Русский характер (Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович - Страница 14

К утру из штаба батальона сообщили:

— Начинаем. Соображай, как действовать…

Батальон снова пошел в атаку. В то же время Терехин решил, что надо открыть огонь, чтобы отвлечь внимание немцев от наступающих.

Четыреста метров (были тяжелыми. Командиры и бойцы, конечно, понимали, что любой ценой они должны быть пройдены. Выход на холмы обеспечивал дальнейшее продвижение вперед, уже более легкое. Но каждый метр засохшей, выгоревшей и уже политой кровью степной земли, по которой ползли и бежали гвардейцы, был пристрелян противником. Снова упали первые цепи. Снова разбилась и не вышла атака…

— Все равно держись! — сухим, жестким голосом сказал командир батальона, вызвав Терехина к телефону.

— Держусь, — ответил тот.

Он и его товарищи, усталые, не спавшие почти двое суток, за день отбили одну за другой восемь атак.

Перед вечером наши снова пошли в наступление, чтобы наконец преодолеть эту полосу в четыреста метров. И тогда-то лейтенант Терехин решился на смелый, может быть, даже отчаянный ход. Он тоже поднял своих бойцов, чтобы атаковать немцев с фланга. Это было опасно. Немцы в упор могли расстрелять горсточку гвардейцев.

«Все равно, — подумал Терехин, — была не была…»

Протяжное «ура-а-а», раскатившееся в лощине, было подхвачено и на холме. Бойцы Терехина и сам он впереди их бросились на фашистов, презирая опасность и саму смерть.

Немцы не выдержали двойного удара. Вслед отступающему противнику учащенно стреляли пулеметы, и «ура», победное, ликующее, снова прокатилось над степью.

Четыреста метров непроходимой степи были пройдены. И отсюда, с холмов, в наступающих сумерках гвардейцам было видно зарево над городом, где уже много недель шло большое сражение.

Туда, туда, на помощь товарищам!..

Ночью мы подъехали к переправе у Лебяжьей Поляны, оставили машину в лесу и подошли к берегу.

Ночь безлунная, темная, но зловещее зарево горящего города освещает Волгу до середины. Над рекой ползут косматые клубы дыма.

Трое водников, одетых в серые ватники и красноармейские пилотки, ожидают на переправе прихода катера. Они приглашают нас в маленькую землянку, выкопанную в песчаном грунте. Притиснувшись друг к другу, мы пережидаем огневой налет вражеских минометов.

До нас доносится стук мотора, и вскоре катер подходит к берегу. Через палубу большого полуобгоревшего парохода на ощупь пробираемся к катеру, с трудом проходим в крохотную каюту. Катер отчаливает. Слышится стук мотора, плеск воды, изредка доносятся глухие раскаты орудийных выстрелов и свист пролетающих где-то над нами мин. В полудремоте проходит полчаса. Катер причаливает к острову Спорному.

В темноте видим толпу людей. Это женщины и дети с узлами домашних вещей. Спрашиваем, почему они не уезжают от фронта подальше.

— Не хотим уходить далеко от города, — отвечает нам пожилая женщина. — Все говорят, что фашистов скоро отгонят и можно будет вернуться домой.

Но где теперь их дом? В городе уцелело редкое здание.

— Все равно, — говорит женщина. — Как-нибудь переживем. Только бы фашиста отогнать.

Дети плачут, матери укрывают их одеялами, платками.

Пожалуй, нет на войне зрелища более скорбного, чем женщины и дети, оставшиеся без крова.

По узкой тропинке пересекаем остров, подходим к наведенному несколько дней назад деревянному наплавному мостику через Волжанку. Мостик держится на бочках и якорях. Когда на нем сходятся вместе несколько человек, мостик погружается, и вода поднимается до колен. Зато эта переправа неуязвима для вражеской авиации — мостика с воздуха не видно.

Выбравшись на берег, мы карабкаемся через нагромождения железного лома, идем мимо глубоких черных воронок, вырытых фугасками.

Противник ведет частый огонь. Густо ложится шрапнель, осколки пробивают лодки, в которых отдыхают уставшие солдаты. Оглушенные недалеким разрывом снаряда, падаем в какую-то канаву. Две лошади бьются на земле, запрокинув головы. Из темноты появляются санитары, они укладывают раненого ездового на носилки и несут в укрытие.

Рассветает. Из полумглы все отчетливее вырисовываются контуры разрушенных строений заводского района. Эскадрилья тяжелых немецких бомбовозов снижается над трубами завода, сбрасывает смертоносный груз. За нею идет другая. Гремят артиллерийские и минометные залпы. На короткий миг канонада стихает, и тогда воздух оглашается частой дробью пулеметных и автоматных очередей, взрывами гранат. Это гитлеровцы идут в атаку.

Так начинается здесь каждый день.

Тракторный, «Красный Октябрь», «Баррикады» стали главными бастионами обороны. Тут можно укрываться за железобетонными стенами цехов, за станками, за заводской трубой, за стальными плитами, металлическими конструкциями, наконец, в подземных убежищах-тоннелях.

С восхода и до захода солнца неистовствует противник, стараясь в районе заводов пробиться к Волге. Непрерывно, один за другим, следуют тяжелые взрывы бомб. Они сливаются с пронзительным воем сирен, установленных на пикировщиках, пушечной пальбой, треском пулеметов. Тут и там — огни огромных пожарищ, высокие столбы дыма. Кажется, в этом дыму и огне уже нет ничего живого.

Но жизнь не ушла отсюда!

Сталинградское войско стоит у берега Волги, закрепившись в полуразрушенных заводских цехах. Отступать некуда, да сталинградцы и не думают об отступлении: позади Волга. Все атаки врага, повторяемые ежедневно по нескольку раз, не приносят ему желаемых результатов.

На северной окраине Сталинграда держит оборону группа войск полковника Горохова. «Северный плацдарм» — так называли этот участок обороны Сталинграда.

Сталинград, растянувшийся на огромном пространстве вдоль Волги, не представляет собой сплошной цепи густо застроенных улиц. На его окраинах между заводами и рабочими поселками встречаются довольно обширные пустыри. Эти пустыри стали сейчас ареной наиболее ожесточенных боев.

На Мокрой Мечетке, прикрывающей подступы к Тракторному, в конце августа развернулись тяжелые бои. Они продолжались, не ослабевая, почти три месяца.

Мы встретились с полковником Гороховым на наблюдательном пункте. Несмотря на то, что до противника рукой подать и неподалеку рвутся снаряды, в одной из комнат два офицера преспокойно играют в бильярд, а третий с интересом листает старый номер «Крокодила».

Полковник Горохов, прильнув к стереотрубе, внимательно наблюдает за полем боя. Потом отдает необходимые приказания и уводит нас в соседнюю комнату.

— Вот познакомьтесь с героем, — говорит он, указывая на смуглого толстощекого мальчика лет десяти, стоящего у двери. — Ваня, «адъютант» одного нашего ротного повара. Отец Вани в армии, мачеху он не любит и сбежал от нее. Забрал я его из роты сюда и не знаю, что с ним делать. Не хочет за Волгу эвакуироваться. Однако, думаю, придется его переправить на левый берег: здесь сейчас совсем не место для детского сада.

Ваня смущенно переминается с ноги на ногу и ускользает из комнаты. Вероятно, перспектива оказаться на левом берегу Волги, вдали от полюбившихся ему солдат, явно не улыбается мальчику.

Полковник Горохов — плотный, коренастый мужчина средних лет, с черными, уже седеющими волосами и живыми добрыми глазами на смуглом открытом лице. Однако густое полукружье бровей придает ему несколько суровое выражение.

Перед войной Сергей Федорович Горохов служил начальником штаба дивизии, в составе которой были солдаты тридцати семи национальностей. В первое же утро войны фашисты обстреляли штаб дивизии, казармы, квартиру Горохова, которая находилась в семистах метрах от реки Сан.

Через месяц после начала войны полковник Горохов получил орден Красного Знамени за бои в Перемышле, его дивизия выбила неприятеля из города и стойко обороняла Перемышль семь суток.

В боях под Уманью дивизия попала в окружение. Оказавшись в тылу противника, Горохов получил возможность основательно изучить его повадки. С боями дивизия прорвалась к линии фронта.