Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах) - Давыдова Александра - Страница 34

Он прошел к окошку, отдернул занавеску, пристально уставился на громоздкий баллон, разворачивающийся к приемному шлюзу, раздергивавшемуся в стороны. Растерянно посмотрел на стакан в руке, опять оказавшийся полнехоньким.

— Навозный жук, — проворчал под нос. — Знаешь, Тамар, сколько навоза остается после слонов в африканской саванне? Чертова прорва. Просто заваливают мудрые слоны все вокруг своим навозом! А потом откочевывают. И тогда в дело вступают навозные жуки, способные ферментировать, разобрать на части и пустить в дело любую дрянь. Проходит время — и от слонов не остается даже навоза, не говоря уж о следах. Полезные животинки, да?

Тамара подошла сзади, кожа ее, казалось, слегка шелестела, будто чешуйчатая шкура настоящей змеюги. Влад понял — почуял, — что она обнажена. Мысленно застонал, пряча подальше воспоминание о директиве, поступившей относительно профанки Марченко из самого губкома.

Выше моих сил, сволочи, подумал устало и безвольно. Выше любых человеческих сил.

— Жуки полезны, — тихо сказала Тамара. — Их могут жрать птицы.

— Мы тоже уйдем. — Влад поднес стакан к носу и потянул воздух. Он надеялся успеть опьянеть от рома и знал уже, что — не успеет никак. — Мы уйдем туда. — Кончик пальца ткнулся в заиндевелое стекло. — Или туда. — Он указал в пол и вздохнул. — А может, просто в землю. Или вон в Рязань, а? Ну, пусть будет Рязань. Мы, словом, уйдем, и тут же придут навозные Тихоновы, и все объяснят, и всему найдут оправдание, а все лишнее вырежут, сожгут, перекрасят… даже этого от нас не останется. Даже навоза.

Тонкие хрупкие ладошки обхватили его сзади, скользнули по груди, по бокам.

— Я всегда хотела спросить, — безмятежно сказала Тамара, — на кой ляд тебе эта колба на столе. Теперь, по-моему, знаю. Это ведь из Мортуария, верно?

Влада передернуло — не то от удовольствия, острого и ядовитого, не то от злости, какой не унять всякий раз, когда слышишь новомодное название Питера, не то от чего-то еще. Он резко обернулся — и угодил губами в скользнувшие навстречу прохладные губы Тамары, и ощутил не поддающийся формализованному описанию язык у себя во рту.

Опускаясь на пол, он успел взглянуть на парящий в стеклянной колбе кусок хрусталя. Конечно, не из самого Санкт-Петербурга, но — настоящий осколок свода. Крохотный лоскут прошлого, невесомый и обладающий своим притяжением. Часть мира, которого уже никогда не будет.

Такая же, как и они с Тамарой.

Обреченная.

2

Возле иллюминатора сидит Максимка, он угрюм, напряжен и крайне сосредоточен на наблюдении за небом. Правильно. От своевременности сегодня зависит все.

Не наша отдельно взятая и порядком потрепанная в походах лохань. Не команда, как бы я их, сукиных сынов, ни любил. Не судьба этой окраины России да, если на то пошло, то и не удел всей страны. Просто — все. Каждый следующий контейнер флогистона, убранный под землю, неотвратимо приближает полный и окончательный конец всем и каждому. Лишенный свода, а потом и изолирующей флогистоновой прослойки, мир станет чудовищно неуютным местом даже для тех чудовищ, которые его и рушат.

Максимка — помесь, на ладонях у него электрочувствительные пятна, а под шарфом вполне живые жабры, которые приходится постоянно смачивать водой, иначе начинаются боли, а потом асфиксия.

Его мама была замечательной женщиной, поверьте, уж не знаю, в каком поколении вдруг пробилось вот это вот все. Да и знать не хочу.

Я люблю своего сына.

***

Человек, понуро переминавшийся с ноги на ногу перед Владом, выглядел неряшливо и выразительно. Парочка ликбезов с длинноствольными фоссилизаторами системы «Маузер» терпеливо ждали позади, отбрасывая на взъерошенного и растрепанного арестанта глубокие зловещие тени.

Влад смотрел под ноги, изо всех сил стараясь забыть Невский проспект. В горле першило, глаза обжигало — скорее всего, оттого, что защитные очки изрядно уже поизносились, а новых губком не присылал уже недели три, ссылаясь на очевидные трудности.

Поговаривали об очередном крупном обвале — но вполголоса и с оглядкой. Как честность и объективность настоящих ученых может сочетаться с эдакой опасливостью и бесхребетностью, Влад никак не мог взять в толк. Тамара смеялась зло и отчаянно; в последние дни она повадилась убегать на утесы и подолгу разглядывать полярное сияние — так его называли уже все, включая и новую партию абитуриентов, почему-то смуглых, бородатых и безоглядно жестоких. Сияние, вопреки прогнозам, усиливалось, хотя утечек флогистона больше не случалось.

Морозов-старший с Алмазовым решительно и не щадя себя пытались разобраться, чему сопутствует данное явление, пока без хоть каких-то успехов.

А тут — вот…

Влад наклонился к куполу, присмотрелся. Славная игрушка, во всех подробностях отображающая мир, каким он был еще несколько лет назад. Теперь даже сам Преображенский не смог бы точно описать, где находились они все. Взять хотя бы это похолодание: когда это на ближнем берегу Гиперборейского моря случались подобные холода?! Не помнит никто — и что хуже всего, непохоже, чтобы стужа эта уменьшалась с ходом времени. Или ту же Арктиду взять; с Гиперборейским материком еще туда-сюда, невозможно делать революцию чистыми руками, да и на внутренней поверхности вроде бы вполне сносно живется, — но Арктиду как можно было проморгать? Никакая геометрия, однако, не предсказывала такого наложения проекций и деформации итоговых абрисов… так что нет, даже Илья Кузьмич не сумел бы гарантировать, что знает, чем и когда закончится эта работа. Разве что в отношении Москвы да Питера сомнений не возникало, все прочее менялось пластично, текуче, неустанно.

Такой же глобус украшал детскую одного крохотного мальчугана, чей отец прославился как справный естествоиспытатель. Интересно, нерешительно подумал Влад, а создадут ли глобусы заново — когда все закончится? Он представил себе глобус в форме мяча и невольно хмыкнул, вопреки серьезности ситуации.

Неуемная же у вас фантазия, уважаемый коллега…

— Так что? — негромко, тяготясь ожиданием, спросил один из ликбезов, ежась на стылом ветру. С побережья доносился хруст трущихся льдин. С каждым часом запавшей уже давно ночи становилось все хуже. Выручали флогистонные светильники, да и те, судя по последним известиям, скоро придется маскировать под керосинки, а то и чего подревнее. Но свет флогистона вызывал странные болезненные реакции в сетчатке глаза и удручающе раздражал нервы при длительном воздействии. Оставалось надеяться, что все наладится.

Не может же быть прав этот чертушка Тихонов.

— К срезу, на работы, — подумав, решил Влад. — Работяга же, прилежный, старательный. Чего ж зазря?

Ликбез вздернул кустистую бровь, почесался и ткнул стволом арестанта аккурат между лопатками.

— Слыхал? Чеши давай!

Влад мрачно смотрел на игрушки, которые остались валяться на замерзшей струпьями грязи. Глобус. Игрушечная звезда. Телескоп. Несколько солдатиков — из старородцев, судя по внешнему виду. Вздохнул, чувствуя, как легкие обжигает ветер. Посмотрел на небо, на помаргивающие звезды, на очередной колоссальный дирижабль, заводивший полную цистерну в шлюз. С силой втоптал игрушки в грунт, вслушиваясь в хруст. Двинулся к корпусам, сам толком не зная, о чем лучше подумать, чтобы успокоиться. Попробовал представить, как там Тамара на учаге, и понял, что вдруг перешел на раскачивающийся, неуклюжий бег.

Позади зашипело коротко и зло, затем глухо ухнуло оземь, и Влад успел пробежать еще три шага, прежде чем остановился и обернулся.

Ликбезы стояли над разломавшимся пополам человеком с видом крайне озадаченным. Со срезов еще сочилось нечто, быстро затвердевающее в кровавую лаву. Влад скривился и собрался было обругать кретинов, да только к чему? Что сделано, того не вернешь.

— Экономьте заряды! — крикнул он ликбезам, и те оторопело посмотрели на начальство, а потом опять на стремительно каменеющие обломки. Положить их обоих, вредителей, сердито подумал Влад, а потом-то что? Опять учить каких-нибудь обломов-уголовщину?