На главном направлении (Повести и очерки) - Падерин Иван Григорьевич - Страница 10

— Не знаете, тело тоже потонуло?

— Какое тело?

— Тело пулемета. Я оставил его тут с Курбаном, а он прыгнул за мной, но забыл сбросить со спины катки. Они и утащили его на дно.

Выжимая на себе брюки и гимнастерку, солдат добавил:

— Фамилия моя Редин, Илья Редин. Я здешний, с набережной, а он, Курбан, значит, с Дар-горы. Мы вместе еще весной были мобилизованы, а теперь вот с дивизией в свой город… — Он хотел сказать «прибыли», но, посмотрев на себя, сказал: — Приплыли.

Паром разбит, переправа днем работать не может, мне нечего тут делать. Надо встретить Вотитова, но он ушел к Царице. Решаю идти в один из батальонов, который будет наступать на вокзал.

В ста метрах ниже причала собрались солдаты. Туда побежали пулеметчики. Иду я. Донеслись крики:

— Курбан, Курбан!

Между двух валунов полулежит-полусидит мокрый, неуклюжий на вид солдат, огромного роста, широкий в плечах. Обтирая лицо большими ручищами, он смотрит на свою разутую ногу.

— Илюка — мой друг. Пуля летит, я тоже воду нырял… Катка снимать забыл…

Только его богатырская сила да подоспевшие два моряка Волжской флотилии, из которых один три раза нырял за ним, спасли Курбана от гибели.

Через полчаса я видел друзей у пулемета. Курбан легко, как лопату, крутил тело «максима». Редин молча сдувал капельки воды с замка.

— Ничева, ничева, Илюка, без станка стреляй будем, — говорит Ибрагимов, любуясь обтертыми насухо деталями.

Они очень боялись, что их задержат из-за утери станка пулемета и назначат просто стрелками. Но командир роты, полагаясь на находчивость Редина, крикнул:

— Эй вы, водолазы! Не отставать!

Курбан схватил своего друга за руку, раньше других пулеметчиков забрался на насыпь и скрылся за гребнем.

На площади в центре города и в районе вокзала кипит бой. С прибытием пулеметной роты стрельба участилась. Из окон, из дверей, из-за углов строчат пулеметы.

Дважды поднимался наш батальон в атаку и дважды вынужден был ложиться. Подавать третий сигнал к атаке сейчас нет смысла. Командир батальона принял другое решение. По цепи сообщил:

— Ползком к вокзалу!

Ползу с бойцами, прячась за кучами кирпича, глыбами земли, вдоль забора. Около виадука сталкиваюсь с Курбаном Ибрагимовым. Он почему-то ползет обратно.

— Куда? — кричу ему.

— Сейчас атака. Там Илюка стреляй будем. Мало патронов, патрон пошел.

Несмотря на большой рост, он передвигался легко и быстро.

До вокзала остается несколько метров. Немцы усиливают огонь. Нельзя мешкать ни минуты, иначе батальон дрогнет, и все поползут обратно.

По железным ступеням виадука хлестнула пулеметная очередь. Пряча голову за цементный приступок, беру автомат наизготовку. Справа и слева слышатся стоны. Глядя на раненых, останавливаются и здоровые.

Батальон залег. Фашисты торжествуют. Их пулеметы еще сильнее стали поливать остановившуюся цепь.

«Все пропало», — подумал я.

Вдруг из-за кучи шлака заговорил «максим». Два немецких пулемета моментально смолкли.

Через всю площадь бежит Курбан. Перепрыгнув через меня, он останавливается и кричит:

— Давай, давай, Илюка!

И снова бежит туда, откуда неожиданно заговорил пулемет Ильи Редина, раньше всех пробравшегося за перрон. Выследив огневые точки врага, Редин уничтожает их одну за другой.

Батальон поднялся в атаку. По площади прокатилось мощное «ура». Меня охватил порыв. Бегу вперед и вижу, что фашисты дрогнули. Вбегаю в кассовый зал вокзала. Со мной еще три бойца. У крайнего сейфа увидел убитого немца, повисшего рукой на связке ключей. Мне он показался живым. Нажал спусковой крючок автомата, но очереди не последовало. В магазине — ни одного патрона: израсходовал в атаке.

Забрав ключи, я вышел из вокзала. Редин устраивал себе новую огневую позицию по ту сторону рельсовых путей.

Курбана я вновь встретил уже у берега. Он тащил с переправы патронный ящик, вещевой мешок с гранатами и несколько коробок, связанных веревкой, концы которой держал в зубах.

После того как немцев вышибли из домов набережной улицы, затем из вокзала, работа переправы облегчилась. Через каждые тридцать-сорок минут прибывают паромы с пополнением. Родимцев встречает пополнение, сразу же ставит задачу и отправляет в бой — в район Мамаева кургана и на Пушкинскую улицу.

Через час в районе вокзала вновь закипел бой. Немцы открыли пулеметный огонь по переправе. Наш второй батальон в окружении ведет рукопашный бой. Командир полка бросил свой резерв на выручку. Теперь уже и меня тут считают своим.

— Эй, пригульный комиссар! — крикнул мне усатый, внешне спокойный командир полка. — Давай включайся в нашу семью!

И я решил идти. Видно, тут, в Сталинграде, самая лучшая форма политработы — это быть среди бойцов, в цепи.

Под вечер в очередной атаке я снова добрался до вокзала. Мне хотелось найти Редина и Курбана… Батальон понес большие потери. Раненых в районе вокзала не оказалось: фашисты уничтожили их — почерневшая кожа около пулевых пробоин в затылок и опаленные волосы говорили об этом.

На бугорке, за перронными путями, рассматривая следы гусениц немецкого тяжелого танка, остановились несколько бойцов. Обнажив головы, они склонились над телом вдавленного в землю товарища.

Это был Редин. Он, казалось, и мертвым продолжал косить врага из своего пулемета. Вытянутые руки крепко держат рукоятки затыльника, пальцы на спусковом рычаге, а в ленте ни одного патрона. «Значит, Курбан вновь ушел за патронами и не вернулся», — подумал я.

Бой за вокзал стал утихать только к утру. За ночь здесь побывали немцы, затем наши, теперь снова там идет бой. Впрочем, вокзала нет — его кирпичи растираются в песок.

Предположения мои насчет Курбана оправдались. Возвращаясь в штаб, я нашел его на берегу реки, между двумя большими камнями. Рядом стояли две коробки с пулеметными лентами. Услышав шаги, Курбан приподнял свою отяжелевшую голову и опять припал к воде. Пил он без отдыха, напившись, поднял голову и снова уткнулся в воду.

Я подозвал работников переправы, и мы вчетвером с трудом положили в лодку большое обессилевшее от ран тело Курбана. Позднее прибывшие с левого берега рассказывали, что из медицинского пункта выскочил перебинтованный человек огромного роста, упал посреди дороги, потом переполз на объезд. Подоспевшие санитары не могли совладать с ним. Он с силой отшвыривал их от себя, ложился на дорогу, целовал землю и плакал. В бреду звал какого-то Илью. Прибежал на переправу, рвался на паром. Еле успокоили его. Это был Курбан. Через день он скончался. Его последними словами были:

— Друг, патрон есть!

А ключи от вокзальных касс со мной. Я перебираю связки и снова вижу вдавленного в землю Редина, бегущего Курбана, разрушенные здания и людей, поднявшихся в атаку.

Вот только сейчас я доложил командующему о том, что был на вокзале. Он усомнился. Тогда я подал ему ключи. Взвесив на ладони бренчащую связку, командующий спросил адъютанта:

— Ордена есть?

— Нет, товарищ командующий.

— А медали?

— Есть.

— Ну, тогда дай ему «За отвагу».

Револьд Сидорин стоял возле командующего.

Я смотрел ему в лицо. Когда Чуйков сказал, чтоб мне вручили медаль «За отвагу», юный солдат улыбнулся. Его улыбка ободрила меня, я вдруг поверил, что выживу в Сталинграде до конца.

В ту же минуту мне почему-то пришла мысль: после войны обязательно побывать в Сталинграде. Приду на вокзал и попрошу на самый скорый поезд билет вне очереди: ведь ключи от билетной кассы у меня. Эту мысль я, кажется, даже высказал вслух.

Положение в Сталинграде крайне усложнилось. Южная часть города в руках противника. Вдоль берега, против центра, осталась узкая ленточка земли, которую с трудом удерживают наши части. Севернее Мамаева кургана, включая заводской район, идут ожесточенные бои, но там противник успеха не имеет.

Подземелье, где расположен командный пункт армии, теперь представляет крайнюю точку левого фланга, так как части, действующие за Царицей, прижаты к берегу и разрознены. Фашисты ведут уже прицельный огонь по выходам из КП. У входа на лестнице повис на проводе связист, сраженный пулей. В водосточной канаве, ведущей из КП на позиции, лежат несколько убитых. Только через один запасный проход можно попасть на командный пункт и то с большим трудом.