Абордажная доля - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 42

— Ты что, собираешься это пить? — не выдержала я.

— Лекарства редко бывают приятными на вкус, — криво усмехнулся Глеб и залпом опрокинул в себя бурду. — Главное, чтобы помогало, а я с такого похмелья на еду смотреть не могу, тошно. Странно, что башка не трещит. Какое сегодня число?

— Понятия не имею, — вздохнула и ответила на озадаченный взгляд мужчины: — Я же тебе говорила, все это — видения. Виртуальность.

Сразу после этих слов мир опять померк, ознаменовав переход на новый уровень.

Глеб Жаров (Клякса)

Мысли путались. Воспоминания менялись местами, варианты множились. Я помнил только, что я — это я, а вот как стал таким и где сейчас нахожусь — понять не получалось. Зима, взрывы и боль — было или не было? Так или иначе? Мерзкий привкус во рту и мерзкий шум в голове, которую хотелось сжечь, чтобы только убрать оттуда бесконечные мысли о том, что могло бы быть, если бы…

А потом — темнота, наполненная болью.

Никогда не думал, что смерть может быть настолько разной. Я сгорал заживо и тонул, рассыпался на части, растворяясь в боли и бесконечном умирании и мечтая только о забытьи. Я не помнил, кто я, жив ли я — или это то самое посмертие, которое обещали религии преступникам.

Порой через безумную круговерть вспышками пробивались отдельные бессвязные детали — не то воспоминания, не то грезы.

Но в какое-то мгновение сознание уцепилось за единственный ориентир, казавшийся реальным, настоящим: чужие карие глаза, глубокие, смешливые. И ярко-зеленые полосы на медно-красном — без привязки к какому-то предмету, просто образ, смесь цветов, которая казалась отчаянно важной.

На этих двух деталях я и сосредоточился, пытаясь отрешиться от собственного тела, ставшего обузой.

— Глеб!

Тихий, приглушенный голос коснулся слуха — и словно выдернул меня из толщи воды на сушу, оставив наслаждаться отсутствием боли, накатившим волной покоем и возможностью дышать, смотреть, слушать и ощущать собственный сбивчивый пульс в висках.

Тело ломило, ныла каждая мышца, но именно сейчас это ощущение было приятным до головокружения. Потому что — я точно это знал — было настоящим. Не бесконечно длящаяся агония, в которой захлебывался отделенный от реальности разум, а ощущения моего собственного тела. Хорошо знакомые ощущения: примерно такими сопровождался весь процесс изменения, и лишь иногда они сменялись чем-то другим, вроде пронзительной, острой боли.

Я поднял голову — и столкнулся с тем самым взглядом, который меня вывел. Губы сами собой изогнулись в улыбке, но взгляд Алисы оставался испуганным. Девушка что-то сказала, я не услышал, она прижала ладонь к губам. Вторая ее рука упиралась в воздух между нами; а вернее, как я сообразил через мгновение, в какую-то невидимую преграду.

Эта мысль побудила оглядеться и попытаться сориентироваться в окружающей реальности. Я обнаружил себя подвешенным за растянутые в стороны руки на торчащей из пола Т-образной стойке в небольшой, совершенно пустой белой комнате — не помещение, а абстрактное представление о нем. Попробовал двинуть руками, но охватившие запястья толстые темные браслеты держали крепко.

Тогда, стиснув зубы, я изо всех электронных сил напряг правую, искусственную руку. Плечо прострелило болью от места крепления протеза до шеи — из горла вырвался хриплый стон, а потом где-то сзади что-то хрустнуло, и я повис на левой руке.

Выругался, потому что браслет впился в кожу, а сил подтянуться и сломать его не было.

— Как же тебя сковырнуть? — просипел я. Горло тоже саднило.

А потом вдруг откуда-то со стороны пришла откровенно чужая мысль: не нужно ничего ломать, достаточно просто захотеть.

Мгновение, и я рухнул на пол, преодолев оставшиеся до него полметра. На дрожащих руках поднялся на четвереньки, встал на колени — и в этот момент комната исчезла, а вокруг раскинулось бескрайнее синее небо. Наверное, то самое, о котором говорила Алиса. Небо держало прочно.

— Глеб!

Вместе с комнатой исчезла преграда, отделявшая меня от девушки, и через мгновение она оказалась рядом. К счастью, виснуть на шее не стала, а то я бы точно рухнул. Крепко обняла, прижала мою голову к груди, тонкие пальцы запутались во влажных от пота волосах. Я обнял ее в ответ — это движение потребовало почти запредельного усилия, потому что рук я сейчас попросту не ощущал.

Не знаю, сколько мы так простояли. Алиса нервно гладила меня по волосам и плечам, то и дело норовила вцепиться, словно боялась, что я исчезну, и негромко бормотала. Не то ругалась, не то что-то рассказывала — я не слушал. Не слышал. Полной грудью вдыхал запах, чувствовал торопливый, заполошный стук сердца и ощущал себя невероятно, невозможно, отчаянно живым. Словно только что родился на свет и первый раз глотнул настоящего воздуха.

Через некоторое время начали возвращаться Мысли. Вялые, обрывочные, спутанные, их еще предстояло привести в порядок, разложить по полочкам, отделить реальность от вымысла, но — потом, сейчас на это не было сил.

Примерно в это же время справилась с собой и Алиса. Чуть отстранилась, осторожно потянула за волосы — я поддался, запрокинул голову. Глаза девушки припухли и покраснели, а ресницы были мокрыми — кажется, все это время она плакала.

— Глеб, все закончилось? Что теперь? — шмыгнув носом, спросила она.

— Теперь… — повторил я.

На мгновение замешкался, пытаясь собраться с мыслями. Потом, продолжая одной рукой обнимать Алису, с трудом поднялся, опираясь второй рукой о собственное колено. Только теперь обратил внимание, что на мне нет не то что брони, но вообще хоть какой-то одежды — словно и правда заново родился.

— А теперь у меня нет сил со всем этим разбираться. Поэтому мы будем спать и решать все потом, утром.

Синяя бездна вокруг мгновенно сменилась привычной каютой «Ветреницы», с которой я за прошедшие годы сроднился и начал считать ее домом. Алиса испуганно ахнула, а меня не хватило даже на то, чтобы хоть немного удивиться вывертам окружающего пространства. Не выпуская девушку из рук, я просто рухнул на постель. Моя добыча пыталась что-то возразить и осторожно освободиться, но без толку: я держал ее крепко и уже спал.

Пробуждение получилось на удивление спокойным и приятным. Живое тепло стройного женского тела, бархат нежной кожи, не отделенной от меня одеждой, приятный, будоражаще-пряный запах. Не открывая глаз и еще толком не проснувшись, я коснулся губами плеча, легко провел языком к шее по солоноватой на вкус коже…

— Глеб, я надеюсь, ты сейчас проснулся? И в себе? — проговорила Алиса с непонятным напряжением.

— Не уверен, — ответил я. Голос звучал хрипло и надтреснуто. — Надо убедиться.

А для этого я вновь коснулся губами шеи, уткнулся носом во впадинку за ухом, шумно, глубоко вдохнул…

— Глеб, может, ты меня отпустишь? — жалобно пробормотала девушка.

— Зачем? — уточнил я. Окончательно проснувшись, понял, что не ощущаю в ней ни страха, ни злости, только все тот же пряный привкус сильного смущения, кажется, смешанного с удовольствием.

— Потому что иначе случится непоправимое. И мне будет очень, очень стыдно!

— Но недолго, — ответил я, вновь касаясь губами шеи.

— Глеб, я не об этом! — почти простонала Алиса. — Пусти, ну, пожалуйста! Мне очень, очень надо, а ты спишь и ни на какие тычки не реагируешь! Я тебя уже часа два пытаюсь разбудить! Обещаю скоро вернуться, пусти!

Понятнее не стало, но я все же не стал ее удерживать. Девушка, даже не попытавшись прикрыться, шмыгнула в санузел, а я, беззвучно смеясь, упал на спину и прикрыл глаза. Да уж, вот тебе и приятное утро.

Впрочем, очень хорошо, что Алиса вот так удрала и дала мне возможность окончательно прийти в себя. Во-первых, сейчас совсем не до утреннего секса, есть гораздо более важные дела, а во-вторых, будет верхом подлости соблазнять ее теперь. Нет, скорее всего, она совершенно искренне ответит, и все случится к общему удовольствию и по взаимному согласию. Вот только… что потом? Скоро эта девочка вернется домой, в свой привычный мир, и, вероятнее всего, никогда больше не согласится лететь в космос, даже в пределах Солнечной системы. И лучше бы оставить ей о себе как можно меньше воспоминаний, уж приятных — так точно.