Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ) - Тулина Светлана - Страница 7

А в обеденном зале на деревянной скамье его поджидала подушечка.

Мягонькая такая подушечка, с пятизубой короной и вышитым золотым аквилонским львом — и когда только успели? Расторопный слуга с должным почтением ловко подсунул ее под самое королевское седалище.

Конан стерпел. Хотя зубами скрипнул так, что, казалось, на том конце стола слышно было. Но когда вместо доброго куска баранины ему подали вареные в меду фрукты с какой-то распаренной кашкой, он схватился за кубок. Вообще-то он в подобных обстоятельствах предпочел бы схватиться за меч. Но Квентий, хитрая лиса, словно заранее это паскудство предвидел и уговорил его на все время торжественных церемоний оставить оружие на попечении доверенного слуги — иначе говоря, того же Квентия. Для подчеркивания, так сказать, мирных намерений и чистоты помыслов. И во избежание всяких искушений, праздничным регламентом непредусмотренных.

Хитрый змей! Наверняка предполагал, как его короля здесь унижать будут, вот и спрятал Конановский меч заранее, надежно упаковав в собственной седельной сумке. И теперь до него не так-то легко дотянуться, до услужливо пододвинутого к самому локтю серебряного кубка дотянуться гораздо проще.

Вот за этот самый серебряный кубок Конан и схватился, потому что без изрядной дозы офирского красного или хотя бы местного розового пережить подобное издевательство был просто не в состоянии.

И тут его ожидало последнее потрясение — вместо вина в его кубок оказалось налито молоко.

Подогретое.

Сладкое.

С мёдом и даже, кажется, какими-то специями…

Вот тут-то Конан и закрыл глаза. И засопел, почти реально ощущая, что из ушей у него валит дым. У всякого терпения есть границы и пределы, за которыми следует взрыв. Сколько можно издеваться, в конце-то концов?!.

***

— Ваше величество?

В дверь с осторожностью просунулась голова Квентия. Одна только голова и, можно сказать, с преувеличенной осторожностью.

— Ну?!

Конан в это скверное утро и после не менее скверной трапезы менее всего был расположен выслушивать пусть и ценные, но вряд ли приятные речи своего начальника малой стражи — он только что нечаянно сломал у серебряной вилки драгоценную рукоятку из кости зверя-элефанта. И теперь пытался решить, не будет ли проще выкинуть к песьим демонам эту злосчастную вилку и употребить содержимое мисок при помощи рук и твердой хлебной корки. Вчера вечером он был так зол, что на пиру почти ничего так и не съел, и потому живот сегодня подводило весьма ощутимо. А наваленная в драгоценных мисках бурда хоть и выглядела премерзейше, но пахла вполне приемлемо и даже аппетитно, может, она и на вкус не такое уж…

— Я вам покушать принес, ваше величество! Настоящей еды! Баранина с чесноком! Половина жареной утки! И пиво!

— Ну и что ты тогда там стоишь, убийца?!

***

После доброй еды человек и сам добреет. А жбанчик холодного пива, непонятно как и где раздобытого вездесущим Квентием, так и вообще настраивает на мирный лад и возрождает вполне философское отношение к действительности даже у самых воинственных и непримиримых. У человека же, настроенного философически, даже вареные в меду мелкие яблочки не вызывают раздражения. К тому же оказались эти яблочки на вкус вполне даже и ничего. Хотя, конечно, к пиву бы куда лучше подошли моченые, квашеные вместе с капустным листом и листьями винной ягоды. А еще лучше — хорошо провяленная и просоленная дикая козлятина, наструганная узкими длинными ломтиками…

Конан откинулся на спинку мощного кресла, сыто рыгнул. Покосился на все это время молча сидевшего на лавке Квентия. Конан слишком хорошо знал начальника своей малой стражи, чтобы не понимать — не только баранину с утятиной и вожделенное пиво спешил доставить тот с утра пораньше своему королю. Что ж, пожалуй, самое время — после завтрака дочки ушли гулять по внутреннему парку, сопровождаемые несгибаемой баронессой, и ничьих излишне любопытных носов поблизости не наблюдается.

— Выкладывай.

Квентий поерзал, начал издалека:

— По дворцу ходят странные слухи… Растий, ты его знаешь, рыжий такой, уже успел сойтись накоротке с местной стряпухой, и потому сведения самые что ни на есть доподлинные…

Примета скверная. Если уж даже Квентий начинает издалека, выражается витиевато и не рискует прямо доложить своему королю, что именно болтают между собой слуги чужого замка — значит, ничего хорошего они уж точно не болтают. Ни про означенного короля, ни вообще. Странное раздражение, донимавшее Конана со вчерашнего вечера вроде легкого зуда, смутного и трудно определимого, вдруг резко усилилось, оформилось и получило название, ознобной дрожью скользнув вдоль хребта. Чувство близкой опасности — вот как оно называлось, это смутное и трудноопределимое раздражение.

И многое сразу становилось понятным, словно чувство это зажгло новый факел, осветивший давно знакомую обстановку совершенно под другим углом и по-новому разбросав на местности длинные черные тени.

— Короче.

Сдержать грозный рык и не оскалиться оказалось проще простого — ярость испарилась без следа, оставив после себя лишь звериную настороженность матерого хищника, способного часами лежать в засаде, не выдав себя ни единым неверным вздохом или движением. Опытные воины единодушны с хищными зверями — в настоящей и беспощадной борьбе ярость только мешает. Когда серьезная опасность подходила вплотную, Конан моментально переставал злиться, становясь тихим и обманчиво спокойным.

Квентий поежился.

— У этих шемитов вечно все не как у людей! — взорвался он неожиданно. — Ты хоть знал, что у Зиллаха есть брат?! Причем — старший!!!

— Допустим. И что?

— Так ведь это же все меняет!.. — Квентий растерялся, видя, что чреватые огромными осложнениями сведения не произвели на Конана ни малейшего впечатления. — Он же старший! Значит, он и должен быть главным королем…

— Ничего это не меняет. — Конан вздохнул. Осмотрел взятый со стола кинжал, поморщился. Таким лезвием зарежешь разве что жареную утку. Впрочем, чувство близкой опасности не было настолько уж острым, чтобы подозревать, что оружие ему может понадобиться вот прямо сейчас. Но, с другой стороны, перебдевший дольше живёт. — Мне про это дело Гленнор еще пес знает когда докладывал… Закарис, хоть и старший, но слишком прямолинеен и воинственен, а папаша у них с Зиллахом был не дурак, понимал, что такого боевитого сыночка опасно на трон сажать даже в отдельно взятом Асгалуне. Вот и разделил власть между ними по уму и пристрастиям. Закарис при своем коронованном братце — не просто начальник стражи или там какой-нибудь обычный министр. Он его правая рука, можно сказать — соправитель. В торговые коммерции или там разбор купеческих претензий друг к другу он не суется, они ему не интересны и малопонятны. Зато во всех прочих делах, связанных с охраной, военными действиями, стражниками или какими оружными походами-поединками — тут главнее его нет. Так и правят.

— Не понимаю. Если все стражники и воины города подчиняются лично ему — почему бы Закарису не свергнуть брата и не стать самому королем, настоящим и единым? Вся воинственная дворянская молодежь от него без ума, да и простой народ бы поддержал, слуги его любят. Говорят, что он строг, но справедлив — даже собственного любимого сына в острог посадил, когда тот по пьяному делу разбой с бесчинствами учинить надумал. Про Зиллаха отзываются куда с меньшей теплотой.

— Почему, спрашиваешь? Да хотя бы потому, что Закарис не дурак. Он отлично знает, откуда у асгалунского трона ножки растут. Захватить власть он бы мог легко. Удержать — нет. Это все неприятные новости?

— Нет, — Квентий покосился осторожно и начал заход с другой стороны. — Еще поговаривают, что Асгалун — далеко не самый подходящий город для новой столицы. Да и юный король Селиг был бы куда лучшим правителем, чем…

— А! — Конан отмахнулся. — Опять Шушанцы воду мутят. Ко мне вчера на пиру подкатывались, теперь вот и до тебя добрались. Что еще?