Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 64

Он не стал ничего рассказывать Штанге и Клаусу. Это были совершенно избыточные для них сведения.

Глава 24

И Тимофею, и Степану доводилось допрашивать людей. Они знали, когда следует задавать вопросы тихо, милосердно, а когда следует рявкнуть. Но принимать серьезные решения случалось редко – на то сидит на Лубянке Николай Петрович Архаров.

Тут же требовалось решение.

Они впервые видели Ерошку, они знали только то, что он шатался по лесу вместе с голштинцами, ел с ними из одного котла. Когда он назвался конюхом графа Орлова, это доверия не прибавило – поди знай, что у графа на уме, и не дал ли он голштинцам своего конюха с особой целью – к примеру, для таскания записочек.

То, что он наговорил о своих убитых товарищах, нуждалось в тщательной проверке. Одного, положим, закололи на глазах у архаровцев, но поди знай, кто тот несчастный. Он остался на дороге, и велика вероятность, что его уже подобрали окрестные поселяне. А если не подобрали, чтобы похоронить, если побоялись, что придется отвечать и оправдываться, и спустили тело в речку? Поселянин иногда рассуждает довольно странно – с этим архаровцы сталкивались, когда деревенские жители, приехав в Москву, попадали в переделки.

Поняв, что ему не верят, Ерошка заплакал.

Он стойко держался все эти дни, потому что желал спасти товарищей. Когда погиб третий, Егор, когда удалось сбежать от злодеев, Ерошка ощутил, что духовные силы иссякли.

Одновременно он понял, что жизнь кончена. Граф Орлов наверняка дознается, что Егор, подкупленный через красивую девку княгиней Чернецкой, уговорил товарищей и обещал поделиться. Это – стыд на всю жизнь. Ведь и сам Ерошка с этой девкой целовался в зарослях жимолости и даже усердно звал ее на сеновал. А она, вишь, предпочла Егорку – он статью покрепче и рожа гладкая!

Лизанька и Саша в допросе не участвовали. Тимофей посоветовал им отойти в сторонку. И они охотно отошли.

Им нужно было принять очень важное решение.

Хотя Саша объявил, что готов жениться, а Лизанька не возразила, этого было мало.

Во-первых, оба понимали, что возвращаться в усадьбу Чернецких до венчания Лизанька не может. Княгиня наверняка что-то придумает, чтобы разлучить жениха с невестой, да хоть в Париж внучку увезет! Во-вторых, они понимали, что нет священника, который согласится их тайно обвенчать. В-третьих, на хлопоты, связанные с венчанием, сейчас просто не было времени. В-четвертых, Саша не представлял, как девушка примет участие в погоне длиной более шестисот верст.

Но говорили они о цветках земляники, которые Лизанька увидела неподалеку от обочины. Она знала это растение, а Саша – нет, и обоим было неловко: она боялась обидеть его насмешкой, он – показаться неучем бестолковым. Обсуждать предметы более серьезные они боялись, да и считала Лизанька, что девушке говорить о будущей свадьбе должно быть стыдно.

Тимофей, Степан и Скес тоже были озабочены этой внезапной любовной историей. Будь их воля – они бы любым способом отправили Лизаньку к княгине Чернецкой. Главное – доехать до Москвы, а там можно, высмотрев церковную колокольню, подъехать к ближайшей церкви, найти поповский дом и, объяснив попу положение дел, сдать девушку с рук на руки попадье. Не нашлось бы священника, который отказал бы в помощи архаровцам; они могли пустить в ход кулаки, превысив полномочия, но они же исправно находили украденное церковное имущество. Священник мог сговориться с кем-то из прихожан о сопровождении Лизаньки в бабушкину усадьбу. Вся беда в том, что архаровцы услышат от девушки краткое «нет».

Наконец Тимофей, будучи старшим, взял власть в свои руки.

– Похнычь, похнычь, – сказал он Ерошке. – А я пока что делом займусь.

Он подошел к Саше с Лизанькой и весьма нелюбезно попросил господина Коробова отойти с ним подальше.

– Врет этот конюх, или кто он там, не врет – пусть обер-полицмейстер разбирается, – сказал Тимофей. – Степан ему вроде верит, я – не слишком. Причудливо как-то выходит – лошадиная свадьба, пленение, раненые товарищи… Тратить на него время мы больше не можем. И тратить время на девицу больше не можем. Это твоя милость понимает? Пока вы с ней любезничаете, голштинцы уходят.

Саша повесил голову.

– Мы оставим ее в ближайшем дворянском доме, который попадется по дороге. Внуши ей, что иначе нельзя.

– А коли не согласится?

– Вот тогда бросим где придется и поедем дальше.

– Я останусь с ней.

– Ты, сударь, забыл – эти супостаты находили приют у местных немцев. Нам в погоне твой немецкий язык будет необходим. Скес!

Яшка, пока шел допрос, ослабил лошадям подпруги и позволил им пастись на обочине, поводьев из рук не выпуская.

– Чего тебе? – отозвался он.

– Собирайся. Не то упустим голубчиков.

– А с этим смуряком как быть?

– Как быть, как быть… На Лубянку, что ли, отвезти?.. На конь, молодцы!

Ерошка первым вскочил в седло. Ему было неловко за слезы.

Саша подошел к Лизаньке. Нужно было сказать, что ей придется остаться, но он не мог. Он ведь даже не знал, каково ее отношение к нему. Мало ли – промолчала, когда он вдруг пообещал жениться! Она – девица, ей положено быть скромной!

И Саша назвал себя дураком, болваном, недотепой. Следовало говорить с девушкой, когда он лежал в постели, а она подавала ему кислое питье! Тогда она сама охотно с ним заговаривала, вопросы о самочувствии задавала. А он? Тогда ведь и пальцы соприкасались – она подносила кружку к его губам, передавала из руки в руку и придерживала, словно боясь, что он, лишившись чувств, уронит. А он? Бесподобный недотепа!

Лизанька понимала, что архаровцы не захотят тащить ее с собой в погоню. Но сдаваться она не собиралась. А сударыне бабуленьке можно и письмецо отправить – мол, жива, здорова, благополучна, безопасна.

Она увидела несчастное Сашино лицо и поняла: Тимофей распорядился и его судьбой, и ее судьбой, Тимофей постановил, что будет разлука. Но Лизаньке была безразлична судьба голштинцев, и те загадочные злодеяния, которые они затевали, тоже мало беспокоили девушку. Главное событие в мире, вокруг которого вращаются Земля и планеты (кое-что из небесной механики она все же запомнила), было объяснение с Сашей! Но вот как приступиться – она не знала.

Материнские подруги рассуждали о мушках, которыми можно было пригласить кавалера к опасному разговору. Этот язык в свете знали и дамы, и кавалеры. Хочешь намекнуть, что не откажешься от галантного приключения – лепишь мушку на щеке, хочешь прямо сказать, что влюблена, тогда – у глаза, требуешь ласки – на груди, как можно ниже. А то еще можно посадить мушку меж бровей, что означает любовное соединение. Лизанька сообразила бы, из чего изготовить мушки, да только понимала: вряд ли знаток земных слоев унижался до изучения этих крошечных кружочков из черного бархата.

Жених стоял перед Лизанькой и молчал. И она не могла начинать первая.

– Ну? Присылать приглашение на веленевой бумажке? – крикнул Тимофей. Сам он эту бумагу, появившуюся недавно в самых богатых домах, в глаза не видывал, знал лишь, что очень дорогая.

– Отъезжаем, сударыня, – добавил благовоспитанный Степан.

И все смешалось в Сашиной голове.

Страх потерять Лизаньку оказался сильнее рассудка. Саша сделал два шага и схватил девушку в охапку самым простонародным манером. Он разве что на гуляньях в Марьиной роще такое видел, когда на Семик там собирается и шляется туча народа, пьяные молодцы пристают к подвыпившим девкам.

Лизанька же поняла, что Саша все делает правильно. Мужчина должен набрасываться на женщину – об этом все материнские подруги мечтали. Но что он должен делать потом – Лизанька не знала. Видимо, поцеловать?

Саша чмокнул ее в висок, и девушка поняла: вот сейчас она так счастлива, как ранее не случалось. О поцелуе в губы она даже не мечтала. И, поскольку глаза ее сами собой закрылись, она не видела, как на ошалевшую от чувств парочку таращатся потерявшие дар речи архаровцы.