Сказка о спящем красавце или Леськино счастье (СИ) - Цыпленкова Юлия - Страница 7

Усмехнулся вновь князюшка и головой покачал. «Может и люб, — говорит, — да только жизнь уйдет, пока она любовь свою признает. Да и не пойдет она в хоромы княжеские, лешихе в лесу мило. Ей в доме моем, что в темнице будет. Ведь и хитростью взять могу, сама стать женой согласится, да только загублю я ее, воевода верный. Нет места Лесовике в городе моем, а мне в ее лес дорога заказана. Нет уж, Никуша, пусть живет себе в чащобе, людей дичится, да страх свой за строгостью прячет. Лес этот и дальше беречь буду, да еще пуще прежнего, а к ней даже мыслью не заверну. Не будет ей со мной счастья, а мне без нее и жить не за чем».

«Так что ж надумал, батюшка?» — так его я спросил. А он и ответил: «Женюсь я, Никуша. Завтра же невест приглашу к себе. Авось, кто и глянется. Если с той, что сердцу мила, быть не могу, так может с той, кому я мил, жизнь сладится. Пусть объявят, что князь жену себе ищет. Вот так и порешу». «Душу ведь измотаешь, батюшка», — ему отвечаю. А он: «Коль кудесница сердце ранила, так к чародейке пойду, пусть исцелит, тогда и жить проще станет».

— Ох, ты ж… — так я рукой рот и прикрыла. Чего удумал, негодник! Душу свою колдовке какой продать! Вот уж дело дурное, вот уж пакость великая.

— Вот тебе и ох, — махнул рукой воевода, да рассказ и продолжил: — На другой день первых невест привели. Бояре-то быстро про решение князя прознали. Вот и повели дочерей. А Велеслав на одну взглянет, да рукой махнет, мол, давай следующую. Словом ни с одной не перемолвился. А как спрашивать стали, что не по нраву ему пришлось, так и стал говорить: эта, мол, светлая, а мне темные любы. У той глаза серые, а один зеленым быть должен. А эта ступает, будто пол проломить хочет, а я хочу, чтоб плыла, будто туман меж деревьев. Тебя, стало быть, искать удумал, да только второй-то не сыщешь: и чтоб глаза разные, и чтоб лесом пахла, и чтоб самой Лесовикой Берендеевной оказалась. Вот и плюнул батюшка в сердцах. Говорит: «Это ж такое, я и жену себе выбрать не могу, всё о лешихе думаю. Не пойдет так дело. Рвать сердце, так сразу».

Вот на четвертый день, как кручиной извелся, невест со двора спровадил и велел коня седлать. Решился, стало быть, чары принять. Да только и за ворота выехать не успели, как колдовка к нему сама явилась. «Прослышала я, князь, — говорит, — про печаль твою великую. Коли доверишься, освобожу от боли твоей». Велеслав посмотрел на нее, да и кивнул, соглашаясь. А колдовка-то с волосьями черными, в косу не забранными. И глаз один серый, другой зеленый, а голос сладкий, будто мед с уст течет.

Не понравилась она мне, будто морок какой на ней. Ведь все желания князя исполнила: и от любви его освободить обещала, и лик дорогой примерила, и сама заявилась. А Велеслав-то, будто и ослеп, всего этого не видит. В хоромы колдовку повел, а сам взор с нее не сводит. «Как звать?» — спрашивает. А она ему отвечает: «Олеславой кличут, а коротко Лесей зови». «Лесенька», — улыбнулся князь, да в хоромах с колдовкой и скрылся.

До ночи за закрытыми дверями сидели, а как звезды зажглись на небе, так Велеслав и объявился. Глаза мертвые, будто всю жизнь из него ведьма выпила. Стоит, качается, а она с ним за руку. «Вот жена моя, — князь говорит. — Ей теперь кланяйтесь». «А обряд как же, батюшка?» — спрашиваю. «Как, — говорит, — наряды свадебные пошьют, так и поженимся». Сказал и назад к себе ушел, а Олеслава эта за ним, как привязанная. Так и ходят теперь рядышком. Куда он, туда и она, что баба недобрая скажет, то князь и сделает.

На седьмой день хотели уж ее погубить, да только накрепко она себя с князем связала. Говорит: «Я помру, вовсе без князя останетесь. За мной уйдет, тоски уж не выдержит». Приворожила видать, сокола нашего. А на завтра и платья уж дошьют, стало быть, свадьба будет. Вот и хожу неприкаянный, чего делать — не знаю. А ты что скажешь, кудесница?

Слушаю я Никушу, а у самой злость в душе закипает такая, что городу не устоять, коли выпущу. Это что ж такое, люди добрые? Заявилась змея подколодная, в душу князя заползла, да еще личиной моей прикрылась! Не спущу я непотребства такого! Я не я буду, если гадине этой шею не сверну. Ишь, чего удумала — на князя моего руки наложить?! Не Олеслава ему нужна, а Лесовика! А этой жабе я космы-то повыдергаю, век лешиху-кудесницу помнить будет.

Велеслав, как лес мой: нужный да близкий. Мне с ним, как средь деревьев, спокойно. И глаза его плутовские, и улыбку хитрую не отдам я самозванке поганой. Не будет он гадину всякую моим именем звать. А как от колдовки избавлюсь, так и ему покажу, как это невест всяких приваживать. Ишь! Я его чаями пою, а он, вишь, гордый. Хоромы его мне не годятся! Да я, где хочешь, жить смогу! За меня он решать еще будет.

Закатала рукава и к хоромам направилась. Волосья по ветру реют, бусы на груди качаются, подвески на обруче звякают, будто звон погребальный по колдовке черной вокруг льется. Уж я ей глаза-то повыцарапываю, уж руки-ноги-то в узел завяжу, в жизнь не развяжется. И другим невестам косы выдеру, коль опять на смотрины явятся. Уж я им всем!

— Да постой ты, Лесовика Берендеевна! — кричит воевода. — Вот уж не кровь в тебе, а огонь жгучий. И куда ж ты так направилась? Тут ведь нахрапом не возьмешь, с умом да хитростью нужно. Ведь слышала ж, что я рассказывал. Поспешишь, беда будет.

Остановилась я. Посопела немного, тяжелым взглядом Никушу пригнула, да и успокоилась. Прав воевода. Нельзя тут силой, тут коварством и разумом надо. Сначала князя от власти черной освободить, а там уж и за нее, проклятую, браться можно.

— Проведи меня в терем, — говорю своему пособнику, — поглядеть я на эту Лесю хочу. Только тайно веди, чтоб гадина не прознала.

— Так и сделаю, — воевода челом посветлел, плечи расправил. — Один раз батюшку из беды вызволила, глядишь, и во второй сумеешь.

— А потом с гадиной посчитаюсь, — ему отвечаю, а сама аж зубами скрипнула. Во, как меня колдовка эта разъярила.

— И я с тобой, — говорит Никуша весело. — Мы с тобой, госпожа Лесовика, всё одно, что рать целая.

— Верно, — киваю, а подвески так и звякают, будто мечи удалью меряются.

На том и порешили. Ушел воевода, а я на базарной площади осталась. Он в палаты княжьи пошел, чтоб проведать, что там делается. «Жди, — говорит, — вернусь за тобой, а покуда к хоромам не лезь». Вот и не лезу. Рядом с Чалой стою, по шее ее глажу. А она на меня глазом косит, мол, чего пригорюнилась? Ну, я ей и нажаловалась.

— И чего, — говорю, — я у тебя такая не умная? Сам князь в гости ходил, подарки делал. Ни одна боярышня ему не глянулась, лешиха по сердцу пришлась, да сама то сердце в клочки и разорвала. Теперь сидит сокол ясный, под властью колдовки сохнет. Уж и горько мне, Чалая, что сама беду накликала. Люб ведь мне князюшка, ой, как люб…

Сказала и сама обомлела. Неужто и вправду сердечко дрогнуло? Неужто не друга в Велеславе увидела? Кобылка моя мне в плечо мордой ткнулась, да и фыркнула. А я стою, как столб соляной, глаза на людей таращу, да только в упор никого не вижу. Это что ж ты, Лесовика Берендеевна, свое счастье, выходит, проморгала? Вот вроде и рядом было, а в упор не увидела, только нос воротила, да от важности пыжилась. А теперь счастье то в руках поганых, а я стою тут и носом шмыгаю, от обиды на себя сгораючи.

— Влюбилась, — сказала я шепотом. — Вот ведь лишеньки.

Говорил мне батька когда-то, мол, придет время, Лесенька, сердечко-то и дрогнет. А я только фыркала, да нос задирала — вот еще. А выходит, прав был батька — вот оно и случилось. Только как же теперь мне жить дальше, коли князюшку моего от напасти не избавлю? А избавлю, вдруг и разлюбил дуреху такую? «Нет Лесовике места в городе моем…».

— А это уж я решать стану, где мне местечко сыщется. Захочу, и буду в хоромах жить. Ишь, кудеснице указывать будет.

Так опять нос кверху и вздернула. Чалая голову вскинула, на меня поглядела и заржала, поганка. Я ей кулаком в морду ткнула, чтоб не скалилась, а она только расфыркалась. У-у, кобыла-охальница. Так и ругались с ней, покуда ждать пришлось. Потом уж друг от дружки отвернулись, да и замолчали. Чалой спор прискучил, а меня тревога заела. И чего ж это Никуша запропал? Иль в хоромах дурное случилось? И столько всего надумала, что волком взвыла. От меня так баба какая-то и шарахнулась, да к богам взывать стала. Я на нее взгляд кинула, да и отвернулась — что с болезной взять?