Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 79

– А ваш третий брак?

Элеонор перевела взгляд на окно и вдруг вся содрогнулась от пронзившей ее боли. Потом нахмурилась, и я понял, что она меня не узнает.

– Как вы? – спросил я.

– Ты кто такой?

– Сирил.

– Я тебя не знаю, – отмахнулась она. – Где Джордж?

– Здесь его нет.

– Позови Джорджа! – дико завопила старуха.

Прибежавшая на шум медсестра ее успокоила. Я уж хотел закончить свой визит, но Элеонор радостно улыбнулась, словно ничего такого не произошло.

– Из третьего супружества толку тоже не вышло, – сказала она. – И длилось оно всего ничего. На острове Мюстик[53] я тайно обвенчалась со знаменитым голливудским актером. Что скрывать, я совершенно одурела от него, но это, наверное, потому, что привыкла видеть его на экране. В постели он был чертовски хорош, однако через пару дней я ему надоела и он вернулся к мальчикам. Студия хотела выплачивать мне жалованье, но я слишком себя уважала, и дело кончилось разводом. Никто даже не узнал, что мы были женаты.

– А кто он? – спросил я. – Вправду знаменитость?

– Еще какая! – Элеонор меня поманила: – Наклонись, я шепну тебе на ухо.

Видимо, я замешкался, потому что она резко меня оттолкнула.

– И ты такой же! – рявкнула старуха. – Сказал, желаешь помочь, а сам меня боишься, как все другие. Позор! Ты меня жутко разочаровал!

– Простите, я не хотел…

Я подался к ней, но изуродованными руками она закрыла лицо:

– Уйди! Уйди, уйди! Дай мне спокойно отмучиться.

Я встал, уверенный, что в следующий раз она и не вспомнит об этом инциденте. В приемном покое Шаниква окинула меня подозрительным взглядом и спрятала кошелек в верхний ящик стола, замкнув его на ключ. Я позвонил Бастиану – не удастся ли ему освободиться пораньше? Буду занят еще час, сказал он, дождешься меня? Да, конечно, ответил я, встретимся в приемном покое.

Я повесил трубку и пустился в светскую беседу, но Шаникве это ничуть не понравилось.

– Вам нечем заняться, что ли? – спросила она. – Только и можете, что надоедать мне?

– Я жду доктора Ван ден Берга. Надо как-то убить время. Расскажите о себе. Откуда вы родом?

– Вам-то какое дело?

– Просто пытаюсь поддержать беседу. Почему вы всегда ходите в желтом?

– Вас это оскорбляет?

– Ничуть. Знаете, сегодня на мне желтые трусы.

– Меня это не интересует.

– Ша-ник-ва, – по слогам произнес я. – Имя необычное.

– Сказал человек по имени Сирил.

– Намек понял. Не знаете, где тут можно перекусить?

Шаниква развернулась на стуле, испепеляя меня взглядом:

– Охрана еще не вышвыривала вас из больницы?

– Нет.

– Испытать не желаете?

– Нет.

– Тогда возвращайтесь к пациенту № 630. Наверняка она будет рада еще немного пообщаться с вами. Ваше влияние, конечно, благотворно.

Я покачал головой:

– Сегодня она слегка взвинчена. Лучше мне держаться подальше. Давайте-ка навещу Филипа Дэнли. Он славный паренек.

– Мы не называем больных по именам. Пора бы уж знать.

– Он сам назвался. И сказал, я могу обращаться к нему по имени.

– Не имеет значения. Вдруг кто услышит? Репортеры только и ищут повод оскандалить какую-нибудь семью…

– Хорошо. – Я встал. – Повидаю пациента № 563.

– Не повидаете. Во вторник он умер.

Я снова сел, ошеломленный тем, как буднично Шаниква сообщила новость. Конечно, я уже терял пациентов, но Филипа навещал часто, и он мне нравился. Понятно, медсестре надо избегать эмоций, иначе на этой работе не выживешь, но ведь кроме всего прочего есть еще и сочувствие.

– С ним кто-нибудь был? – Я старался, чтоб в голосе моем не слышалось злости. – В смысле, когда он скончался.

– Я была.

– А из родных?

Шаниква покачала головой:

– Нет. И они не пожелали забрать тело. Его отправили в городской крематорий. В специальную печь. Вы знаете, что умерших от СПИДа сжигают отдельно от других покойников?

– Твою мать! – осатанел я. – Что за дурь? Чем они навредят мертвецам? И как родные могли бросить парня в такой момент?

– Думаете, такое впервые?

– Наверное, нет, но это просто бессердечно.

Шаниква помолчала, затем открыла папку:

– Вы хотите еще кого-нибудь навестить?

– Конечно, время у меня есть.

– Пациент № 741. 703-я палата.

В голове моей тренькнул звонок. Пациент № 741. О нем в ресторане рассказывал Бастиан. Натурал, гневливый, ирландец. Сейчас я был не в настроении для такой комбинации.

– Нет ли кого другого? – спросил я. – Говорят, он агрессивный.

– Другого нет. Нечего привередничать. Пациент № 741, 703-я палата. Либо так, либо никак. Какого черта, Сирил? Человек умирает. Проявите каплю сострадания.

Я закатил глаза и, сдавшись, медленно пошел по коридору. Мелькнула мысль похерить визит и дождаться Бастиана в кафе. Но Шаниква знала обо всем, что происходит на седьмом этаже, и в следующий раз могла просто не пустить в отделение.

Возле палаты я сделал глубокий вдох, это уже стало моим обычаем перед первой встречей с новым пациентом. Никогда не знаешь, что сотворила с человеком эта болезнь – превратила в тростинку или жутко изуродовала. И потому я готовился скрыть невольное отвращение. Я приоткрыл дверь и заглянул в палату. Шторы были задернуты, в палате царил полумрак, но я различил фигуру на кровати и услышал затрудненное дыхание.

– Можно? – окликнул я. – Вы не спите?

Пациент ответил не сразу:

– Нет. Входите.

Я вошел в палату и затворил дверь.

– Не хочу вас тревожить. Я больничный волонтер. Насколько я знаю, вас никто не навещает, и я подумал, вы, может быть, желаете поговорить.

– Вы ирландец? – спросил больной, опять не сразу и как будто взволнованно.

– Когда-то был, – сказал я. – Но уже давно покинул родину. Кажется, вы тоже ирландец?

– Ваш голос… – Больной хотел приподняться, но это усилие для него оказалось чрезмерным, и он со стоном упал на подушку.

– Лежите, лежите, – сказал я. – Ничего, если я приоткрою шторы?

– Ваш голос… – повторил пациент.

«Может, болезнь уже затронула мозг и толку от парня не добьешься? – подумал я. – Все равно попробую с ним поговорить». Не получив ответа насчет штор, я их раздернул и посмотрел на нью-йоркские улицы за окном. Сигналя, сновали желтые такси, высились небоскребы. За семь лет я так и не смог полюбить этот город (мысли мои остались в Амстердаме, а душа – в Дублине), но в иные моменты, вот как сейчас, я понимал, за что его любят другие.

Я повернулся к больному, наши взгляды встретились, и меня так тряхнуло, что я ухватился за подоконник, боясь упасть. Мой ровесник, он был абсолютно лыс, лишь на макушке осталась пара жалких прядок. Щеки и глаза ввалились, на подбородке и горле темнели пурпурные пятна. Вдруг вспомнилось, что философ Ханна Арендт сказала о поэте Уистене Одене: на лице его оставили след незримые фурии сердца.

Он выглядел древним стариком.

Разложившимся мертвецом.

Грешником в аду.

Но я его узнал. И узнал бы, даже если б недуг еще страшнее обезобразил его некогда прекрасное лицо и тело.

– Джулиан… – выдохнул я.

Я попросил Шаникву передать Бастиану, что мы увидимся дома, и выскочил из больницы, даже не надев пальто. Словно в дурмане, я летел, не разбирая дороги, и незнамо как очутился на скамейке возле пруда в Центральном парке. Прохожие изумленно смотрели на чокнутого, который в такую холодину разгуливает в одной рубашке, но вернуться в клинику не было сил. Я успел только выговорить его имя и услышать, как в ответ прошелестело мое, а потом рванул из палаты, сознавая, что если сию секунду не глотну свежего воздуха, то рухну без чувств. Четырнадцать лет назад выяснилось, что дружба наша зиждется на моем обмане, и вот как довелось свидеться вновь. В Нью-Йорке. В больничной палате. Где мой старинный друг умирал от СПИДа.