Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 82

– В тот день… в ризнице… когда я тебе признался… Ты заставил меня пройти через это. Я бы мог… мы могли бы… все прекратить, но ты меня заставил…

– То есть это я виноват? Ты что, сука, издеваешься?

– Нет, виноват я. Я это знаю. Из-за меня все зашло слишком далеко. Нельзя было ничего затевать с Алисой. Теперь этого не изменишь. – Я глубоко вздохнул, меня затрясло, когда я вспомнил себя тогдашнего. – Я хотел написать. Правда хотел. Но я был в ужасе. Чуть не покончил с собой. Пойми, мне было нужно бежать, все бросить и начать жизнь заново. Я не нашел в себе сил… объясниться с Алисой.

– Потому что ты гнусный трус. И лжец. Каким был, таким и остался.

– Нет, я стал другим. Совсем другим. Потому что уехал из Ирландии. Теперь я могу быть самим собой.

– Уходи. – Джулиан отвернулся. – Дай умереть спокойно. Ладно, ты победил. Тебе – жизнь, мне – смерть.

– Ни в чем я не победил.

– Победил, – тихо повторил он. – Так что кончай злорадствовать.

– Как она? – спросил я, не желая уходить. – Я про Алису. Она оправилась от удара? Теперь она счастлива?

– О чем ты? Прежней она уже не стала. Ты хоть понимаешь, что она тебя любила? Ты казался ей таким надежным.

И она думала, что и ты ее любишь. Так ей мнилось, потому что ты собрался на ней жениться.

– С тех пор много воды утекло. Я даже не вспоминаю о том времени. Наверное, и она меня забыла, так что зачем бередить старые раны?

– Как ей забыть тебя? – спросил Джулиан. Взгляд его говорил, что он охотно придушил бы меня. – Я же сказал, ты разбил ее жизнь, вдребезги.

Я скривился. Спору нет, ей было нелегко. Но время лечит. Не такая уж я ценность. Наверняка она оправилась. А если нет, то пора бы. Не девочка уже. Да, я нанес ей рану, но жизнь ее не разрушил.

– Наверное, Алиса вышла замуж? – спросил я. – Она молодая, красивая…

– Как она может выйти замуж? Она обвенчана с тобой, если ты помнишь. Ты же ее бросил посреди торжества в отеле «Шелбурн»! Вы уже обменялись клятвой верности.

– Но она могла аннулировать этот брак. – Мне стало как-то тревожно. – Ничто ей не мешало, раз я сгинул с концами.

– Она его не аннулировала, – тихо сказал Джулиан.

– Но почему? Зачем до конца жизни изображать из себя мисс Хэвишем[55]? Послушай, Джулиан, я признаю свою вину. Я поступил ужасно, Алиса этого ничем не заслужила. Виноват я. Трус. Полное говно. Но, ты сам сказал, я бросил ее посреди торжества, когда мы еще не добрались до брачного ложа. При желании такой брак аннулировать легко. И если она этого не сделала, моей вины тут нет. Это ее решение.

Джулиан смотрел на меня как на помешанного; он хотел что-то сказать, но только беззвучно открыл и закрыл рот.

– Что? – спросил я.

– Ничего.

– Нет, говори, – не отставал я, чувствуя какой-то подвох.

– Слушай, заканчивай ты с этой хренью, а? Пусть вы не добрались до брачного ложа, но ты умудрился переспать с ней до свадьбы, не помнишь?

Я растерялся. И тут вспомнил ночь за две недели до венчания. По-моему, тебе стоит прийти в гости, Сирил. Мы поужинаем, выпьем пару бутылок лучшего вина Макса и потом, значит, ляжем в постель. С тех пор об этой ночи я никогда не думал. И даже сейчас не сразу о ней вспомнил.

От следующей мысли я похолодел.

– Кто такой Лиам? – спросил я.

Джулиан смотрел на затянутое тучами вечернее небо за окном.

– Ты сказал, отец умер, из родных почти никого не осталось, только Алиса и Лиам. Кто такой Лиам?

– Это причина, по которой Алиса не могла аннулировать брак. Причина, по которой ей пришлось остаться твоей женой, лишив себя возможного счастья с настоящим мужчиной. Лиам – ее сын, мой племянник. Твой прощальный подарок. А теперь скажи, что эта мысль тебя никогда не посещала.

Я медленно встал, ноги были как ватные. Хотелось сказать: ты врешь! я не верю ни единому слову! Но в том-то и дело, что я поверил всему. Зачем ему лгать? Я бросил беременную Алису. На торжестве она пыталась со мной поговорить, но я не стал ее слушать. Наверное, она уже знала или догадывалась и хотела сообщить мне. А я удрал в Европу, оборвав все связи с моим прошлым и оставив ее на позор. В то время одинокая беременная женщина считалась чуть ли не шлюхой. Я всегда думал, что моя родная мать потому и отказалась от меня, что в сороковые годы безмужней женщине было не по силам в одиночку вырастить ребенка. С тех пор в Ирландии мало что изменилось. Выходит, я поступил с Алисой точно так же, как мой отец с моей матерью?

Но она-то считалась замужней, что, наверное, было еще хуже. Не окольцованная, она еще могла надеяться на встречу с мужчиной, который закроет глаза на ее прошлое и воспитает ее ребенка как своего собственного. Но кольцо на пальце лишало всех шансов. Напрочь. Тем более тогда. Тем более в Ирландии.

– Я ничего не знал, – выговорил я. – Клянусь, ни сном ни духом.

– Ну вот, теперь знаешь. Может, зря я тебе сказал. С головой-то у меня беда. Оставь все как есть, ладно? Им хорошо. Все эти годы они прекрасно справлялись без тебя. Ты им не нужен. Слишком поздно вмешиваться в их жизнь.

Я промолчал, не зная, что сказать. У меня есть сын. Сейчас ему уже четырнадцать. Я медленно двинулся к двери, но меня нагнал голос Джулиана, тихий, полный страха перед тем, что его ожидало:

– Не уходи… пожалуйста…

– При желании она бы меня известила. – Я пытался осмыслить ситуацию. – Нашла бы способ меня разыскать.

– То есть она сама во всем виновата?

– Нет, я к тому…

– Знаешь что, вали-ка ты отсюда! – Тон его изменился мгновенно. – С Алисой ты обошелся как последняя сволочь, мне годами врал… Не понимаю, зачем я трачу на тебя последние крохи своей жизни. Пошел вон.

– Джулиан…

– Я сказал, иди на хер отсюда! – заорал он.

Вечером 11 мая 1987 года громыхала гроза, в окно барабанил дождь. Я сидел в своем любимом кресле и читал «Нью-Йорк таймс» – статью о начавшемся суде над «лионским мясником» Клаусом Барби. Напротив меня на диване разместилась Эмили, всеми силами старавшаяся мне досадить. Она массировала Игнацу ступни и временами покусывала его за ухо, в то время как бедолага читал «Аравию», свой любимый рассказ в «Дублинцах» Джойса. Как он сносил это лапанье, было выше моего понимания – подруга его смахивала на прожорливую мышь, объедавшую головку сыра.

– Удивительно, что этим кто-то еще интересуется, – сказала она в ответ на мою реплику об адвокате, взявшемся защищать бывшего гестаповца. – Все это быльем поросло.

– Вовсе нет, – возразил я. – И потом, вы вроде как историк. Неужели вам не интересно?

– Возможно, меня бы это заинтересовало, если б я, подобно вам, пережила войну. Но я не пережила. И потому интереса нет.

– Я не застал войну. Вы прекрасно знаете, что родился я только в августе 1945-го.

– Ну, почти застали. А что он натворил, этот парень? Он ведь уже глубокий старик?

– Да, но это не избавляет от ответственности за содеянное в прошлом. Я не пойму, вы действительно не знаете, что он сделал?

– Да нет, что-то такое слышала…

– Хватит уже того, что он отправил сорок четыре еврейских ребенка из приюта Изьё в Освенцим, где они, видишь ли, погибли, – сказал Игнац, не отрываясь от книги. – Об этом знают все мало-мальски образованные люди.

– Ладно, ладно. – С ним Эмили спорить не хотела. Досадливая нотка в ее тоне меня порадовала. – Дайте газету, я гляну.

– Я еще не дочитал, – сказал я.

Она испустила тяжелый вздох, словно я для того только и появился на свет, чтобы мучить ее.

– Кстати, вам уже сообщили новость, мистер Эвери? – помолчав, спросила Эмили.

– Какую новость? – Я отложил газету и посмотрел на Игнаца.

– Давай потом. – Игнац окинул ее сердитым взглядом. – Когда Бастиан вернется.

– Что за новость? – Мысленно я взмолился, чтоб меня не огорошили известием о женитьбе, беременности или еще о чем-нибудь подобном, что навеки свяжет его с этой ужасной женщиной.