Мозговик. Жилец (Романы ужасов) - Браун Фредерик - Страница 58

Подойдя к кровати, он вынул из кармана плаща спичечный коробок и тщательно выбрал из него две спички, у которых, как ему показалось, были самые острые и чистые концы. После этого он опять подошел к зеркалу и принялся выдергивать волос, действуя спичками на манер самодельного пинцета. Но спички то смещались друг относительно друга, то не могли как следует ухватить волос, и он в самое последнее мгновение проскальзывал между ними. Однако Трелковский сохранял терпение и в конце концов добился своего. Волос оказался длиннее, чем он предполагал.

Покончив с этим занятием, он принялся лениво выдавливать на лбу черные пятнышки, однако они его волновали значительно меньше. Наконец, он вытянулся на кровати и закрыл глаза, но так и не уснул.

Вместо этого Трелковский решил рассказать самому себе историю.

«Я еду верхом, возглавляя десятитысячное войско разъяренных запорожских казаков. Уже трое суток безумный топот лошадиных копыт раздается по безбрежной степи. Навстречу нам скачут десять тысяч вражеских всадников, с быстротой молнии надвигаясь на нас со стороны линии горизонта. Мы ни на дюйм не сворачиваем с нашего курса; грохот столкновения двух орд можно было слышать на целые мили. Я единственный, кому удалось удержаться в седле. Выхватив свой ятаган, я принялся пробивать себе дорогу сквозь толпы мечущихся подо мной человеческих тел. Я даже не смотрю, куда приходятся мои удары, — просто машу и рублю справа налево и слева направо.

Скоро вся равнина оказывается усеянной окровавленными телами. Я вонзаю шпоры в бока коня, и тот оглушительно ржет от пронзительной боли. Ветер, подобно тугому шлему, обжимает мне голову. У себя за спиной я слышу крики моих десяти тысяч казаков… Но нет, за собой я слышу… Нет, я иду по городской улице — ночью — и вижу женщину, которая пытается убежать от пьяного матроса. Он хватает ее за платье, разрывает его — женщина остается полуголой. Я бросаюсь на злодея и сбиваю его с ног одной лишь силой моего натиска. Он не может подняться. Женщина подходит ко мне… Нет, женщина убегает в темноту…

Нет. Метро в шесть часов вечера. Переполненное настолько, что просто шагу ступить некуда. На каждой станции в вагоны пытаются зайти все новые и новые люди. Они толкают и отпихивают уже находящихся внутри пассажиров, упираясь руками в двери и протискиваясь вперед. Но вот приближаюсь я и с неимоверной силой запихиваю в вагон свое тело. Целые толпы людей вываливаются через стены наружу и падают на рельсы — подъезжающий встречный поезд превращает их в сплошное кровавое месиво. Станцию он проезжает, наполовину погруженный в море человеческой крови…»

Кто-то постучал в дверь? Да, кто-то определенно стучит.

Наверное, это та самая загадочная мадам Диоз.

Стоявшая на лестничной площадке напротив его двери старуха представляла собой весьма мерзкое зрелище. Окаймленные темными кругами глаза налиты кровью, рот превратился в натянутую, безгубую линию, а кончик носа едва не касается выдающегося вперед подбородка.

— Мне надо поговорить с вами, — объявила она ясным и пронзительным голосом.

— Входите, мадам, — вежливо проговорил Трелковский.

Уверенным шагом она прошла к дверям второй комнаты, быстро скользнула взглядом по ее внутреннему убранству, явно желая убедиться, что в квартире больше никого нет. Не глядя на Трелковского, она протянула ему листок линованной бумаги. Тот глянул на него и увидел, что под ним уже стоят несколько подписей. На противоположной стороне красовался аккуратно написанный фиолетовыми чернилами небольшой текст, из которого следовало, что нижеподписавшиеся жильцы выражают официальный протест по поводу поведения некоей мадам Гадерян, которая после десяти часов вечера продолжает шуметь.

Вдоволь насмотревшись на обстановку в квартире Трелковского и, видимо, потеряв к ней всякий интерес, женщина вперила в него свой взгляд, явно пытаясь оценить реакцию хозяина квартиры.

— Итак, — проговорила она, — вы подпишете?

Трелковский чувствовал, как кровь медленно отливает у него от лица. Как они осмелились предложить ему подобное?! Хотят убедиться в том, что ему известно, какая судьба уготована ему самому? Намерены форсировать события и ради этого не останавливаются перед неприкрытым шантажом? Сначала какая-то неизвестная ему женщина, а потом уже он — он будет следующим; если же он вздумает отказаться поставить свою подпись, то окажется первым, кто пожалеет о последствиях такого отказа. Он поискал на листе подпись месье Зая — так и есть, красуется на самом видном месте.

— Кто такая эта мадам Гадерян, — наконец выдавил он из себя. — Я ее не знаю.

— Только ее вы и слышите после десяти часов! — разгневанным свистом прорвались из горла старухи слова. — Постоянно ходит из угла в угол, переставляет вещи, посреди ночи моет посуду! Всех перебудит! Она делает невыносимой жизнь всех остальных жильцов.

— Это та самая женщина, что живет с дочерью-калекой? — спросил Трелковский.

— Ничего подобного. У нее четырнадцатилетний сын. Лодырь и бездельник, который только тем и занят, что день-деньской прыгает по квартире на одной ноге!

— Вы в этом уверены? Вы в этом уверены — я хочу сказать, уверены, что у нее нет дочери-калеки?

— Конечно, уверена. Спросите консьержку. И любой в доме вам это подтвердит.

Трелковский выпрямился, расправил плечи.

— Извините, но я не могу этого подписать. Мне эта женщина никогда не причиняла никаких неудобств; я даже никогда не слышал о ее существовании. В какой квартире она живет?

Старуха уклонилась от ответа.

— Ну, как хотите, — разгневанно произнесла она. — Я вас ни к чему не принуждаю. Но если однажды ночью она вас разбудит, не приходите тогда ко мне за помощью. Сами же будете в этом виноваты!

— Мадам, прошу правильно меня понять, — с мольбой в голосе проговорил Трелковский. — Я понимаю, что у вас имеются свои собственные причины именно так поступать, и у меня нет ни малейшего намерения в чем-то мешать вам. Но я просто не могу этого подписать. Возможно, существуют какие-то причины, почему она занимается всем этим именно ночью.

— Причины — ха! — Старуха мерзко расхохоталась. — Ну да, разумеется, у нее есть на то причины — она сама тому причина. Она просто вредительница! Существуют люди, главная забота которых — терзать других. И если эти другие люди все это сносят и не защищаются, они в конце концов переступают через них. Ну, так вот, я никому не позволю переступать через меня, я этого не допущу! Я сразу обращусь к тому, кто может с этим что-то сделать. И если вы не хотите помочь нам — что ж, это ваше дело, но потом не приходите ко мне с жалобой. Отдайте бумагу!

Она выхватила свой бесценный листок из руки Трелковского, не говоря ни слова на прощание, направилась к двери и, ступив за порог, с грохотом захлопнула ее у себя за спиной.

«Негодяи! — в ярости подумал Трелковский. — Подонки! Какого черта они добиваются — чтобы все лежали и изображали из себя мертвецов?! Но им и этого окажется недостаточно! Негодяи!»

Он настолько разгневался, что буквально дрожал всем телом. Затем он спустился поужинать в ресторан, который регулярно посещал, и там постарался выкинуть все это из головы; однако как только вернулся к себе в квартиру, он обнаружил, что его все еще колотит от ярости. Спать он улегся, яростно стискивая зубы от бессильного гнева.

Следующим было то, что где-то незадолго до десяти часов вечера ему в дверь постучала та самая женщина с дочерью-инвалидом. На сей раз она не плакала. Глаза ее оставались жесткими и холодными, даже злобно поблескивающими, однако, увидев Трелковского, она, казалось, немного расслабилась.

— О, месье! — воскликнула гостья, — вы видите! Что я вам говорила! Так и есть — она подготовила петицию против меня! Она победила! Меня заставляют съехать с квартиры. Какая же злобная, мерзкая женщина! И они все подписали, все — кроме вас. И я пришла, чтобы поблагодарить вас. Вы хороший человек, месье.

Девушка пристально всматривалась в лицо Трелковского — точно так же, как и в тот, первый вечер; такое же напряженное лицо было и у матери, причем сейчас ее взгляд казался даже еще более яростным.