Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 84

– Он мне как сын. – Джулиан заплакал. – Вот же судьба-сволочь…

– Он веселый? Шкодит, как мы в свое время?

– Уж мы-то дали жизни, скажи? – Он улыбнулся.

– Не то слово.

– Помнишь, как тебя похитила ИРА? Вот выдался денек.

– Нет, Джулиан, похитили тебя.

– Меня?

– Да.

– Меня похитили?

– Тебя.

– А почему? Что я им сделал?

– Ничего. Они ненавидели твоего отца. Хотели получить выкуп.

– Он заплатил?

– Нет.

– Узнаю Макса. Мне отрезали ухо. – Джулиан хотел поднять руку к голове, но не донес и уронил на одеяло.

– Да. Зверье поганое.

– Я вспомнил. В общем они обращались со мной хорошо. Кроме тех моментов, когда что-нибудь мне отрезали. Я сказал, что люблю батончики «Марс», и один из них притащил мне целую коробку. Держал их в холодильнике. Кажется, мы с ним подружились. Имя его не вспомню.

– Ты навещал его в тюрьме. Я сказал – ты рехнулся.

– Я говорил, что они едва не отчекрыжили мне член?

– Нет. – Я подумал, он снова бредит.

– За день до того, как меня нашли. Сказали, есть выбор: глаз или хер. На мое, дескать, усмотрение.

– Господи…

– Я бы, конечно, выбрал глаз. Только с другой стороны от отрезанного уха, для симметрии. Представь, если б мне отфигачили елдак? Я бы сейчас здесь не лежал. Ничего бы этого не было.

– Это как посмотреть.

– Они бы спасли мне жизнь.

– Возможно.

– Нет, ты прав. Я бы, наверное, покончил с собой. Без елдака это не жизнь. Удивительно, как такая малость полностью подчиняет себе, скажи?

– Малость? – Я вскинул бровь. – Говори за себя.

Джулиан улыбнулся.

– В наше знакомство ты привел меня в свою комнату и попросил показать мою штуковину, помнишь? Уже тогда я должен был догадаться о твоей маленькой грязной тайне.

– Ничего я не просил, – возмутился я. – Вот ты опять, а все было наоборот – ты захотел глянуть на мою штуковину.

– Быть такого не может. Какой мне интерес?

– Ты с рождения помешан на сексе.

– Это правда. Помню, я запал на твою матушку.

– Ни ты, ни я ее не знали.

– Как это? Мод!

– Она приемная мать.

– Ну да, ну да, – поморщился Джулиан. – Вечно ты уточняешь.

– Так меня приучили. С первого дня в том доме. Чего ты врешь, что запал на нее? Она и тебе годилась в приемные матери.

– Я не вру. Зрелые женщины меня никогда не привлекали, но Мод – особый случай. И она на меня запала. Мол, в жизни не видала такого красавца.

– Ну ты брехло! Не могла она этого сказать.

– Хочешь верь, хочешь нет.

– Тебе было всего семь.

– А она сказала.

– Господи Иисусе! – Я покачал головой. – Иногда я думаю, что без плотских желаний жизнь моя была бы гораздо лучше.

– Евнухом не прожить. Никому. Если б ИРА меня оскопила, я бы застрелился. Может, я наказан за все свои грехи, как думаешь?

– И мысли не допускаю.

– В теленовостях какие-то политики говорили, что СПИД пошел от…

– Не слушай ты этих придурков! Ничего они не знают. Говно собачье. Тебе не повезло, вот и все. От всех обитателей седьмого этажа отвернулась удача. Не более того.

– Наверное. – Он вздохнул и тотчас вскрикнул от боли.

– Джулиан! – Я вскочил.

– Все нормально, – сказал он и опять вскрикнул. Я кинулся за Бастианом. – Не уходи, Сирил… пожалуйста.

– Я позову врача…

– Не надо. Врач не поможет.

Я снова подсел к нему и взял его за руку.

– Прости за все обиды, какие нанес тебе и Алисе. Я раскаиваюсь искренне. Если бы таким, какой я сейчас, я мог вернуться в свою юность…

– Ладно, дело прошлое. – Глаза его закрывались. – Алисе было б мало радости всю жизнь мыкаться с тобой. А так она хоть изредка трахалась.

Я улыбнулся.

– Я кончаюсь, – вдруг прошептал Джулиан. – Сирил, я чувствую смерть.

На языке вертелись всякие слова вроде «нет», «держись», «не уходи», но я промолчал. Болезнь побеждала.

– Я любил тебя. – Я склонился к нему. – Ты был моим лучшим другом.

– И я тебя любил, – прошептал он и вдруг испуганно вскинулся: – Я тебя не вижу!

– Я здесь.

– Не вижу… одна темнота…

– Я здесь, Джулиан, здесь. Слышишь меня?

– Да… но не вижу… не отпускай меня…

Я чуть сжал его руку – мол, тут я, тут.

– Нет… обними меня… напоследок…

Я помешкал, а потом обошел кровать и лег рядом, обхватив его исхудавшую трепещущую оболочку. Сколько раз я мечтал о подобной минуте, но теперь уткнулся лицом ему в плечо и заплакал.

– Сирил… – прошелестел Джулиан.

– Молчи… – шепотом ответил я.

– Алиса…

Он обмяк в моих объятиях. Казалось, я держу его целую вечность, хотя прошло, наверное, минуты две. Дыхание его замедлилось и угасло. В палату вошел Бастиан и, глянув на монитор, сказал, что все кончено, Джулиана больше нет. Еще минуту-другую я не размыкал рук. Потом встал, позволив нянькам заняться их скорбным делом. Мы с Бастианом лифтом спустились на первый этаж, вышли из больницы; Бастиан вскинул руку, подзывая такси, и вот тут я совершил самую страшную ошибку в своей жизни.

– Дождь перестал, – сказал я. – Давай пройдемся. Я хочу отдышаться.

И мы пошли пешком.

В молчании мы шли по дорожкам, окаймленным деревьями.

– Записная книжка! – Я резко остановился. – Она осталась в тумбочке.

– Зачем она тебе?

– Я обещал позвонить Алисе. Надо ее известить.

– Завтра позвонишь. Его личные вещи будут в кладовой.

– Нет, – я затряс головой, – я должен сообщить сегодня. Надо вернуться.

– Уже поздно, – сказал Бастиан. – Ты расстроен. Погоди до завтра.

Меня зазнобило, неудержимым потоком хлынули слезы.

– Не плачь. – Бастиан привлек меня к себе и обнял. – Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Я тебя люблю.

И тут раздался окрик:

– Эй, пидоры!

Я оглянулся – к нам подбегали трое.

Больше я ничего не помню.

Когда в начале пятидесятых мой приемный отец Чарльз в первый раз гостил в тюрьме Маунтджой, мне не разрешали его навещать. Конечно, я еще был мал, а Мод ничуть не прельщало очистительное и вместе с тем удручающее свидание в темнице, однако неуемное желание посетить узилище не покидало меня с той поры, как семилетний Джулиан поведал о своих впечатлениях, полученных в застенке во время встречи его отца с клиентом-женоубийцей. Насколько я знаю, Мод ни разу не съездила к мужу, хотя каждую неделю получала пропуск. Она их не выбрасывала – аккуратная стопка этих пропусков лежала на телефонном столике в прихожей нашей маленькой квартиры. Однажды я спросил, не собирается ли она использовать по назначению один из этих драгоценных мандатов, и моя приемная мать, вынув сигарету изо рта, загасила ее о вышеупомянутую стопку.

– Надеюсь, ты получил ответ? – усмехнулась она.

– Может, тогда я его навешу? – предложил я.

Мод нахмурилась и достала из портсигара шестьдесят четвертую сигарету за день.

– Что за странная мысль? Как тебе взбрело в голову?

– Все же он мой отец. И наверное, будет рад общению.

– Чарльз тебе не отец, – возразила Мод. – Ты приемыш. Об этом сказано не раз. Выкинь из головы всякую блажь, Сирил.

– Но дружеское лицо…

– С чего ты взял, что у тебя дружеское лицо? По правде, твоя физиономия всегда казалась мне кислой. Над этим тебе стоит поработать.

– Хорошо, знакомое лицо.

– Наверняка он обзавелся кучей знакомств. – Мод прикурила сигарету. – Говорят, в тюрьме очень развито чувство локтя. Я думаю, Чарльз там как рыба в воде. Раньше он всегда легко сходился с чужаками. Нет, о твоем визите не может быть и речи. Я этого не допущу.

Тогда в тюрьму я так и не съездил. Но теперь, когда Чарльз опять оказался за решеткой, а я дожил почти до пятидесяти лет, ничье разрешение мне не требовалось. Получив пропуск, я с нетерпением ждал возможности посмотреть, как живет уголовный элемент.