Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 8

Из тарелки в центре стола Смут взял кусок хлеба и обтер им край миски, дабы ни крохи не пропало втуне. Положил хлеб в рот, тщательно разжевал, проглотил и запил пивом.

– Мы уж вроде как притерпелись к тебе, Китти, – сказал он. – Я думаю, еще пара-тройка месяцев погоды не сделают.

Вопреки маминым ожиданиям, работа в парламентском буфете оказалась далеко не простой, ибо требовала дипломатических навыков в общении с депутатами. День-деньской народные избранники, источавшие запах табака и немытого тела, туда-сюда шастали и требовали кофе с пирожным, редко демонстрируя хоть какое-то знакомство с хорошими манерами. Одни заигрывали с официантками, не рассчитывая на большее, другие рассчитывали и злились, получая отлуп. Ходили истории о девушках, которые уступали домогательствам, но были уволены за то, что приелись соблазнителям, и о тех, кого изгоняли за отказ от непристойного предложения. В общем, если депутат на кого-то положит глаз, жертву ждала одна дорога – в очередь за пособием по безработице. В то время в депутатском корпусе были четыре женщины, которых мама прозвала «Может Быть»: Мэри Рейнольдс от округа Слайго-Литрим и Мэри Райан – от Типперэри, Бриджит Редмонд – от Уотерфорда и Бриджит Райс – от Монагэна. Жуткие стервы, они, рассказывала мать, чурались официанток, чтоб какой-нибудь депутат не попросил вскипятить чайник или пришить пуговицу к рубашке, спутав их с работницами.

Премьер-министр Имон де Валера[4] в буфете появлялся редко (миссис Хеннесси сама носила ему чай в кабинет), но, случалось, заглядывал в дверь, если кого-то разыскивал, или иногда подсаживался к какому-нибудь «заднескамеечнику», чтобы выведать настроения в партии. Высокий, худой и на вид слегка бестолковый, он был сама вежливость и снискал безграничную признательность матери, однажды сделав выговор молодому министру, который подозвал ее щелчком пальцев.

Другие официантки маме очень сочувствовали. Девушка, которой только что стукнуло семнадцать и у которой вымышленный муж погиб на только-только закончившейся войне, а вполне реальный ребенок готовился выскочить на белый свет, вызывала у них восхищение и жалость.

– Я слышала, твоя бедная матушка тоже скончалась? – спросила Лиззи, девица старше матери, когда они вдвоем мыли посуду.

– Да. Несчастный случай, просто кошмар.

– А говорили – рак.

– Ну да. В смысле, кошмарное несчастье, что она заболела.

– Говорят, рак передается по наследству, – сказала Лиззи, которая, видимо, была душой любой компании. – Не боишься, что и с тобой такое случится?

– Я об этом как-то не задумывалась. – Мать замерла с тарелкой в руках. – Вот зачем ты сказала, теперь я вся изведусь.

На секунду, рассказывала мама, она и впрямь испугалась, но потом облегченно выдохнула, вспомнив, что ее мать, моя бабушка, жива-здорова и живет себе с мужем и шестью безмозглыми сыновьями в двухстах тридцати милях от Дублина.

В середине августа миссис Хеннесси вызвала мать в свой кабинет и сказала, что ей надо уволиться.

– Из-за того, что утром я опоздала? – спросила мама. – Так ведь первый раз за все время. Понимаете, я уже собралась на работу и вдруг на улице вижу мужика с такой рожей, словно он изготовился меня убить. Я побоялась выходить одна. Поднялась наверх и минут двадцать следила за ним в окно, пока он не убрался в сторону Графтон-стрит.

– Опоздание тут ни при чем, – покачала головой миссис Хеннесси. – Ты всегда была пунктуальной, Кэтрин, не то что другие. Нет, просто я считаю, что пора, вот и все.

– Но я еще не скопила денег на оплату жилья и приданое ребенку… – начала мать.

– Я все понимаю и сочувствую, но посмотри на себя – ты уже прям как бочка. Тебе осталось-то всего ничего. Признаков еще нет?

Мама помотала головой:

– Пока нет.

– Дело в том, что… Да сядь ты ради бога, с таким грузом нельзя стоять. Дело в том, что я получаю жалобы от некоторых депутатов.

– На меня?

– На тебя.

– Но я очень вежлива со всеми, кроме одного придурка из Донегола, который всякий раз норовит прижаться ко мне и называет своей подушкой.

– А то я не знаю. Или я не следила за тобой эти три месяца? Место осталось бы за тобой пожизненно, если б не иные, так сказать, обязанности, которые вскоре у тебя появятся. О лучшей официантке нельзя и мечтать. Ты рождена для этой работы.

Мать улыбнулась, решив принять это за комплимент, хоть и сомнительный.

– Жалуются не на манеры, а на твой облик. Мол, вид сильно беременной женщины мешает насладиться пирожным.

Мать рассмеялась:

– Вы меня разыгрываете?

– Так они говорят.

– А кто это говорит? Можете их назвать, миссис Хеннесси?

– Нет.

– Кто-то из «Может Быть»?

– Я не скажу, Кэтрин.

– Или партийцы?

– Понемногу и тех и других. Партийцев из «Солдатов судьбы», если уж честно, больше. Ты же их знаешь. «Синие рубашки» не столь привередливы.

– Это, наверное, стукач, который называет себя министром…

Миссис Хеннесси вскинула руку:

– Кэтрин, я не буду вдаваться в детали. Ты на сносях, тебе осталась неделя максимум, и в твоих же интересах не проводить целые дни на ногах. Окажи мне любезность, закругляйся без лишних хлопот, ладно? Ты замечательная, правда, и…

– Хорошо. – Мама смекнула, что лучше не выпрашивать отсрочку. – Вы были очень добры ко мне, миссис Хеннесси. В трудную минуту взяли на службу, хотя, я понимаю, решение это далось вам непросто. Я ухожу, но навсегда сохраню вас в своем сердце.

Миссис Хеннесси облегченно вздохнула и откинулась в кресле.

– Спасибо. Ты хорошая девочка, Кэтрин. И станешь прекрасной матерью. Если тебе что-нибудь понадобится…

– Еще один момент, – перебила мать. – Как вы считаете, после родов я смогу вернуться?

– Сюда? Нет, это невозможно. И потом, кто присмотрит за младенцем?

Мама глянула в окно, глубоко вдохнула и впервые обнародовала свой План:

– За ним присмотрит его мать. Или за ней. Кто бы ни родился.

– Его мать? – опешила миссис Хеннесси. – Но…

– Я откажусь от ребенка. Все уже договорено. После родов его заберет горбунья-монашка из общины редемптористов. Супруги с Дартмут-сквер станут приемными родителями.

– Силы небесные! И когда же ты это решила, позволь спросить?

– В тот день, как узнала о своей беременности. Я очень молодая, у меня ни денег, ни возможностей, чтобы обеспечить ребенка. Поверьте, я не бессердечная, но малышу будет лучше в семье, которая даст ему все необходимое.

– Что ж, такое не редкость, – задумчиво проговорила миссис Хеннесси. – А ты сможешь с этим жить?

– Не знаю, но так будет лучше. Там у ребенка шансов много больше, чем со мной. Они богатые. У меня ни гроша за душой.

– А что сказал бы твой муж?

Мать уже не могла врать этой доброй женщине и покраснела.

– Верно ли я понимаю, что мистера Гоггина не было вообще? – помолчав, спросила миссис Хеннесси.

– Верно, – тихо сказала мама.

– А обручальное кольцо?

– Я его купила. В магазине на Коппингер-роу.

– Так я и думала. Ни один мужчина не выберет такое изящное колечко.

Мама слегка улыбнулась, но вдруг увидела, что начальница плачет.

– Что с вами? – Удивленная этим внезапным проявлением чувств, она протянула ей носовой платок.

– Все хорошо, не волнуйся.

– Но вы плачете.

– Чуть-чуть.

– Из-за того, что я сказала?

Миссис Хеннесси подняла взгляд и сглотнула ком в горле:

– Давай договоримся, что эта комната сродни исповедальне и все, что нами сказано, останется в этих стенах.

– Конечно. Вы были так сердечны ко мне, и я, поверьте, вас очень люблю и уважаю.

– Спасибо на добром слове. Я сразу поняла, что история твоя не вполне правдива, но мне хотелось проявить сочувствие, которого сама я не получила, оказавшись в твоем положении. Не знаю, удивит ли тебя мое признание, что мистера Хеннесси тоже никогда не было. – Она показала левую руку с обручальным кольцом: – В 1913-м за четыре шиллинга я купила это кольцо в магазине на Генри-стрит и с тех пор его не снимаю.