Любимая мартышка дома Тан - Чэнь Мастер - Страница 16

• Предыдущая
• 16/88
• Следующая

У меня появилось неприятное чувство: если эта женщина знает вино из Мерва, она может знать и всё прочее, что стоит за этим названием и касается лично меня.

Мерв – это там, где армия Кутайбы ибн Муслима долго нависала над границами бухарского Согда. Первым пал Байкенд, город шелкоторговцев, где стоял громадный дом моего деда, знакомый мне до последнего коридора и последнего персикового дерева в саду,– впрочем, тогда, в год первого похода Кутайбы, я только-только научился ездить верхом, а потом и ходить.

Дальше, после похода, железные колонны всадников Кутайбы вернулись в Мерв. Но вскоре снова обрушились на восставший Байкенд. Через три года пришла очередь Бухары.

Все моё детство прошло под отчаянный шёпот слуг и родных: неужели сейчас, когда «чёрные халаты» взяли ещё и Хорезм, они осмелятся тронуть Самарканд, грозный, неприступный, с двойной каменной стеной и лучшими в мире кольчугами и изогнутыми мечами, лучшими в мире воинами, для которых смерть – как желанный вечерний отдых?

Но Кутайба решился. И я до сих пор помню шёпот и всхлипывания, качание рыжих отсветов внезапно зажжённых среди ночи светильников. Сильные руки бросили меня на седло и долго везли в ночь. Жутко стучало в мою спину сердце того, кто погонял коня так, будто бежал от чудовища-аждахора.

Мерв… Эта женщина могла знать и многое другое, связанное с названием этого города. Год за годом тихой и упорной войны, которая ведётся не на поле боя, а на улицах и в ночных комнатах, когда из рук в руки передаются деньги, шёпотом произносятся имена верных людей. Это уже не из моего детства, эта война закончилась совсем недавно, и вели её не только несчастные дед и отец, а и я сам.

И вот – именно Мерв начинает неожиданно полыхать восстанием, и тысячи языков вдруг начинают повторять имя дяди пророка – Аббаса, – и ныне живых его потомков; и приходит не знающий поражений Абу Муслим; и, наконец, тот, кто потом стал великим Мансуром.

Всё это было в Мерве и соседних городах Хорасана. Тогда-то я и получил удар кинжалом в спину, а потом, как последнюю горькую награду,– наугад прилетевшую из пыльного занавеса битвы стрелу в правое плечо.

Актрисе Юй достаточно было бы поинтересоваться, чья семья сейчас владеет целым десятком виноделен в Мерве и с помощью каких заслуг и после каких подвигов она приобрела их. И тогда оказалось бы, что она знает про меня чуть больше, чем следовало бы. Так же как разбирается в винах чуть лучше, чем обычная придворная актриса.

В общем, рано или поздно мне предстоит начать всерьёз выяснять, кто же она на самом деле, актриса Юй Хуань, дочь какого принца и чья супруга – какого министра или полководца.

Вот только хорошо бы, чтобы выяснение это затянулось как можно дольше. А сейчас… так хотелось просто лежать с ней рядом и ни о чём не думать.

– Аромат старой кожи и спелой ежевики, именно так,– повторил я, опускаясь рядом с ней на простыни с чашей в руке и ощущая нежную прохладу её бедра.– Так вот, мы говорили о воинах и героях. Бактрийская лоза была известна много веков. Но затем в древний Мерв пришёл великий воин с Запада. И много тысяч его солдат. Но эта, последняя, война у него не получилась. Армия бьша разбита, голова его была принесена в дар парфянскому царю, а вот солдаты, те, кто остались в живых… Ну, что с ними было делать? Всех убить? Им дали участки земли, те самые, которые рождали такую хорошую лозу и такой отличный хлеб. И говорят, что несколько черенков виноградной лозы они привезли с собой в ранцах с Запада и привили к той, бактрийской лозе. И вот имена их забылись, лица их детей и внуков уже не отличишь от прочих мервцев и хорасанцев,– а тому вину, которое они начали тогда делать, до сих пор нет равных. Оно знаменито. И это всё, что осталось.

– А что, даже имя того великого полководца с Запада забылось? – с любопытством спросила Юй Хуань, делая новый маленький глоток.

– О,– вздохнул я.– Ну, вообще-то не забылось, хотя прошло всё-таки семьсот лет… Это у меня оно все как-то ускользает из памяти. Он ещё прославился тем, что подавил восстание рабов, чуть не уничтожившее всю его империю. Сегодня, кстати, уже разрушенную. Странное такое у него было имя, похожее на звук ореха, попавшего под лошадиное копыто. А, вот: Красс. Марк Красс.

– Демоны из могил поднимаются под пение заклинаний ночью и приводят дела в Поднебесной в порядок,– сказал странным сдавленным голосом стоявший перед нами человек с лунообразным лицом, лишённым какого-либо выражения.

– У этих демонов есть враг среди живых? Вы назвали им имя их врага? – раздался в ответ голос, похожий на сип Юкука.

Обе фразы, однако, были произнесены губами неподвижно стоящего человека. Произнесены на два голоса, в точности повторяя тембр и интонации двух разных людей. Сам Юкук молча слушал этот спектакль, сидя рядом со мной на подушках, и утомлённо улыбался, показывая остатки зубов. Если бы не это последнее (и печальное) обстоятельство, я бы сказал, что он сегодня выглядит моложе на десять лет – верный признак того, что он принёс мне какую-то важную информацию.

Человек, стоявший перед нами, был нашим, бухарцем,– по родителям; сам же он появился на свет и всю сознательную жизнь провёл в Поднебесной империи, и её язык был ему столь же родным, как и согдийский. В обычное время он был нашим конюхом, потому что никакая более сложная работа ему не удавалась, делать он мог только то, о чём ему говорили точно и просто, а лучше – два раза. Конюхом он и остался бы навсегда, если бы кто-то из моих предшественников не услышал, как, чистя бархатный лошадиный бок, он ворковал на ухо коню, воспроизводя только что услышанный им разговор у прилавков – полностью, слово в слово, без запинки, да ещё и на разные голоса.

Комнату в галерее над кухней, где происходило это странное действо, мы ненавидели. Находиться в ней без мучений можно было только зимой; тогда мы здесь грелись, сбросив плащи и накидки. Летом же в ней было невыносимо душно. Дело в том, что она была увешана в два слоя коврами, не пропускавшими звук. Но вот жар, дым и чад кухни ковры всё-таки пропускали. В комнатах слева и справа от нашей «ковровой душегубки» атмосфера была такая же, поэтому там никто не жил, а в моменты наших наиболее важных совещаний глухо топавшие снаружи, по галерее, часовые следили за тем, чтобы в этих двух комнатах никого не было. Лучше всего, конечно, было тихо шептаться под каким-нибудь деревом во дворике, но днём дворик превращался в кишащую народом торговую площадь; значит, совещание приходилось переносить на ночь, а я потом спал в моей запасной комнате в той же галерее, неподалёку от жилища Меванчи.

– Стоп, теперь про кошек,– сказал лунолицему Юкук.

– Кошки! Зачем вам нужны были кошки – вы хотели потревожить покой самой императрицы, которая боялась кошек при жизни? – послушно отозвался тот голосом самого же Юкука, с угрожающими интонациями. И тут же ответил вторым голосом, в котором звучал страх:

– Мои преступления огромны. Но я не знаю, зачем эти кошки. Вы говорите, что они должны были тревожить покой императрицы У? Я не понимаю, господин судья. То были обычные кошки. Академик говорил, что мы ждём от кошек сигнала. Когда мы начали собираться на могиле, клетки с кошками стояли у ног тех, кто был прямо у алтаря. Кошки вели себя странно, лежали в клетках и мяукали. Тут академик дал сигнал, и начались заклинания. А с ним был монах, он сидел возле кошек и смотрел на них.

– То есть кошек никто не мучил, не приносил в жертву? – мгновенно перешёл конюх на сиплый шёпот. И сразу же сам отозвался:

– Нет, нет, они просто на них смотрели. Клетки были открыты, но кошки забились по углам, не хотели оттуда выходить. И вдруг, когда стемнело, кошки будто взбесились. Академик крикнул, что этого дня мы ждали давно, люди начали зажигать новые курения, а кошки вдруг понеслись во все стороны… И тут произошло всё остальное, появились вы…

Юкук мгновенно остановил его поднятой рукой и повернул ко мне голову, оскаленную в улыбке:

• Предыдущая
• 16/88
• Следующая