Меж молотом и наковальней (СИ) - Алмазная Анна - Страница 63

— Прости, — прохрипел он.

— За что? — спросила я, не оборачиваясь.

За спиной раздался тягостный вздох. А я так боялась, так страшно боялась обернуться… вглядывалась в сизый, клубившийся туман, в покрытую инеем траву, и понимала, что все… как раньше уже никогда не будет. И счастье мое, такое яркое недавно, было куплено чужой болью. Болью самого родного для меня человека.

— За то, что нашел тебя так поздно. За то, что теперь растревожил твою душу. Мы же оба знаем…

— … я не брошу Анри, — прервала его я.

— Знаю.

— И никогда не изменю ему.

— Знаю. Потому и не спешил появляться в твоей жизни…

— Когда ты меня нашел?

— Месяц назад…

Когда начались те странные сны. Нашел и не спешил показываться, и если бы не тот дурной извозчик, если бы не понесли те кони… если бы… как же все это трусливо, подло. Ведь не покажись он мне тогда, и страдал бы он дальше… в одиночку. Мой любимый и верный пес, страдал бы без меня… как я могла даже так подумать?

— Ники! — выдохнула я, и, уже не выдерживая, все же обернулась.

Он опустил взгляд и встал ко мне спиной, будто не хотел заглядывать мне в глаза. И, уже не думая, я метнулась к нему, обняла его за пояс, прижалась лбом к его спине:

— Прости меня, мой Ники!

Мне легче… я забываю каждый раз, когда умираю, когда перерождаюсь. Я могу влюбиться еще раз, если не встречу его… бывает, хоть, слава Богу, крайне редко, он… он помнит всегда. Он любит только меня, ждет только меня. Он верен только мне. У него есть только я, и никого больше!

Но Анри меня спас! Как я могу его предать?

И Ники понимал, без слов. Не разнимая наших объятий, он сплел свои пальцы с моими, мягко потянул мои ладони выше, к его глухо бьющемуся сердцу. Как часто я слышала в прошлых жизнях это биение? Как часто засыпала у Ники на груди, растворяясь в безоблачном счастье? Как часто расцветала, начинала жить, когда он меня находил? Я не могла уже и сосчитать. Человеческая жизнь коротка, а наша связь… длиться уже так долго…

Что значит для вечности одна человеческая жизнь?

Одна моя жизнь, отданная другому.

— Ники… — прошептала я, вырываясь.

— Я не уйду, — глухо ответил он. — Я буду рядом пока… вновь тебя не потеряю.

— Знаю.

— Я не буду мешать, — сказал он, и в голосе его было столько грусти, одиночества, боли…

— Ники… — выдохнула я. Почему все вот так?

Этот вопрос бился в моей голове, когда я засыпала той ночью в объятиях Анри. Ники был где-то рядом, я чувствовала. Бродил в морозной темноте, не в силах найти покоя. И покоя не видать было и мне…

Я не могла есть. Дышать не могла. Я боялась выйти на улицу, но и так знала, что Ники рядом. Я не понимала, чего хотела на самом деле, я любила обоих. Я даже не знала, что вот так можно… Но я уже выбрала Анри. Я уже поклялась быть с ним перед Богом. До самой смерти. И как не было бы больно мне и Ники, а ему придется уйти…

Только как отпустить-то?

— Расскажи, — сказал, наконец, Анри.

Был морозный вечер. Трещал огонь за каминной решеткой, малышка ползала по ковру у моих ног под надзором няни, а я сидела в кресле, укутав колени пледом, и делала вид, что читаю. Наверное, получалось у меня не очень, если Анри догадался.

— Ты о чем?

Анри подал знак старой няне, и та быстро подхватила недовольно заукавшего ребенка и почти выбежала из вдруг ставшей неуютной гостиной.

— Расскажи, что тебя томит, ma chérie.

Я смотрела в огонь и не могла выдавить ни слова. Можно ли рассказать мужу… но… сомнения куда-то ушли. И я рассказала, так боясь, что он не поверит… все рассказала. И о том, кем мне все время был Ники, и о том, что встретила его теперь, в этой жизни, и о том, что он теперь бродит тенью вокруг нашего поместья. Тихо, спокойно рассказала, в тишине, прерываемой лишь треском в камине и шорохом сминаемых страниц под моими пальцами.

А он слушал. И не перебивал. И лишь когда я замолкла, сказал:

— Позови его.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Ты говорила, что он слышит твой зов. Что вы связаны. Так позови его, я хочу его увидеть.

— Но Анри!

— Позови его! — выкрикнул он, и это был, пожалуй, единственный раз, когда Анри повысил на меня голос.

Мой сдержанный Анри сорвался тогда на крик. Это теперь он стал ехидной сволочью, а тогда… тогда он был другим. Всегда собранным, всегда внешне холодным, всегда внимательным. Бесконечно родным…

Но не в тот миг. Когда глаза его горели огнем, губы были сжаты в узкую линию, а меж бровей легла напряженная морщина.

— Я не предам тебя, — прошептала я, прижимая к нему, напряженному до жесткости. — Никогда не предам. Ты же знаешь?

— Позови. Его. Я ничего ему не сделаю. Вам обоим. Позови…

И я позвала.

Шаги в коридоре, стук в дверь, мягкий голос слуги, когда он докладывал о посетителе. И Ники в дверях. Спокойный, собранный. Смотрящий только на Анри.

— Значит, это правда? — прохрипел Анри. — И ты ее собачка?

— Пусть будет так.

— И ты так просто не уйдешь?

— Я не могу уйти от своей хозяйки… наша связь не позволит.

— А ей быть вдалеке от тебя, теперь, когда она тебя вспомнила?

Ответа, наверное, не требовалось нам всем.

Тишина стала невыносимой. Анри медленно развернулся, налил дорого вина, сверкнули на его пальцах дорогие перстни. Опустошил кубок одним залпом, позвал слугу и глухо приказал:

— Приготовь покои для нашего гостя.

И, когда слуга вышел, ответил на наш немой вопрос:

— Мне надо подумать.

А потом схватил Ника за воротник, прошипел ему в лицо:

— Но ее не тронешь! Ты меня слышал! Она моя. И это не изменится! Не в этой жизни!

— Я знаю, — спокойно ответил Ник, и в глазах его мелькнула горечь поражения.

— Поклянись. Ею поклянись!

И Ники твердо ответил:

— Клянусь. Нашей связью клянусь. Не трону ее… пока она не переродится. А большего от меня требовать ты не имеешь права. Она моя!

— Анри! Ники! — выдохнула я, но муж впервые от меня лишь отмахнулся:

— Иди к себе, ma chérie, мне надо подумать.

Я никогда раньше не видела его пьяным, но в тот день Анри пил всю ночь. Я ходила как неприкаянная по нашей спальне, а в окне в крыле напротив, в покоях для гостей, тоже всю ночь горел свет. Я видела силуэт сидящего на подоконнике Ники, его тонкий, красивый профиль, и, закусывая губу, в бессилии опускалась на кровать. Я не знала, чего тогда хотела. Я не знала, о чем просить Бога. Я не знала, даже на что жаловаться.

Много женщин никогда не познали любви. В меня влюбились сразу двое замечательных, сильных мужчин. Так как же я могу жаловаться?

А утром Анри, не попрощавшись, ничего не объяснив, уехал. Вернулся к вечеру, когда начало темнеть, и я вся извелась в ожидании. Сильный ветер качал деревья, шумел за окном, и я так боялась, что Анри сгинул по дороге, что горячий конь его испугался ветра, понес, сбросив всадника… но, когда увидела мужа во дворе нашего дома, не нашла в себе смелости к нему спуститься. И почувствовала неладное, когда Анри пришел ко мне сам. Положил на кровать ошейник, красивый, широкий, инкрустированный драгоценными камнями, и сказал:

— Я согласен, чтобы он остался. Но только как твой пес. И пока я жив, ты не прикажешь ему оборотиться.

— Анри… Он не собака, как ты не…

— Или пусть уходит. Это мое последнее слово.

И вышел… и прислал ко мне Ника.

Я не хотела говорить. Не хотела верить. Но Ник знал меня слишком хорошо, чтобы не вытянуть из меня условий Анри. И… сразу на них согласился.

— Пойми, родная, — мягко шептал Ники. — Он мужчина. И он не сможет терпеть рядом с собой соперника. Пока же я пес… все становится легче…

Ничего не легче!

— Но Ники…

— Он позволил нам попрощаться…

И через пару дней в зимнем саду нашего поместья я собственноручно защелкнула на шее Ника ошейник. И так плохо мне не было, наверное… никогда. Я плохо помню тот момент, и он мне так часто снился ночами. Снился по-разному… а то в саду, в солнечный день, а то посреди заснеженного леса, а то на берегу лесного озера… я раз за разом предаю моего Ники. Раз за разом застегиваю на его шее тот проклятый ошейник. Унижаю человека, которого люблю больше жизни.