Телохранитель (СИ) - Алмазная Анна - Страница 14

Его брат умер, а он должен ходить по замку, выслушивать доклады, вникать во что-то… а Рэми… больше нет.

— Старшой! — позвал кто-то.

Арман резко обернулся. Судя по встревоженному лицу Дэйла, чуют в отряде неладное. И лезть к Арману лишний раз боятся. Но лезут, значит, что-то серьезное.

— Там… — начал коренастый, крепко сбитый дозорный. — Там служанка. Странное с ней что-то. Всегда тихой была, спокойной, а тут как взбеленилась. На людей бросается. И глаза у нее… шальные! Ее повара скрутили и в кладовке заперли. Кляп в рот вставили, а то орала по-страшному. Посмотрел бы ты… Майк говорит, что занят, что по приказу телохранителей…

— Посмотрю, — бесцветно согласился Арман. — Майка сегодня трогать не смей.

Если тебе жизнь, конечно, дорога. Но можешь и тронуть… зверь внутри Армана выл от боли и требовал выхода. Так что перегрызть бы кому горло-а? Может, легче станет?

Да не станет, увы. И Арман принял из рук Нара очередное зелье и поплелся за дозорным.

Смотреть было не на что. Когда кладовку открыли, оказалось, что служанка лежит в луже крови, посреди метел, уставившись широко открытыми глазами в деревянный, потемневший от времени потолок.

— Мне сказали, что она связана, — холодно отметил Арман, осторожно обойдя лужу крови и нагнувшись к девушке.

Худющая, как и большинство служанок, с натруженными, потрескавшимися руками. На красиво очерченных губах — кровавая пена.

— Она сама! — лепетал повар. — И как выбралась? С веревок-то? Старшой, смилуйтесь, сама она!

Арман приспустил щиты и почувствовал страх повара, неприкрытый, как и у любого рожанина, щитами. Даже не перед старшим или дозорным страх, а перед непонятной, оттого особо страшной смертью.

— Вижу, что сама! — быстро ответил Арман.

Видел, но не верил. Умершая, хоть и была неказистой, а на шее у нее висела статуэтка Анэйлы. Значит, любви у богини просила. Верила. Так с чего бы это? Чтобы служанка сама себе вены перегрызла? Как животное, охваченное… бешенством.

Арман вытер выступивший на лбу пот, пытаясь сосредоточиться на еще одной смерти. Свет фонаря перекрыла тень. Арман поднял голову и вздрогнул: перед ним стоял хариб наследного принца.

— Уже? — прохрипел дозорный, чувствуя, как у него пересыхает во рту.

Темные глаза хариба чуть блеснули сочувствием. И когда тот кивнул, Арман забыл в одно мгновение и об умершей служанке, и о дозорных, и обо всем мире. Его ждет брат.

— Что прикажешь делать с трупом?

Арман остановился в дверях и, с трудом собравшись мыслями, ответил:

— Пришли магов, пусть запечатлеют все до мелочей, передашь это потом Майку. Пошли за жрецами смерти, пусть заберут тело. И прикажешь духу замка убрать кровь.

— Сделаю, как ты приказал, старшой.

***

Путь до покоев наследного принца показался вечностью. Арман успел собрать воедино все воспоминания о брате: детскую ревность, когда мачеха-виссавийка ласкала Рэми и забывала об Армане, боль потери, когда Рэми сгорел заживо в охваченном пожаром замке… и удивление по прошествии многих лет — не сгорел. Вот он стоит, живой, невредимый, вот…

А потом гордость за повзрослевшего братишку. За его огромную силу, которой Рэми пока не умел пользоваться. За великую честь для их рода — один из них смог стать телохранителем наследного принца…

И что теперь? Рэми мертв. На этот раз — точно мертв, Арман был оборотнем, и, увы, не мог ошибаться.

Очнулся он у дверей в покои Лерина. Миранис так боится огласки? Думает, что скроет смерть своего телохранителя? Младшего брата главы северного рода? Идиот!

Вслед за харибом Мираниса Арман вошел в пустую сегодня приемную, потом в кабинет Лерина и некоторое время стоял у закрытых дверей, пока хариб мысленно предупреждал принца об их приходе. Темно уже… но замок и не думал зажигать тут светильников. Будто чувствовал… и покои терялись в мраке, расплывались, хотя обычно Арман, благодаря крови оборотня и в темноте видел отлично. Не сейчас… сейчас он оглох и ослеп от внезапной боли. Сейчас била его дрожь, ведь там за дверью…

— Войди! — донесся изнутри приказ Мираниса.

Хариб приоткрыл дверь, пропустил Армана внутрь, а сам остался снаружи. Внутри было как-то… серо, наверное. Будто Лерин не любил роскошь, презирал ее, никаких украшений, голые стены, одноцветный ковер под ногами, и едва заметная вышивка по серому балдахину и таким же серым, закрывшим окна, шторам.

— Звал, мой принц? — спросил Арман.

— Звал, — ответил тихим, уставшим голосом Миранис, отходя от кровати. Арман вздрогнул, различив в полумраке тело брата на поблескивающих шелковых простынях. — Рэми не должен оставаться один, а меня зовет отец… Обещай, что не выйдешь из спальни. Обещай, что дождешься моего прихода. Что бы ни случилось.

Просит, не приказывает? Во взгляде Мира вдруг мелькнула смертельная усталость и беспомощность… а еще вина. Но Арману было все равно. Арман уже не обращал внимания на принца, лишь на своего брата. И впервые с того момента, как увидел мертвого Рэми, поддался, наконец, скорби.

— Обещаю, — ответил он, мечтая только об одном, скорее отделаться от Мираниса.

И принц, будто это почувствовав, тихо вышел.

Вечерело. Трактир утопал в жаре и в янтарном свете, и никто не заметил, как он вошел внутрь, миновал общую залу и поднялся по скрипящей лестнице. Для мага нет ничего невозможного, а эти простолюдины, рожане, не были магами, но разве что из темного цеха. Но темный цех вмешиваться не будет… пока им не мешают.

А мешать темному цеху он не собирался.

Скрипнула дверь в одну из комнат, и сразу же скользнула к нему, бросилась в объятия тоненькая фигурка.

А даже жаль ее. Личико симпатичное, струятся по спине распущенные рыжие волосы… медь. Медь с кровью, такой редкий свет. И столь сладки ее податливые, отвечающие губы.

Такую милашку и женой можно сделать, хотя она и развратна. Но под должным присмотром и после пары болезненных уроков…

Но увы и ах…

Он перевернул ее спиной к себе, поцеловал хрупкую шею, взял за подбородок и резко дернул. Умерла она сразу, даже крикнуть не успела, свалилась к его ногам безжизненной куклой. Как же забавно… архана, из древнего, влиятельного рода, а умерла вот так жалко, как последняя рожанка.

***

Ночью люди замирали, начинал говорить замок. Шуршали бегающие меж стенами крысы, скрипели половицы под осторожными шагами дозора, ласкал стекло неугомонный ветер.

Старый волкодав зевнул, опустил голову на лапы и тихонько заскулил: не любил он этих покоев. Здесь пахло пылью и ароматическими травами, от которых начинали слезиться глаза. И погруженная в полумрак спальня вдруг расплывалась, а где-то вдалеке вспыхивали пятнышки: приглушенные ночью светильники.

Тогда волкодав часто-часто моргал, пытаясь согнать с глаз ненавистную пелену, и на время опять видел хорошо. Вновь успокаивался и смотрел полусонно, как стекают на пол тяжелые шторы.

Он знал, что за шторами огромное, во всю стену, окно. В покоях хозяина он часто сидел у такого же окна и наблюдал, как сменяются за прозрачной преградой дни и ночи… Это никогда не надоедало.

Хозяин окна не завешивал, хозяин тоже любил смотреть ночью на парк, сидя неподвижно в кресле. В такие редкие мгновения волкодав был даже счастлив: клал голову на колени столь родного человека и сразу же ласковые пальцы начинали перебирать шерсть на его холке. Это было приятно… очень приятно.

Но хозяина здесь не было и, вздохнув, пес поплыл на волнах ласковой дремы. Приятно грел лапы и брюхо ворсистый, темный ковер, поднимался от ковра легкий, щекотавший ноздри туман, пахнущий как хозяин, когда загорались сиянием его глаза.

Там, за пределами все более окутывавшего сна, нависала кровать. Место, которое сегодня он не любил больше всего…

Раздались шаги. Узнав тихую поступь, волкодав сел, осторожно забил хвостом по ковру, стараясь быть тихим. Сон людей спугивать нельзя, за это могут накричать, а волкодав не любил, когда на него кричат.