Медленное угасание (ЛП) - Лейн Эндрю - Страница 10

— Гвен ушла… — задумчиво произнёс он.

— А Джек в своём кабинете, и мы не могли бы слышать его отсюда. К тому же, — добавила она, — он не свистит. Вообще никогда.

— Хорошо, если это не ты, и это не я, и это не Гвен, и это не Джек… — он не договорил, но устремил взгляд в темноту в дальних концах Хаба. — А как насчёт Йанто? Он всё ещё сидит в своей маленькой каморке? — спросил он, думая о границе между ними и остальным миром. О человеке, который выступал в качестве привратника и офис-менеджера Торчвуда. — Он когда-нибудь свистит?

— Я никогда не слышала, чтобы Йанто свистел.

— Тогда ветер? Скажи мне, что это ветер.

— Это ветер, — сказала Тошико, но её голос звучал неуверенно.

— Это не ветер, — возразил Оуэн. — Это одна из тех вещей, которые мне здесь не нравятся. Я давно уже говорю Джеку, что нам нужен кондиционер.

Он кивнул в сторону тёмных глубин Хаба.

— Как ты думаешь, мы должны… Тошико тоже кивнула.

— Да, думаю, должны. Определённо.

Вместе они ушли из ярко освещённой центральной части Хаба в тёмные дальние зоны. Для Оуэна это было словно перемещение назад во времени. В центре высокотехнологичное оборудование и яркий свет, не говоря уж об облицованном металлом водопаде, который являлся продолжением фонтана у Бассейна на поверхности, придавали Хабу современный вид, несмотря на кирпичную кладку и остатки старого насосного оборудования. Но по мере продвижения дальше, по одному из многих изогнутых тоннелей, ведущих из центра, осыпающиеся каменные стены и массивные, изогнутые арки всегда заставляли Оуэна чувствовать себя так, словно он проходил через двадцатый век в недра девятнадцатого. Архитектура заставляла его жалеть, что он одет не в цилиндр и фрак. Где-то там должен был бродить Джек Потрошитель. А проститутки в трусиках с оборочками – показывать по углам свой товар.

— Думаю, мы на правильном пути, — сказала Тошико, и она оказалась права. Свист становился громче, словно в АМ-радиоприёмнике, ищущем сигнал.

Они свернули за угол, и, когда они увидели, что лежит впереди, свист неожиданно прекратился.

Это была зона, где содержались случайные нежданные гости Торчвуда. Расположенные в ряд арки были закрыты толстым пуленепробиваемым стеклом, образуя изолированные камеры. Прочные стальные двери в задних частях камер вели в соединительный коридор. Именно здесь команда Торчвуда держала любых посетителей, которым не следовало бродить здесь. Бродить по всей Земле, не только по Хабу.

В данный момент в камерах был только один обитатель.

Это был долгоносик: сгорбленная, мускулистая фигура с жестоким морщинистым лицом; в слабо освещённом кардиффском переулке или в коридоре старого многоквартирного дома он мог бы сойти за человека. Каннибалистическая форма жизни, которая – нет, не каннибалистическая, поправил сам себя Оуэн. Долгоносики не были людьми. Хищная, да, но не людоедская, хотя иногда, глядя на них, трудно было не думать о них как о каком-либо подвиде человека. Среди больных, поступавших в отделение неотложной помощи в субботние вечера, Оуэн часто видел менее человекоподобных существ, чем этот долгоносик. Джек и команда поймали его примерно в то же время, когда к ним присоединилась Гвен. Сначала они не знали точно, что с ним делать, но со временем он стал сначала их странным талисманом, а потом – просто частью обстановки.

Долгоносик повернулся, чтобы посмотреть на них, когда они медленно подошли к разделявшему их барьеру из пуленепробиваемого стекла. Он скрючился с одной стороны камеры, почти стоя на коленях. Его голова была склонена, а руки почти ритуально вытянуты. Теперь, увидев их, он медленно выпрямился, приняв своё обычное обезьянье положение тела, и уставился на них глубоко посаженными поросячьими глазками.

— Определённо… — начала Тошико, но осеклась.

— Это должен быть он, — сказал Оуэн. — Я имею в виду, я не знал, что долгоносики свистят, но у меня нет причин утверждать, что они этого не могут. Если шакалы могут смеяться, то почему долгоносики не могут свистеть, правильно?

— Правильно… — голос Тошико звучал неуверенно. Они повернулись и направились обратно в Хаб.

И у них за спинами свист зазвучал снова. Печальный. Скорбный. Одинокий.

«Торчвуд» – высветилось на экране её мобильного телефона. Снова.

Небо за окном было бледным, прозрачным, испещрённым прожилками перламутровых облаков. Врывавшийся в комнату воздух был свежим и прохладным. Было утро, но не такое, какое нравилось Гвен.

Повернувшись, она посмотрела на расслабленное лицо спящего Риса.

Во сне люди кажутся совсем другими. Налёт опыта исчезает. Маски соскальзывают.

Остаётся лишь невинное ядро человека. Внутреннее дитя.

Она любила Риса. Это был факт – явный, неоспоримый. И всё-таки чего-то не хватало. Постоянный и неожиданный секс, открытия относительно другого человека, взлёты и падения чувств – всё это исчезло, со временем и опытом превратившись в удобный эмоциональный ландшафт с невысокими холмами и маленькими долинами. Как будто они начинали встречаться в Шотландском высокогорье, а теперь живут в Норфолке. Образно говоря. Гвен никогда не стала бы рассматривать как вариант жизнь в Норфолке.

Что делать, если страсть превращается в дружбу? Если вы знаете тела друг друга так хорошо, что полное открытий путешествие становится больше похожим на прогулку по магазинам? Если оргазмы, когда хочется кричать и рвать простыни, становятся менее важными, чем хороший ночной сон?

О Господи. Они что, отдаляются друг от друга? Расходятся, как в море корабли?

— Лучше иди, — сказал Рис, не открывая глаз. — Если это будет продолжаться, оно может меня разбудить.

— Прости, любимый. Я думала…

— Не волнуйся, — пробормотал он. — Потом говорим. Я сплю.

Она слезла с кровати и быстро оделась – свежее бельё и какая-то одежда, которую она нашла разбросанной на кровати. К тому времени, как она уходила и остановилась в дверях, чтобы в последний раз посмотреть на него, Рис завернулся в одеяло и храпел.

На улице пели птицы. Воздух обжёг её кожу прохладой, как будто она только что помылась. Её лёгкие наполнились запахом деревьев – земляным, сложным, непонятным.

Пока она готовилась, на её телефон пришло второе сообщение – с адресом где-то на окраинах Кардиффа. Она мчалась по тихим городским улицам, сознательно стараясь ни о чём не думать. Она не хотела думать о человеке, которого оставляла позади – или о человеке, навстречу которому ехала.

Когда она приехала в один из самых старых районов Кардиффа – кирпичные склады и викторианская готическая церковь, неуместно расположенная по другую сторону улицы – внедорожник Торчвуда уже был там: чёрный, с закруглёнными краями, сам по себе почти инопланетный.

Джек стоял перед одним из складов. Большая деревянная дверь – облупленная зелёная краска, ржавые гвозди – была открыта. Тошико и Оуэн выносили из внедорожника своё оборудование, тихо перешучиваясь.

— Второй раз за ночь, — сказала Гвен, подходя ближе. — Я бы хотела, чтобы это было своеобразным рекордом, но это не так.

— Мы не работаем по часам, — ответил Джек, даже не думая извиняться. — Мы догоняем время.

Вместе они вошли внутрь. Гвен понадобилось несколько мгновений, чтобы её глаза привыкли к темноте. Лучи света, пробивавшиеся сквозь щели в крыше склада, прорезали пыльный воздух, словно прожекторы в заброшенном театре. На гладком бетонном полу ничего не было, кроме нескольких кусков дерева, искорёженного велосипеда и тела, скрючившегося в позе эмбриона.

Гвен и Джек приблизились к телу вместе. Сначала Гвен показалось, что это мужчина с крашеными волосами, одетый в тяжёлое, испачканное кровью пальто, но, чем ближе она подходила, тем больше понимала, что ошиблась. Тело было слишком неуклюжим, кожа – слишком грубой. И этот гребень жёлтых волос на голове…

— Это долгоносик, — выдохнула она. — И он мёртвый.

— Даже долгоносики умирают, — сказал Джек. Он присел на корточки со своей стороны. — И они заслуживают от нас такого же уважения, как любое другое умирающее существо. И ещё это означает, что, если они умирают раньше времени, мы должны разобраться, как и почему это получилось. Мы им очень обязаны – как схожей форме жизни на Земле.