Телохранитель (СИ) - Алмазная Анна - Страница 35

— Как исчез? — первым спросил Миранис. — Оглушенный зельем Тисмена? Кадм… иди. И не зови никого, я знаю, как вымотались Тис и Лер. Я не выйду из покоев, останусь с твоим харибом. За дверью дозор, если тебе спокойнее, можешь оставить со мной пару наемников Рэми. Иди, если что, я тебя позову.

— Да, мой принц.

И Кадм, молча поклонившись, вышел. Его хариб чуть слабее его самого… и, на счастье, вовсе не глуп. Справится. А когда Мир так смотрит… ему можно доверять. Принц идиот, местами, но в миг опасности ведет себя, обычно, как следует. И не мешает телохранителям работать.

***

Лия нашла мать в библиотеке, остановилась, тяжело дыша, спросила:

— Мама, ты слышала, слышала?

— О чем? — стройная, гораздо стройнее большей части архан, темноволосая и гибкая, она казалась дочери молодой и прекрасной. И… какой-то гордой, наверное. Не оборачиваясь, Астрид поставила книгу на полку, и на миг свет отразился от ее распущенных, черных волос.

Истинная архана… а вот у Лии так не получалось. Ей вообще было неловко при дворе, во всей этой роскоши, среди предусмотрительных слуг, заботы замка и красот магического парка. А так же вечного внимания и зависти… сестра старшого дозора и телохранителя наследника…

— Весь замок гудит, мама! Рэми ранен, Арман под домашним арестом, матушка… что… что это?

На миг рука матери застыла, потом медленно, будто растягивая мгновения, погладила корешок книги, и Астрид тихо спросила:

— Он жив?

— Не знаю, мама!

— А виссавийцы, ты видела их?

— Ну видела, пока сюда бежала, но что мне виссавийцы?

Астрид выдохнула и вмиг будто расслабилась. А потом сказала:

— Не шуми так, Лия. Возвращайся в свои покои. Я зайду к Арману.

— Но к нему не пускают! Я пробовала! Мама, я уже все пробовала! И просила, и умоляла, но все равно не пускают!

— Меня пустят, — тихо ответила Астрид, поворачиваясь к дочери. — Не бойся, если виссавийцы молчат, значит, все поправимо.

Лия так и не поняла, причем тут виссавийцы, но почему-то все равно успокоилась.

Он ждал, как всегда, в тени. Смотрел бесцветным взглядом, когда ему отдавали приказы, спокойно позволил себе подчистить память и даже не шелохнулся, когда его оставили одного.

Нет, все же идиоты в слугах это опасно. Если бы этого дурака поймали раньше, это могло бы закончится плохо. Для всех.

А теперь, может, послужит хоть чему-то.

Ночь кутала все вокруг в тишину, свет светильников золотил белоснежные стены, горы родового герба над дверьми, а внутри Армана, не находившего себе места в душных покоях, билась тьма. Его заперли! Как нашкодившего ребенка! «Чтобы успокоился и не наделал глупостей», сказал стоявший у дверей дозорный.

Даже через окно не уйдешь? Расцвела едва заметной сеткой по стеклу паутина магических рун, и Арман понял: не пропустят. Трупом на дороге лягут, а не пропустят! Не дадут ни вытянуть из этой ловушки брата, ни высказать принцу все, что о нем думает!

Миранис как разбалованный ребенок! Ребенок, которому всегда и все было можно. Это Миранис чуть не угробил Эрра, это Миранис со своим эгоизмом! Эрр… Эрр же как всегда… позволил себя ранить! Идиот блажной!

Арман ударил кулаком в стену и вздрогнул, услышав тихий голос Нара:

— Думаю, тебе и в самом деле лучше успокоиться. Ни принц, ни телохранители не хотят тебе зла. И… брату твоему не хотят. Не верю, боги, искренне не верю, что этому позволят повториться.

— Ты видел, в каком он был состоянии, — зарычал Арман. — Видел. И осмеливаешься меня успокаивать!

Зверь просился наружу, но превращаться нельзя. Иначе барс сиганет в окно, не обращая внимания на сеть сигнальных рун, и тогда за погоню возьмутся высшие маги. Убить, может, и не убьют, а вот стыда на всю Кассию не оберешься.

— Это все чужое воздействие, мой архан.

— Чужое воздействие? — усмехнулся Арман, глядя на парк за окном, увитый гирляндами огней. — Это всего лишь страхи Мираниса, увеличенные магией. Его ревность. Его нежелание видеть рядом кого-то, кто лучше. Как будто я не знаю собственного принца. Эгоистичная, не думающая о других сволочь!

Хуже — друг, который должен был знать, что делает. Должен был знать, что Арман не позволит тронуть брата, а все равно… Боги…

— И твой принц, — аккуратно поправил Нар. — Тот, в руки которого твой брат отдал свою жизнь.

Нет, в которому Арман глупо отдал брата. Но это скоро изменится…

— И это я исправлю. Видят боги… — выдохнул Арман и замер, услышав стук в дверь.

Тюремщики стучат, прежде чем войти в камеру? Смешно. Но раньше, чем стих ненавязчивый стук, Арман выпрямился, жестом подозвал Нара, чтобы тот поправил его одежду, и проверил окружающие его щиты: хватит уже другим видеть его слабости! Приглушив светильники, он опустился в кресло и вздрогнул, когда на пороге убранной в белое покои появилась хрупкая фигурка…

Ночью? В его покоях? Внезапно…

Арман медленно поднялся, сразу забыв о своей гордости. Он не видел ее так давно. Он предпочел забыть о ее существовании. Он навещал ее крайне редко, крайне неохотно и только по делу. Он окружил ее через слуг заботой, потому что она… именно она осветила последние дни его отца. Но Арман ее ненавидел, ведь она на много лет отобрала у него семью и брата…

Его мачеха. Сестра виссавийского вождя. Гордая, прекрасная в свои тридцать четыре, Астрид. Он слышал, что много кто и теперь добивался ее благосклонности. Много кто слал ей подарки, обманувшись ее яркой, необычной красотой. И все остались ни с чем…

Астрид не хотела второй раз выходить замуж. Астрид заперлась в своих покоях, среди книг и рукоделий. Астрид, казалось, довольствовалась лишь обществом дочери и часто навещающего ее сына. Астрид в первый раз пришла к Арману сама.

А еще Арман слышал, что Астрид часто навещала гроб отца. Долго стояла перед хрустальным саркофагом на коленях и что-то шептала… и Арман убил бы первого, кто бы осмелился подслушать ее шепот… Первого, кто осмелился бы ее оскорбить или обидеть.

Он ненавидел ее, да, но Астрид была женой его отца. Женщиной под защитой Армана. И даже самому себе Арман не позволял ее ранить.

Гибкая, стройная и высокая, с распущенными, а не собранными по последней моде под сетку темными волосами, она была ярким цветком среди изящных и таких ненастоящих придворных архан. Двигалась мягко, бесшумно, будто плыла по воздуху, смотрела с несвойственными женщинам гордостью и уверенностью, и чуть пухловатые, как и у ее сына, губы ее частенько складывались в ироничную улыбку.

Астрид боялась служба, повиновалась ей беспрекословно. Астрид когда-то боготворил, чуть ли не на руках носил, отец. И Арман… когда-то… боготворил… в давнем, полном солнца детстве, где мачеха была его единственной опорой. Где в ее объятиях Арман выплакивал смерть отца. Где ей взахлеб рассказывал об успехах в школе и на тренировочном дворе, и видел в ее глазах столь сладостный огонек гордости.

Да, она гордилась им! Она наняла ему лучших, невыносимо строгих учителей. Она была рядом всякий раз, когда Арману казалось, что он не выдержит. Она была его звездой, к которой Арман так тянулся… и так боялся ее потерять.

И она же с такой легкостью все разрушила…

— Рад вас видеть, матушка, — поклонился Арман и сделал Нару знак выйти.

Арман осторожно провел Астрид к удобному креслу, в котором сидел так недавно, и сел напротив, радуясь преграде меж ними в виде невысокого, изящного столика с витыми ножками. Подав Астрид вазу с только собранными, еще мокрыми от росы, персиками, Арман спросил, стараясь убрать ледяные нотки из голоса:

— Чем обязан вашему приходу?

Астрид взяла один из персиков, повертела его в тонких пальцах, и ответила:

— Слышала я, что ты воспротивился воле повелителя… и захотел отказаться от должности старшого дозора.