Осень Овидия Назона (Историческая повесть) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 20

Но настал день, когда они добрались до Коринфа. Он пересел на другой корабль. Теперь они плыли вдоль берегов Малой Азии. «Знакомые места», — вспоминал Овидий. Всего несколько лет назад он, в компании со своим другом Макром, отправился к местам, где совершались события Илиады. Тогда он посетил Грецию и Малую Азию. Счастливые дни! Как печальны сейчас эти воспоминания.

«О если бы корабль затонул! Зачем мне такая жизнь? Я обречен на одиночество вдали от любимой отчизны». И все же. В эти страшные дни с ним случилось неожиданное. Во время бури в Ионийском море, когда кораблю грозила гибель, он поймал себя на том, что в голове его складываются стихи. Он мысленно переносится в свой прекрасный Рим, он видит дорогих ему людей и вспоминает счастливые дни. Их было много в его жизни, и воспоминания эти ранят ему душу. За что он обречен на страшную ссылку? Зачем не умер на пороге своего дома? Как он будет жить вдали от Рима? Нет, нет, он не будет жить в Томах. Он умрет в пути. Ему не нужна эта жалкая жизнь.

Но как странно. Он думает о смерти, а в голове складываются стихи. Строки теснятся, просятся на волю. Он еще способен сочинять! Возможно ли это? Разве мертвец может сочинять стихи? Но если он сочиняет, значит, он еще жив. А если жив, то он должен питать надежду на избавление. Да, да, он избавится от этого несчастья. Август одумается и вернет его. Нет, он не вернет его домой, но позволит поселиться в одном из небольших городов Италии. Он будет жить вдали от любимого Рима, но на земле своих предков. Ведь Фабия обещала пойти к Августу. Слезами и мольбой она вымолит прощение. Разгневанный Август вспомнит, как много прекрасных строк посвятил поэт цезарям — усыновленным внукам Гаю и Луцию, пасынку Тиберию. Он вспомнит, как любил слушать Овидия и как часто приглашал его во дворец. Разве можно все забыть?

Третий корабль доставил Назона во фракийскую гавань Темпиру. Теперь ему предстоит сухим путем пересечь Фракию до берегов Понта Евксинского. Там найдется корабль, который доставит его в Томы. Поистине злосчастное место. Много месяцев добирается корабль туда, где не был ни один порядочный римлянин. «О, Юпитер, внемли моим мольбам. Пусть помилование Цезаря догонит меня в пути».

Сомнения терзают его. Он хочет надеяться и не может. Скорбные строки просятся на пергамент.

Воображение рисовало ему дикий край, неуютный, холодный, но не такой страшный, каким он оказался. Он прибыл в Томы поздней осенью, когда реки были уже скованы льдом и лучники враждебного племени по льду добирались до города, где можно было грабить, уводить скот. Отравленные стрелы настигали людей у порога своего дома. Овидий в первый же день узнал, что надо остерегаться, иначе погибнешь. Геты и сарматы, живущие в этом городе, а с ними и греки, давно принявшие обычаи, одежду и порядки здешних мест, — никто не появлялся на улице без лука с заправленной стрелой.

записал Овидий в первый же день пребывания в Томах.—

В жалкой хижине, где наготове лежит лук, Назон дописывает свою двенадцатую элегию и с тем же кораблем, который доставил его к ужасному берегу, посылает в Рим первые книги своих «Скорбных элегий».

Он послал свои первые письма жене и друзьям. В них он рассказал о том, что оказалось страшнее всего — постоянное ожидание войны. «Здесь мертвая земля, — писал он. — Голые равнины. И гуляет по ним холодный ветер. Вздумает пахарь возделать землю, а тут невидимый враг посылает свою отравленную стрелу. И вот уже нет^- пахаря. Он убит, а оставшиеся в живых не решаются выйти в поле. Здесь голо и пустынно. Люди грубы и жестоки. Нет, счастливый сюда не забредет человек!»

Как жить? Только воспоминаниями. Сейчас в Риме прекрасная осень. Как красив в эти дни его любимый сад над Тибром, где он писал свои «Метаморфозы». Как старателен был Дорион, его переписчик. Этот молодой вольноотпущенник в тысячу раз счастливей его, Назона. Он в Риме, а Назона нет. Нет уже и «Метаморфоз». Они превращены в пепел и никогда уже не станут достоянием его поклонников в Риме. Скоро наступят декабрьские календы, а там и Сатурналии — самые веселые праздники урожая.

Он закрывает глаза, и перед ним возникает знакомая картина.

В эти дни уже готовятся к карнавальному шествию, римляне покупают подарки. Как хорош был последний праздник, когда веселая толпа подвыпивших молодых людей ворвалась в их дом и с криками: «Ио Сатурналия!» — разбудила его. Помнится, он одарил их шутливыми стихами и велел поставить гостям целую амфору доброго вина. Фабия подарила ему золотую пряжку с изображением фавнов, а он преподнес ей прелестную статуэтку наяды, выточенную из слоновой кости.

Вспоминая этот веселый праздник, Овидий настолько перенесся в свой дом в Риме, что, когда очнулся, был потрясен убожеством своего жилища. Сумерки сгустились. Не было огня. Его ждала темная холодная ночь на краю земли.

«Император Август не решился призвать меня в дни Сатурналий», — подумал Овидий. Он помнил, что в дни великого праздника люди прощают друг другу обиды. В такие дни исчезает вражда, приостанавливаются суды и исполнение приговоров над осужденными.

В эту ночь Овидий не сомкнул глаз. Он строил планы своего спасения. Он мысленно сочинял письма всем своим друзьям. Он искал слова для письма императору Августу, чтобы смягчить его сердце и заставить устыдиться своего злодейства. Он вспоминал случаи, когда даже провинившимся удавалось вымолить пощаду. Но он ведь не провинился. Может быть, потому так трудно убедить императора в том, что нужно пощадить прославленного поэта? Увы, на этот раз слава не стала его защитницей, а может быть, она стала виновницей его несчастий? Кто даст ответ? Если бы он обратился к оракулу Дельфийскому. Если бы он узнал причину своих несчастий…

Он уснул и видел во сне храм Аполлона в Дельфах. Он стоял у алтаря в ожидании своей очереди, когда жрец призовет его с вопросами к оракулу.

Настал второй день его пребывания в Томах. Проснувшись, он прежде всего подумал, что могут еще вернуться счастливые дни, если Фабия сумеет вымолить прощение. Она обещала. Она это сделает. А если не сможет, то бедному поэту поможет Котта Максим. «Бесценный друг», — подумал о нем Овидий.