Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ) - Тулина Светлана - Страница 49

Жрец фыркнул:

— Говорю же — тащат всякую погань никчемную! Разве такой мелкой дрянью пристало питаться истинному божеству?! Он сегодня почти и не притронулся, так, поклевал самую малость…

Уши внезапно заложило и стало трудно дышать. Сердце бухнуло о ребра изнутри тяжёлым таранным ударом, словно вырваться хотело. И защемило.

Так, поклевал. Самую малость.

Поклевал…

Как наяву встали перед глазами маленькие пальчики, так похожие на удлиненные бледно-розовые винные ягоды с тонкой полупрозрачной кожицей и неожиданно темным красным соком внутри… и брызги на сером камне, кажущиеся черными.

— Она… жива?

Он не услышал собственного голоса, слишком сильно шумело в ушах. Стиснул задеревеневшими пальцами павлинью шейку так, что птичка не застонала даже, а пискнула отчаянно, хотя и по-прежнему беззвучно. Неслышный писк продрал по костям и слегка приглушил звон в ушах. Среди жрецов многие попадали на колени — то ли в молитве, то ли тоже оглушенные. Конан с трудом разжал сведенные пальцы — пернатая дрянь была еще нужна, и нужна живой.

— Я спрашиваю: жертва жива?

— Да что с ней сделается?! — От страданий придушенного божества жрец в синем побледнел и слегка пошатнулся, но высокомерного презрения ко всему окружающему миру отнюдь не утратил. — Говорю же — чуть-чуть и поклевал-то, даже кости пилить не пришлось! Так, сухожилия слегка подрезали, хрящики… А визгу-то было! Словно печенку вынимают! Пришлось целых два чайника сонной травы извести, прежде чем…

Внезапно жрец замолчал. На лице его сквозь уже привычную презрительную маску проступило недоумение и даже какой-то обиженный страх. Заполнившая зал толпа с воем подалась назад — те, что до этого упали на колени, вставать не стали. Так и отползали, подметая разноцветными одежками каменные плиты, закрывая лица рукавами и подвывая от ужаса.

Конан в этот момент не видел своего лица.

А увидел — сам бы постарался отползти подальше.

— Где. Она. Ну?

Шепотом.

Жрец в синем ответить не смог, только побледнел еще больше. Красные пятна на скулах окончательно обесцветились, став грязно-серыми. Вместо него ответил раненый охранитель:

— В подвале кормления. В клетке. Это недалеко. Два дома отсюда. Принести?

— Да.

Конан предпочел бы пойти туда сам. С мечом наголо и гвардейцами за спиной. Сметая все препятствия — да что там, радуясь этим препятствиям, как родным. Но побоялся, что, стоит шевельнуться, и больше он не сможет с собой совладать. Слишком хотелось ему искупать клинок в крови всех этих двуногих тварей, что и людьми-то зваться недостойны.

А еще ему так же отчаянно хотелось просто зажмуриться…

Но он не вскочил, не прошелся в карающей жатве по склоненным к полу головам. Даже глаза не закрыл, уставившись невидящим взором прямо перед собой, снова и снова повторяя про себя то ли молитву, то ли заклинание — короткое, всего лишь в одно слово.

Пальцы!

О, Митра, всемогущий и милосердный, дарящий тепло и саму жизнь храбрым воинам и отбирающий их же в честном бою, пусть это будут всего лишь пальцы на ногах! Всего лишь только пальцы…

— Лекаря. Лучшего. Быстро. Ну?!

— Я уже послал за королевским алхимиком, это лучший врачеватель в Сабатее. — Эрезарх закусил губу и бросил на короля Аквилонии настороженный взгляд. — Ты только не делай глупостей, ладно?

— Глупостей? — Взгляд почти белых глаз был тяжел, улыбка, больше похожая на трещину в гранитной скале, пугала до дрожи. Такие трещины предвещают лавину. Страшный и беспощадный в своей всесокрушающей мощи горный обвал. — Нет. Глупостей не будет. Обещаю. Все будет очень… разумно.

Он снова обернулся к замершим в безмолвной панике последователям Золотого Павлина, и тихий шепот его загремел под гулкими сводами зала:

— Советую вам хорошенько помолиться всем забытым вами богам… если, конечно, хоть кто-то из них от вас еще не отвернулся и услышит. А молиться вам следует о том, чтобы ваша… жертва… оказалась живой и здоровой. Как можно более живой и здоровой. И хорошо так молиться. От всего сердца. Потому что если это будет не так… То, клянусь Митрой, каждое нанесенное ей увечье будет нанесено и каждому из вас. В двойном… а самым приближенным — так даже и в тройном размере.

Жрец в синем одеянии булькнул горлом и стал белей собственного пояса. И внезапно осел безвольным тряпичным ворохом прямо на пол, закатив под лоб выпученные глаза. Кто-то завыл, другие действительно стали молиться, истово отбивая об пол положенные поклоны и торопливо шевеля губами в беззвучных обещаниях.

Конан волевым усилием стиснул губы — почти нестерпимо хотелось подкрепить мысленную просьбу пусть даже и беззвучным проговором. Казалось, что так будет вернее…

Всего одна ночь, они не могли успеть много! Пусть это будут пальцы… Зачем они женщине? Тем более — на ногах? Не нужны они ей. К тому же — такой красивой, как Атенаис. Зачем ей ноги — с таким-то личиком? Ей и ходить-то не надо — на руках носить будут!

В паланкинах.

Самых изысканных паланкинах. Из лучшего расписного кхитайского шелка. С мягкими пуховыми подушками и удобными креслами. Сплошь в драгоценностях, она же так любит все эти блестящие побрякушки…

Или даже не паланкин. подумаешь паланкин. они много у кого есть, Атенаис достойна лучшего. Двух красавцев-рабов, в персональные носильщики на всю жизнь, это будет даже лучше паланкина, необычнее и удобнее. Сделать им седло. Чтобы вдвоем носили. Новая, мол, причуда. И одеть с такой роскошью, чтобы ахнули все и от зависти тут же на месте и умерли, чтобы даже не вспомнили о причине, чтобы ни у кого даже мысли, даже на миг…

Митра всемогущий и милосердный, сделай так! Пусть повторяющийся кошмар обернется провидческим сном, а не обманной насмешкой, преддверием иного кошмара, большего… Зачем женщине паьцы на ногах, ей ведь и ноги-то не особо нужны...

Красивой женщине.

Красивой…

Ведь ты же не ворон, правда? Ты же Павлин, хоть и с зубами! Только вороны начинают с лица, первым делом выклевывая жертве глаза и нос, не важно, мертвой или пока еще живой, но беспомощной жертве… Это вороны только да прочие падальщики. Но ведь ты же не ворон!!! Не ворон, правда?! Не падальщик. А пальцы — что, пальцы ерунда, она даже ходить сможет, мы найдем лучших лекарей или даже волшебников…

Митра, пожалуйста, пусть это будут всего лишь пальцы.

***

Когда толпа начала расступаться, как-то очень тихо и испуганно, Конан вдруг отчетливо понял, что молился не тому богу.

Понял, еще даже не увидев крытые носилки, только опущенные головы несущих их послушников. По этим самым опущенным и втянутым в плечи головам и понял. По тому, как шарахнулась от вошедших толпа, словно на каждой из этих голов незримый чумной капюшон. По тому, как слабо охнул стоящий рядом Эрезарх, вспоминая Иштар милосердную. Ему, стоящему, сверху видно куда лучше…

Иштар надо было молиться.

Иштар…

Она — женщина, женщина и мать, хоть и богиня. Она бы поняла. А Митра — что? Он, конечно, хороший бог. Добрый. Справедливый. Но он очень не любит вранья. Любого, чем бы оно ни было вызвано. И жесток с обманщиками, признавая это одним из самых тяжелых грехов. Он слишком суров и серьезен, бог суровых серьезных мужчин, и не делает различий между детской шалостью и полноценным клятвопреступлением.

А Атенаис, прямо скажем, не была самым честным ребенком в этом мире…

Иштар надо было молиться!

Иштар бы поняла…

В полной тишине носилки вынесли на середину зала и осторожно опустили на пол в шаге от ступенчатого постамента. Не полноценный паланкин, а коротенькие такие носилки с высокими бортиками и длинными загнутыми вниз ручками. На эти ручки их и поставили, превратив в некое подобие то ли скамейки, то ли детской люльки.

Схожесть страшных носилок с люлькой усиливалась тем, что омертвелая жуткая тишина в зале все-таки не была полной. Её нарушал тихий непрерывный полуплач-полускулеж, доносившийся из-под покрывала, накинутого поверх лежащего на носилках маленького тела — еле слышимый, безнадежный и монотонный. То ли действие сонной травы было не слишком эффективным, то ли боль оказалась чересчур сильна и пробивала сонную одурь. Но не этот плач заставил сердце ухнуть в пропасть и пропустить пару ударов. И даже не то обстоятельство, что светлый шелк покрывала во многих местах уже пропитался мокрым и алым.