Мой папа - плейбой (СИ) - Резник Юлия - Страница 18

— Да что не надо? Я не понимаю, что ты несешь! — и себе распалялся Связерский. Хотя казалось, куда уж больше? У него и так едва дым из ушей не валил.

— Короткая же у тебя память… Или ты еще больший урод, чем я думала.

Голос Риты упал почти до шепота. Она развернулась, ломано, как будто из нее вынули стержень, и ссутулившись, как старуха, побрела куда-то, не разбирая дороги.

— Хрен ты куда пойдешь, пока мы во всем не разберемся!

Он ее догнал и остановил, опустив руку на плечо. Рита чуть повернула голову.

— Что именно ты хочешь, чтобы я сказала?

— О каком умершем сыне ты говоришь?

— О моем… моем умершем сыне. Том самом, на которого тебе было наплевать.

Рита наконец соизволила поднять взгляд, и то, что он увидел на дне ее глаз — не передать словами. У него мороз пронесся по коже и, сковав тело льдом, вырвался изо рта облачком пара.

— Наш сын жив-здоров. Он спит в палатке крепким сном абсолютно здорового ребенка и…

— А наш второй сын лежит в холодной земле, — прошелестела Рита слабеющим с каждой секундой голосом и зло вскинула ладонь вверх, когда поняла, что Связерский снова рвется что-то сказать. — Хватит! Хватит делать вид, что ты ничего не знаешь. Здесь не перед кем устраивать этот театр.

— Клянусь, если ты мне сейчас не объяснишь все по-нормальному, я…

— Что ты? Что ты, Связерский? Ударишь меня? Сбросишь в пропасть?!

— Да твою же мать! Я хочу понимать! О… чем… ты… говоришь! Потому как пока все сказанное тобой больше напоминает бред!

Он орал. Орал громко, так что голос, отражаясь от скал, еще долго кружил эхом в пространстве.

— Хочешь сказать, ты не знал о том, что у Марка был близнец?

Вот тогда он впервые и почувствовал эту удавку. Ее набросили ему на шею, еще не сдавливая толком, но с угрозой. И стало действительно страшно. Страшно услышать то, что он так хотел узнать еще какую-то секунду назад.

— Нет… — покачал головой, отступая, — Нет. Я не знал, — повторил, как попугай, отводя взгляд, не в силах больше смотреть на нее прямо.

Некоторое время Рита молчала. Как будто прикидывала в уме, можно ли ему верить. Но так ничего для себя и не решив, она обхватила себя руками, сосредоточив взгляд на чернеющих зубьях скал. Пожала плечами:

— Я говорила твоему менеджеру. Твоего контакта у меня не было, поэтому… да, я позвонила ему.

— Он мне ничего не передавал, — прохрипел Связерский, неосознанным жестом растирая грудь, в которой заныло сердце.

— Думаю, тебе следует обратить внимание на не слишком хорошую коммуникацию между тобой и твоим агентом. Не то… мало ли. Это сыновья тебе не были нужны. Невелика потеря… А вдруг он не скажет тебе о чем-то, действительно важном? Контракте каком выгодном, или… — Рита неопределенно взмахнула рукой в воздухе.

Она вышибла из него все дерьмо. Нокаутировала и добила ногами. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука. Она лишила его и голоса. Богдан так и простоял с по-идиотски отвисшей челюстью, пока Рита не скрылась в палатке. Да он и на следующий день не нашел в себе сил на то, чтобы с ней поговорить. Внутри него как будто закипала лава, и он боялся, что если узнает подробности… просто не справится с этим. И произойдет что-то страшное. Катастрофа. Его личная катастрофа.

И вот сейчас, прямо в эту секунду, у здания аэропорта, она началась…

Богдан раскачивался в кресле, тупо уставившись на обтянутую красной кожей торпеду, а отчаяние и боль жрали… жрали его внутренности. А потом все друге чувства в нем вытеснила слепящая черная ярость. Визжа шинами, он сорвался с места и покатил к дому. Больше ему здесь было делать нечего.

Когда злость немного поутихла, Связерский набрал номер, вбитый в его записную книжку под первым номером. Номер человека, которому он доверял, и который не оправдал этого самого доверия.

— Даг, привет. Мне нужны билеты на ближайший рейс до Вашингтона. Дело срочное.

— Привет, Плейбой, — лениво протянул его агент. — Ты же собирался пробыть с сыном еще как минимум две недели?

— Планы изменились.

— Не вышло из тебя примерного папки? — заржал Даг. Богдан стиснул зубы так, что хрустнули челюсти, и сосчитал до десяти.

— Об этом мы поговорим, когда я вернусь, — пообещал он, прежде чем оборвать связь.

Всю дорогу домой он думал о том, что Рита ему сказала. Он пытался осознать это… и не мог. Его сын умер двенадцать лет назад. Умер… А он… Связерский попытался вспомнить, чем он занимался в тот день. Была выездная игра. То ли в Питтсбурге, то ли в Филадельфии. В то время он чаще сидел на скамейке запасных, чем был на льду, но в тот день старина Джонс травмировался, и его выпустили на замену. Он не упустил свой шанс! Когда прозвучала финальная сирена, игра закончилась их убедительной победой. Он вкатил решающую шайбу и чувствовал себя королем мира. Как обычно, после матча ребята из команды отправились в бар. Как правило, руководство на это закрывало глаза. И, конечно же, Богдан пошел вместе с ними. Ему нравилось чувствовать себя частью команды. Эти парни стали его семьей! Настоящей семьей, которой у него никогда не было. Они пили пиво, над чем-то смеялись, лениво поглядывая по сторонам в поисках доступных симпатичных женщин. Вокруг профессиональных хоккеистов всегда отирались фанатки, и любому из них не составило бы труда кого-нибудь оприходовать. Богдан тоже не видел смысла отказываться от доступного секса. В то время он трахался так часто, как только мог, с такой скоростью меняя партнерш, что их лица и имена не успевали задерживаться в его памяти. Он не изменял лишь одному правилу — его секс всегда был защищенным. Всегда.

По всему выходит, что когда его сына хоронили, он сам довольно весело проводил время. Вот так…

Богдан растер глаза, натянул кепку пониже, прячась от слишком пристального взгляда соседа, и врубил на полную громкость музыку. У него были крутые наушники, но даже бьющие по ушам басы не могли заглушить ревущий вой боли.

Он чувствовал себя куском собачьего дерьма, а не человеком. Еще никогда ему не было так за себя стыдно. Он был как будто растоптан и смешан с тем самым дерьмом. Богдан не понимал, как будет жить с этим дальше. Как будет справляться. Связерский не мог избавиться от мысли, что если бы он забрал Риту с собой, такого бы не случилось. И сейчас у него было бы два сына, которыми он бы гордился, а может быть и еще кто-то был… Вина накатывала, вместо крови разливалась по венам. И хоть он не знал о причинах смерти сынишки, не сомневался — в Америке его бы спасли! Выходит… он сам его убил. Своими руками.

Все могло бы сложиться иначе. Более правильно, более счастливо, более… Да твою же мать. Что ж хреново так? А? Когда-нибудь станет легче?

Но легче не становилось. Ни когда он прилетел в Вашингтон, ни когда добрался до дома. Он любил свой лофт с отличным видом на Потомак. Но сейчас его высокие потолки как будто давили ему на голову. Богдан принял душ, переоделся и застыл на несколько секунд, глядя на собственное отражение в зеркале.

Хреново… Он выглядел хреново. Так, как будто его пропустили через мясорубку, или как если бы он не спал несколько дней кряду. Что, впрочем, так примерно и было. Стряхнув с себя наползающий сон, Богдан спустился вниз и сел в свою Ауди. Проехал несколько кварталов и остановился у большого старинного особняка. Не успел он выбраться из машины, как навстречу ему вышел Даг. Связерский только сейчас заметил, как тот обрюзг.

— Какие лю…

Короткий взмах кулаком — и его агент кулем свалился на идеально подстриженную лужайку у дома. Богдан знал толк в силовых приемах.

— Какого черта ты творишь?! — прохрипел Даг, отплевываясь от заполнившей рот крови. Богдан никогда не был пай-мальчиком. Он был кем угодно: плейбоем, уродом, суперзвездой, но он никогда, мать его, не был пай-мальчиком. И сейчас все дикое в нем, вся та тьма, с которой он научился справляться, рванула наружу. И видимо было что-то такое в его глазах, что и Даг это понял: