Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ) - Тулина Светлана - Страница 47

Он сначала завопил — громко и пронзительно.

А потом уже стиснул зубы и в атаку бросился, размахивая сразу двумя длинными кинжалами. И успел поранить двоих, прежде чем Клавий нанизал его на длинную пику. Но Конан узнал об этом уже потом — ему некогда было задерживаться.

Тем более что белая хламида этого охранника была перехвачена переливчатым сине-золотым поясом.

Такие пояса — знак приближенных. Не просто рядовых охотников или даже кормильцев, а охранителей сна, высшей касты жрецов птички с почти живыми человеческими глазами на перьях.

Золотой Павлин был тварью ночной. Днем он спал в специальном подземном убежище, будучи совершенно беспомощным, и высшие жрецы ревностно оберегали его покой.

Но, если уж тот жрец не соврал в этом, то не должен был соврать и в такой мелочи, как расположение входа в подземное дневное убежище кровожадной твари. И располагалось оно вовсе не во внутреннем дворике, как во всех приличных домах. Потому-то Конану и некогда было отвлекаться на всяких жрецов, завязавших в этом дворике драку с гвардейцами…

Он влетел в угловую комнатку левого крыла, на три-четыре шага опережая воинов. Одним ударом опрокинул тяжелый стол, ногой отшвырнул к стене длинноворсный роскошный ковер вендийской работы.

Так и есть!

Большой квадратный люк, прикрытый цельнокаменной плитой с бронзовым кольцом-рукояткой.

Конан рванул за это кольцо так, что успел даже перепугаться — а ну как вылетит непрочно закрепленный штырь? Но штырь не подвел — видно, вмурован был на совесть. И то сказать, не для себя старались. А для такого божества попробуй что не на совесть сделать — вмиг следующей ритуальной жертвой окажешься! И к друидам ходить не надобно, догадаться чтобы.

Крышка взлетела легко, словно и не была вытесана из камня толщиной в локоть и длиной по каждой грани не меньше человеческого роста. Вниз вела крутая каменная лестница. Широкая — можно троим в ряд пройти — и ярко освещенная. Но не факелами или там масляными лампами, а необычной магической дрянью навроде крупных кристаллов, собранных по нескольку штук в плетеные сеточки и на равном расстоянии развешенных по каменной стене. Так хозяйки вешают в погребах на зиму сетки с луком, чтобы не пропал — разве что лук не светится. Впрочем, в этом «погребе» хозяйки не водилось. Если не считать таковой мерзкую птицу.

Но водились жрецы.

Трое в подпоясанных синим золотом белых хламидах устремились навстречу непрошеным гостям, воинственно размахивая уже знакомыми длинными трезубыми кинжалами, толкаясь локтями и чуть ли не спихивая друг друга со ступенек в стремлении добраться до врага первым.

— Живыми! — рявкнул Конан своим и чужим гвардейцам, дождавшись, пока трое охранителей сна, безбожно пихаясь, выберутся из люка и освободят дорогу. Он не собирался задерживаться и здесь.

Отпихнув с пути попытавшегося было перегородить проход своим тощеньким тельцем охранителя, Конан ссыпался по лестнице вниз со стремительностью и неукротимостью горной лавины. Обнаженный клинок он держал перед собой — допрашиваемый Зурабом жрец говорил, что внизу обычно бывает пятеро, так что расслабляться пока рано. Прежде следовало отыскать затаившуюся парочку, оказавшуюся то ли умнее, то ли просто трусливее своих сразу же полезших наверх соратников.

А вот, кстати, и они. Даже искать не пришлось.

Двое оставшихся ожидали Конана внизу, в шаге от последней ступеньки. С уже надоевшими чуть ли не до тошноты трезубыми саями наперевес — да что они тут, другого оружия не знают, что ли?!

Они стояли, застыв неподвижными изваяниями с двух сторон темной арки. Кристаллы над ними сияли особенно ярко — слева холодным голубым огнем, справа — теплым желтовато-оранжевым. Очевидно, жрецы-охранители ждали, когда Конан спустится с последней ступеньки и окажется как раз между ними, чтобы напасть одновременно, сразу с двух сторон. А что? Могло бы и сработать. Если был бы тут кто другой, а не король Аквилонии, подобные наивные хитрости еще в ранней юности на завтрак кушавший даже без лепешек и соли…

Конан не стал спускаться по последним шести ступенькам и изворачиваться, принимая заранее проигрышный бой. Вместо этого он раскинул руки и прыгнул.

Будучи опытным бойцом, киммериец все рассчитал верно — жрецы не успели вскинуть кинжалы на должную высоту. Ему даже меч не понадобился — рук хватило. Для того, чтобы припечатать злополучных жрецов к каменной стене затылками — со всего размаху огромного тела, прыжком с высоких ступенек еще и усиленного.

У левого охранителя лязгнули зубы — мощное предплечье киммерийца пришлось ему как раз под подбородок. Правый был повыше, и его огрело аккурат поперек груди, вышибая из нее воздух. А затылками о камень после этого они оба приложились уже одинаково.

Сам же Конан о стену не ударился — как раз вписался в полутемный проем под аркой и рухнул на высокую гору шкур и что-то мягкое.

Мягкое пискнуло и слабо затрепыхалось.

Конан и сам не понял, как оказался на ногах — уж больно противным было это теплое и мягкое шевеление. Его просто отбросило — не столько опасением, сколько отвратностью. Но вцепившихся в мягкое и теплое пальцев он при этом не разжал — еще чего!

Поднялся, сжимая в руке нечто, вяло подергивающееся. Шагнул к свету.

И выругался, помянув не только преисподние Зандры, но и всех его демонов поименно.

Это не было похоже на птицу.

Это вообще ни на что не было похоже!

***

— Так вот он какой, Золотой Павлин Сабатеи… — в голосе Эрезарха омерзение мешалось с любопытством.

И Конан его понимал.

Если это и было похоже на какую-то птицу, то, скорее, на ощипанного и уже даже частично ошпаренного стряпухой гусенка, помершего от длительной голодовки. Перышки редкие, облысевшее розовое пузико отвисает дряблым мешочком. Ребра пересчитать можно, даже не щупая! Глазки мутные, пленкой подернутые. Перья, где и сохранились, тусклые да ломкие. От всего великолепия разве что только хвост.

Мда.

Хвост…

То перо, с как будто на самом деле живым глазом, оно ведь действительно из хвоста этой твари оказалось. Хвост у нее был воистину роскошным, из полусотни или даже более перьев, веером распушенных. И каждое — глазом увенчано.

Глаза смотрели на Конана с немым укором, временами помаргивая. Два левых крайних даже пустили вполне натуральную слезу.

И от этих пристальных неотступных взглядов ко всему, казалось бы, привыкшему аквилонскому королю делалось не по себе. Во всяком случае, взглядом с павлиньим хвостом он старался не встречаться. И то правда — чего на хвост пялиться? Лучше уж за клювом приглядывать.

Клюв действительно золотым оказался. Да вдобавок еще и усеянным множеством мелких и острых зубов, мерзость какая!

Оставленная без присмотра тварь так и норовила цапнуть за что ни попадя, и киммериец, на руках которого уже алели свежей кровью тонкие царапины, на всякий случай держал ее на весу, за горло, ухватив под самой головой. Как ядовитую гадину.

Магии в этой пакости было тоже чуть. Вот, например, когда схватил ее Конан за горло в подвале, показалось ему, что застонал кто-то. Жалобно так, но совершенно беззвучно. Стон тот не ушами воспринимался, а словно бы сразу всем телом, до костей пробирая. И столько тоски в нем было, что жить не хотелось. Даже Конан почти что разжалобился, но вовремя опомнился и взял себя в руки. А заодно и птичку — за горло и поплотнее.

Что интересно, жрецы этот стон тоже услышали. И попадали замертво, оружие побросав. Нет, не поумирали они, и даже сознания не потеряли — просто им всем тоже словно бы жить расхотелось. Так и лежали, ни на что не обращая внимания, с широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами.

Поначалу, во всяком случае, только лежали…

***

— Сколько их там уже собралось?

— Почти полторы сотни. — Эрезарх поежился, скривился и покачал головой, словно удивляясь, что в его славном городе оказалось столько служителей людоедской птички.