Захвачненные (ЛП) - Уайлдер Джасинда - Страница 29

— Рейган… — начинает Дерек.

Я продолжаю, перебивая его.

— Когда же я получу что-то для себя? Когда я смогу быть счастливой? Когда уже мне можно будет позаботиться о себе? Я злюсь, Дерек. Злюсь на Тома за то, что он погиб. И я бы солгала, если бы не призналась тебе, что злилась и на тебя тоже – потому что ты жив, а он нет. Но я не могу изменить того, что случилось. Ты выжил, он умер, а мне осталось то, что осталось. Я одинока. Я сексуально голодна. Я боюсь. Я устала. Я чувствую себя старой, непривлекательной, уродливой. Я всё время потная. Я несколько месяцев не наносила макияж. Я даже почти не брею ноги, потому что для этого нет причин. Никто это не увидит и не оценит. По телевизору смотрю только детские телепередачи. И обычно так устаю к ночи, что нет сил даже мастурбировать. И пока ты не появился в нашем доме, я чувствовала себя иссякшей. Пустой. Одинокой, — я сглатываю, моргая. Отпускаю его запястья и плюхаюсь задницей во влажную траву. — А потом из-за тебя я снова начала чувствовать себя женщиной. И я… мне нравится. Даже если это предательство Тома, и мне плохо от этой мысли. Я просто продолжаю спрашивать себя: почему я не могу позволить себе что-то для себя, хоть разок? А ты… с тобой я чувствую себя так хорошо. Ты смотришь на меня так, как будто я красивая, и мне это очень нравится, и я снова ощущаю себя прекрасной. Мне это нравится, — шепчу я, теперь уже мне приходится бороться со слезами. — И я не хочу отказываться от этого.

— Ты красивая. И ты не должна сдаваться. И ты не одинока, — теперь его очередь брать меня за руки и притягивать к себе. Дерек тянет меня на себя, приподнимает, усаживает на колени и укачивает на своей груди, пока рассвет начинает перекрашивать чёрное ночное небо в серое. — Мне тоже нравится то, как ты влияешь на меня. Как будто я настоящий мужчина. Как будто я больше чем отставной морпех со шрамами, посттравматическим синдромом и грузом моральной травмы на плечах. Как будто я больше чем хренов экс-пленник войны. Как будто я человек, который хоть что-то делает правильно. И у меня есть что-то, что я могу тебе дать, и ты почувствуешь себя хорошо. И что, возможно, я смогу справиться со своими проблемами и когда-нибудь стать нормальным. Как будто… чёрт. Как будто я могу быть кем-то, кто… о ком заботятся, и кому-то не всё равно.

Моё сердце разрывается от его слов.

— Есть кто-то, кому не всё равно, Дерек, — гнусаво произношу я.

Какими бы удручающими и напряжёнными не были отношения между нами, я начинаю дремать. Его кожа тёплая, а в кольце его рук я чувствую себя защищённой. Клюю носом, но, заслышав скрип двери, моментально вскидываюсь. Оказывается, пока я спала, Дерек как-то перенёс меня в дом.

— Дерек? — бормочу я.

— Ш-ш-ш. Спи.

— Томми…

— Я позабочусь обо всем. Я хочу, чтобы ты отдохнула.

Дерек несёт меня наверх, толчком распахивает дверь. Укладывает в кровать и накрывает одеялом. Я чувствую его дыхание на своей щеке, моргаю, приоткрывая глаза, и обнимаю Дерека.

— Я забочусь. Я этот кто-то.

Он улыбается.

— Я знаю.

— И ты тоже красивый.

Я не могу больше оставаться в сознании, хотя должна. Дерек ничего не знает о детях, а Томми нужно накормить завтраком, и трактор заводится по-особенному, и… Сон одолевает меня. И я сдаюсь.  

Я укладываю Рейган и накрываю её одеялами. Наблюдаю за тем, как она засыпает. Как расслабляются черты её лица, тело. Она подпирает ладонью щёку, рот приоткрыт, колени, скрытые одеялом, согнуты. Я должен идти. Покинуть комнату. Оставить Хемпстед. Уехать. Из. Техаса. Но я ничего не делаю. Вместо этого я сажусь на пол в дверях, одной ногой упираясь о противоположный косяк, и смотрю, как спит Рейган.

Меня будят пальцы, трогающие моё плечо. От резкого пробуждения я вскидываюсь. Томми.

— Эй, приятель. Как дела?

— Мама?

Я встаю.

— Мама спит, парень.

Он смотрит мимо меня, на Рейган. Боже, я не должен быть проследить за его взглядом. Её футболка задралась, Рейган изогнулась в постели, одеяла скомканы и обёрнуты вокруг колен. Моему взору предстают её восхитительные груди, талия, остроугольная красота её бёдер. Боже, она чертовски красива. Я отворачиваюсь к Томми.

— Я голодный, — говорит он.

Я киваю.

— Голодный, да?

— Да.

— Я тоже. Пойдём что-нибудь найдём, — я начинаю спускаться по лестнице, но Томми за мной не идёт, и я останавливаюсь и вопросительно смотрю на него. — Ты идёшь?

— На ручки, — он вытягивает руки вверх.

Я секунду колеблюсь, потом беру его на руки, как в прошлый раз. Он обхватывает меня ногами, рукой держится за плечо. Я так странно себя чувствую с ребёнком на руках. Я ни хрена не знаю о детях вообще и об этом пацане в частности. Но я обещал Рейган позаботиться о нём, и я это сделаю. То есть, это же один маленький трёхлетний мальчик, и я пробуду с ним всего пару часов. Насколько тяжело это может быть?

— Итак, — спрашиваю я его, — что такой маленький сопливчик, как ты, ест на завтрак, а? Колечки Cheerios?

— Биины.

Я в ступоре пялюсь на него.

— Биины? Что это значит?

— Биины. Сиииоп.

Я высказываю предположение:

— Блины и сироп?

Он улыбается.

— Биины! Сиииоп!

Я хмурюсь:

— Чувак, я не делал блины лет пятнадцать, — он, кажется, понимает мою мысль, потому что его лицо морщится, и возникает ощущение, что он сейчас заплачет. Я сдаюсь. — Ладно-ладно. Сделаю всё возможное. Дай мне немного времени.

Он сидит в своём детском «помощнике», прикреплённом к кухонному стулу, и елозит своим маленьким задом. Я обнаруживаю кулинарную книгу на полке над плитой и пролистываю её. Нахожу рецепт блинов и затем отыскиваю на кухне, что удивительно (а, может, наоборот – закономерно), все необходимые ингредиенты. И кофе, который поможет мне работать, а не засыпать целых три часа.

Поразительно, но мне, на самом деле, удаётся совместить жидкое тесто с нагретой сковородой, и испечь несколько блинчиков. Они получаются толстые, около двух дюймов, огромные и слегка подгоревшие с одной стороны. Но Томми это, кажется, ничуть не беспокоит. Я обильно мажу блин маслом, сиропом, разрезаю на куски и даю в руки малышу вилку.

Чёрт побери, этот ребёнок поесть не дурак. И, чёрт возьми, он умеет создать беспорядок!

Масло в его волосах, на его пижаме, на руках… и буквально всё в сиропе. Предполагаю, что я должен был помочь ему есть блин, но я об этом не подумал. К тому же, я тоже был голоден.

Под раковиной в ванной я нахожу коробку салфеток, и, по крайней мере, половину её использую чтобы вытереть Томми. И ещё половину рулона бумажного полотенца и бутылку моющего средства использую для очистки стола, стула, сиденья Томми и пола. В конце концов, все испачканные поверхности очищены… почти.

Я смотрю на Томми, который сидит на полу, переделывая грузовик Tonka в бело-красно-зелёный самолёт, с глазами и ртом, и в плаще. Странно.

— Ладно, парень. Что это у тебя?

Он вручает самолёт мне:

— Играй.

И я сажусь рядом и играю. И знаете что? Это прикольно! Я изображаю шум летящего самолёта, выписываю им круги. Заставляю его делать кубинские восьмёрки, изображаю стук пулемёта. Томми хихикает, и я повторяю свои действия снова. И, чёрт побери, хихикающий звук, который издаёт этот ребёнок, поражает неизвестную мне доселе часть моего сердца, о существовании которой я и не догадывался.

Меня будит запах блинов, кофе и истеричный хохот Томми. Я поднимаюсь с кровати, переодеваюсь, привожу в порядок волосы и освежаюсь дезодорантом. Спускаясь вниз, я останавливаюсь на полпути, в месте, где меня ещё не видно. И я вижу картину, от которой на глаза наворачиваются слёзы, и моё сердце сжимается очень, очень непонятно и испуганно.