию

женщин Гала

мужчин меня самого

скептического Времени мягкие часы

гор Веру

Приехав в Париж, я понял: главный результат успеха моей выставки у Гойманса – я нажил врагов. Кто это были? Почти все. Современное искусство объявило тотальную мобилизацию против сильного, смелого и непонятного произведения. И, наконец, моя выставка не была современным «молодым» искусством. С первого взгляда было ясна, что я ненавижу свою эпоху. «Художественные трагедии» должны были игнорировать меня до последней минуты, когда старые господа в изъеденных молью гетрах, с усами, пятнистыми от табака, в пиджаках, украшенных орденскими ленточками Почетного легиона, тянулись, чтобы лучше разглядеть мои картины, и чувствовали сильное искушение увезти их и повесить у себя в столовой рядом с каким-нибудь Месонье. Старики, которым уже за пятьдесят, не ленились любить живопись, они любили и понимали меня. Я появился, чтобы защитить их, – и они это чувствовали. На самом же деле они в этом не нуждались, так как сами по себе были силой, и я просто пристраивался рядом с ними, рядом с традицией, – это вело к победе.

Когда я приехал в Париж, гнилые интеллектуальные круги были под неизбежным влиянием уже отвергнутого мной интуитивизма – его апология инстинкта, жизненного импульса привела к крупным эстетическим потерям. На парижскую интеллигенцию набросилась дикая Африка. Все восторгались черным искусством, благодаря Пикассо и сюрреалистам. Я краснел от стыда и бешенства, увидев, как наследники Рафаэля упиваются уродством. Мне надо было найти противоядие, поднять знамя против плодов духовного рабства и узости мышления. У меня появилась идея бросить против диких предметов декадентский предмет, цивилизованный европейский «стиль модерн». Я всегда рассматривал эпоху 1900 года как следствие психопатического грекороманского декаданса. Я говорил себе, что эти. люди глухи к эстетике и увлечены только жизненным импульсом, – и собирался доказать им, что в малейшей орнаментальной детали предмета 1900 года больше тайны, поэзии, эротики, безумия, муки, пафоса, величия и биологической глубины, нежели в их диком уродливом фетишизме. Однажды в центре Парижа я обнаружил вход в метро 1900 года, который, к несчастью, собирались снести и заменить ужасными безликими постройками. Фотограф Брассай сделал серию снимков декоративных элементов этих маленьких антре – и никто не поверил своим глазам, насколько «стиль модерн» показался сюрреалистическим. Стали искать предметы 1900 года на Блошином рынке. И вскоре стало чувствоваться влияние 1900 года. Максим приостановил работу и модернизировал свой ресторан. Вошли в моду песенки и костюмы того времени. Отчасти даже стали спекулировать духом и анахронизмами 1900 года, изображая его в наивных и юмористических фильмах. Кульминация была достигнута несколькими годами позже Эльзой Скиапарелли, которой удалось ввести в моду подобранные на затылке волосы.

Так я увидел, как Париж меняется у меня на глазах по моему повелению. Но, как всегда, мое влияние настолько превзошло меня самого, что я не мог никого убедить, что оно исходит от меня. Тот же феномен случился несколько лет спустя, когда я второй раз высадился в Нью-Йорке и понял, что большинство витрин больших универмагов вдохновлено находками сюрреалистов (и моими, в первую очередь). Вечная драма моего влияния – оно всегда ускользает из моих рук и я не могу ни управлять им, ни пользоваться. Итак, я находился в Париже, который вслушивался в мои лозунги. Если я читал статью, направленную против функциональной архитектуры, я знал, что это исходит от меня. Если кто-то произносил невзначай: «Боюсь, что это модерн», я также знал, что это идет от меня. Публика еще не решалась следовать за мной, но я рассеял ее сомнения. Модернистские художники имели все основания ненавидеть меня.

Пользоваться моими открытиями было невозможно, меня постоянно обворовывали. Стоило мне объявить «стиль модерн» – и достаточно было выйти на улицу, чтобы убедиться в его распространении: кружева, фильмы, ночные сорочки, обувь – все тяготело к нему. Сотни ремесленников зарабатывали на жизнь, мастеря все это, в то время, как я слонялся по Парижу, не имея возможности что-то делать. Все могли осуществить мои идеи, кроме меня! Я даже не буду знать, куда и как обратиться, чтобы стать безвестным статистом в одном из фильмов а 1а 1900 год, в котором снимались кинозвезды и на который затрачены миллионы!

Это был период, когда я разочаровался в своих изобретениях. Продажа моих картин упиралась во франко-каменно-строительные работы модернистского искусства. Я получил письмо от виконта Ноайе. Он готовил меня к самому худшему. Надо было решаться зарабатывать на жизнь подругому. Я уточнил список бесспорно моих изобретений.

Я изобрел:

искусственные ногти с маленькими зеркальцами, в которые можно смотреться; прозрачные манекены для витрин. В них наливали воду, в которой, имитируя кровообращение, плавали рыбки;

мебель из бакелита, отлитую по эскизам самого покупателя;

вращающиеся скульптуры-вентиляторы;

очки-калейдоскоп – их следует надевать в машине, если вокруг скучные пейзажи;

фотографические маски для современных репортеров;

комбинированные макияжи, позволяющие стереть с лица все тени;

туфли на пружинках для облегчения ходьбы;

осязательное кино, которое посредством очень простого механизма позволяет трогать все, что видишь: ткани, меха, устрицы, мясо, сабли, собак и пр.;

предметы для самых загадочных психических и психологических наслаждений: одни неприятны настолько, что покупатель разобьет их о стенку на тысячи осколков, другие издают противные звуки – так вилка сильно скребет по мраморному столу, царапая нервы и доводя до зубовного скрежета, покупателю только остается грохнуть такой предмет о стену и услышать приятный мелодичный звон; предметы, которые не знаешь куда девать и испытываешь удовольствие, когда от них избавляешься, – мазохисты обеспечат огромный успех торговле подобными предметами;

платья с фальшивыми накладными деталями, с анатомической точностью соответствующие тому, что внутри, – чтобы создать образ женщины, отвечающий эротическим представлениям мужчины;

дополнительные фальшивые груди на спине, которые могли бы совершить переворот в моде лет на сто;

ванны всевозможных форм – и даже ванна без ванны, с искусственно подающейся водой;

каталог автомобилей аэродинамической формы – такие через десять лет взяли на вооружение все создатели машин.

Эти изобретения были нашим мучением. Особенно страдала Гала: во второй половине дня одержимо и преданно она пускалась в крестовый поход с моими проектами под мышкой. Ее терпение превышало все границы человеческой выносливости. Она возвращалась вечером осунувшаяся, чуть живая от усталости, – и с теми же рулонами, плодами моего увлечения.

Я спрашивал:

– Не пошло?

Она рассказывала мне обо всем терпеливо и в мельчайших деталях. Мы часто плакали, а потом, чтобы забыть про заботы, отправлялись в полумрак местного кинотеатрика. Повторялась одна и та же история: сперва находили мои изобретения бессмысленными и не имеющим коммерческой ценности. Затем, когда Гала настойчиво убеждала их в практической ценности, ей возражали: вещь внешне эффектна, но ее невозможно создать или она стоила бы сумасшедших денег. Приговор был беспощадным. Подавленные, мы должны были отказываться от одного проекта и приниматься за другой.

• Предыдущая
• 47/65
• Следующая