Граф Вальтеоф. В кругу ярлов - Даймоук Джульетта - Страница 42

• Предыдущая
• 42/75
• Следующая

– Это король? Вальтеоф молча кивнул.

– И?

– Он приказывает мне сдаться, – ответил граф мрачно.

– Что ты будешь делать? Вальтеоф пожал плечами:

– Я не один решаю это.

Но это было не так или почти не так. Все надежды, все чаяния, родившиеся после победы в Йорке, совершенно рассеялись, все силы были растрачены попусту, так что теперь он чувствовал только буйный гнев. В ту ночь после взятия города, казалось, что нормандцы, наконец, изгнаны. У англичан были люди, снаряжение, оружие, все, что было необходимо для того закрепления победы, за исключением руководства, дисциплины, порядка, то есть того, чего у нормандцев было в избытке.

Даны хотели одного – грабить, и оказались совершенно бесполезными; восстания на юге и западе были подавлены. Между англичанами начались ссоры, и нортумбрийцы разбежались по домам, прихватив нормандскую добычу и не выказывая желания вернуться снова в зимнюю стужу. Все с надеждой говорили о том, что борьба продолжится весной, но Вальтеоф лучше многих знал возможности нормандцев и понимал, что Вильгельм никогда не позволит ненастной погоде удержать его от похода. Но больнее всего было отсутствие Госпатрика. Бешенство Вальтеофа росло, когда он думал о кузене. Они наговорили друг другу много неприятных слов.

– На настоящий момент война окончена, – заявил тогда Госпатрик. – Вильгельм слишком сильный противник. Как можно разбить воина, который сделал то, что он сделал за последние несколько недель? Я не собираюсь умирать понапрасну.

Вспыхнула ссора, и он уехал в Дюрхэм, а сейчас находился на Линдисфарне вместе с епископом Ателвином. Мэрсвейн тоже уехал, а ведь он был другом Гарольда и одним из знатнейших людей Англии. Самое главное было потеряно, и у Этелинга не хватило ни смелости, ни силы, чтобы собрать их воедино. Вальтеоф сделал, что мог, но все было бесполезно, потому что никто из вождей его больше не поддерживал. Теперь он остался только со своим отрядом и еще несколькими приверженцами, включая Скальпина, последнего саксонского оруженосца.

Граф дрожал, потирая замерзшие руки, и сразу схватил плащ, который принес ему Оти. Туман начал развеиваться, и они начали различать на другом берегу людей, лошадей, палатки, груз и, конечно, развивающийся флаг, который так хорошо был знаком им.

– Что ты будешь делать? – повторил Ричард и положил руку графу на плечо. – Друг мой, я прошу тебя…

Вальтеоф тряхнул головой:

– У меня есть две недели. Я пошлю за Госпатриком. Это бесполезно, но он должен был это сделать, должен был предпринять последнее усилие. В конце концов, здесь у него хорошая позиция. Его лагерь располагался на мысе, с востока омываемом морем, а с других сторон окруженном болотами, так что доступна была только небольшая его часть – не больше двадцати футов в самом широком месте, и туда вела только одна узенькая тропинка, известная лишь местным жителям. У них были запасы еды, и они могли бы продержаться здесь месяцы, если бы понадобилось, но каков будет конец? Чего они могли добиться в конечном счете?

Он вызвал Осгуда и послал его на Линдисфарне к Госпатрику, но надежды на него не было, и граф ушел в палатку – одеваться.

Дни проходили, а граф со своими людьми ничего не делал, только созерцал нормандцев на другом берегу реки. Их лагерь, случайные вылазки, охота – все говорило о хорошо обустроенной армии, и пост, выставленный вдоль берега реки, непрерывно наблюдал за англичанами. Вильгельм мог двигаться с феноменальной скоростью, когда того хотел, но он хорошо знал, когда надо выждать, чтобы время поиграло на нервах его врагов. По прошествии времени Вальтеоф почувствовал напряженность – должен ведь наступить конец, и скоро, но какой?

Погода ухудшалась, январские дни сменяли один другой. Жуткий мороз так сковал землю, что морские птицы, грустно крича, витали над лагерем в поисках пищи.

Как-то вечером, под покровом темноты, какая-то фигура появилась на тропинке. Это был нортумбриец из Йорка с известием о том, как король прошел на север через всю покрытую снегом страну Кливленда.

– Вся земля опустошена, – сказал он. – Нормандцы сжигали и разрушали все на своем пути. Если бы вы могли это видеть, мой господин, – повернулся он к Вальтеофу, – у вас кровь застыла бы в жилах. Мужчины и женщины и дети умирают от голода и истощения. Не осталось ни дома, ни амбара, ни животных.

Он остановился, пошатываясь, и кто-то сунул ему в руку кувшин с вином. Он долго пил, затем оглядел лица окружающих – на всех на них были написаны ужас, гнев, негодование и угнетенность. Через минуту он продолжил:

– Наши люди лежат на пустых полях, у дороги. Я проходил мимо мертвых женщин, прижимавших к груди уже мертвых детей, и некому их похоронить.

Оти Гримкельсон, опытный вояка, обругал его:

– Ты принес эти сплетни для того, чтобы заставить нашего господина сдаться. Этого не может быть!

Человек покачал головой, устало и безо всякой обиды.

– Разве я нормандец, чтобы врать вам? Вот, всего в нескольких милях отсюда человек зажарил своего собственного мертвого ребенка.

Ульф, спотыкаясь, бросился прочь. Хакон воскликнул:

– На что мы годимся, если можем поедать свою собственную плоть?

– Иисус! – суровый Торкель встал рядом с ним. – Они – дьяволы, эти нормандцы? Они не смеют называть себя христианами.

Нортумбриец пожал плечами:

– Они не убивали, пока мы не сопротивлялись, но кто не поднимется на них, когда пища для твоих жены и детей горит у тебя на глазах! Пашни, орудия и семена – все уничтожено, не будет урожая ни на следующий год, ни много лет спустя, даже собаки, кошки и лошади съедены.

– Как они могут? – с болью сказал Вальтеоф. – Битва – это одно, но война с женщинами и детьми – совсем другое. Господи, как они могли?

– По правде, многие нормандцы сами этого не понимают, но они поддерживают своего господина во всем, что он делает, и, действительно, смелость его отрицать нельзя. Некоторые из нас следовали за армией для того, чтобы увидеть, что произойдет. Мы думали, что они могут умереть в снегах, не зная страны, но король держал их всех вместе, он ободрял их и в походе часто ехал вместе с ними и нес оружие тех, кто уже устал. Однажды он потерялся в холмах, и мы надеялись, что схватим его, но не смогли его найти, а затем он приехал в свой лагерь только с четырьмя рыцарями. О, он – великий человек, и многие в страхе теперь, потому что он не знает, что такое жалость. Он говорит, что после этого никто не посмеет восстать!

Ричард де Руль подошел к ним и слушал, о чем идет речь. Он видел ненависть на лицах англичан. Еще он видел фигуру неукротимого Вильгельма, идущего сквозь снега, подбодряющего сникших и уставших, первого среди людей. Но для этих англичан – король только кровожадный захватчик. Он видел в них желание убивать, невероятное озлобление, и один из них уже двинулся к нему, вытаскивая нож, который назывался сикс.

– Нет, – резко сказал Вальтеоф, – оставьте его. Солдат отступил, и Ричард, открывший было рот, чтобы закричать, в молчании вернулся в свою палатку.

Вскоре туда пришел Вальтеоф, он чувствовал себя больным и уставшим, его тошнило от всего услышанного, и на какой-то миг Ричард вдруг стал больше нормандцем, чем другом.

– Ты можешь называть его господином, – зло сказал он, – но говорю тебе, он заслужил более, чем когда-либо раньше, ненависть англичан.

Ричард склонил голову на руки:

– Я не могу простить того, что он сейчас делает. Могу только ответить, что все то время, когда я знал Вильгельма, я гордился его справедливостью. Он никогда не убивал сдавшегося, это не его путь. Но только один раз раньше, при Алансоне, где страшно взбунтовались местные жители, он наказал их так, что это привело всех в ужас. Он рубил пленным руки и ноги, и поэтому люди в Домфронте и в других местах покорились. Герцог пощадил им жизнь, и крови больше не было.

Вальтеоф сел на стул.

– Ты можешь оправдать то, что он делает?

– Нет, но он мой господин и будет им впредь и… – и затем прибавил вызывающе: – мы окропим кровью всю эту землю, но восстание подавим. А после этого кровь здесь литься уже не будет. – Он наклонился вперед и взял Вальтеофа за руку. – Верь мне, друг мой, я по-прежнему так называю тебя, что бы ты обо мне не думал, мир – это все, чего я хочу. Это страна и моя тоже, и я не хочу больше войны. Не надо меня ненавидеть за то, что делает Вильгельм.

• Предыдущая
• 42/75
• Следующая