Незримые фурии сердца - Бойн Джон - Страница 11

Если не путаю, мне было лет пять, когда она поделилась со мной эдакой мудростью.

Возможно, это покажется странным, но Мод нашла себе занятие и была автором нескольких романов, опубликованных небольшим издательством в Далки. Каждые пару лет появлялось ее новое произведение, получавшее положительные рецензии, но продававшееся скверно, что чрезвычайно радовало Мод, ибо литературную популярность она считала пошлостью. Чарльз всегда поддерживал творческие устремления супруги и охотно представлял ее так: «Моя жена, писательница Мод Эвери. Ей-же-ей, я не прочел ни слова из ее книжек, которые она печет как блины». Мод работала каждый день, даже в Рождество, и, окутанная табачным дымом, лишь изредка покидала свой кабинет, рыская по дому в поисках коробка спичек.

Для меня загадка, зачем она вообще решила усыновить ребенка, поскольку мною совершенно не интересовалась, хотя никогда не была со мной груба или жестока. Но я себя чувствовал обделенным лаской. Однажды я вернулся домой в слезах, потому что моего товарища, рядом с которым я часто сидел на уроках латыни и в школьной столовой, на Парнелл-сквер насмерть сбил автобус.

– Было бы досадно, – только и сказала Мод, – если б нечто подобное случилось с тобой, ибо мы потратили много сил, прежде чем тебя раздобыли. Между прочим, до тебя были и другие кандидаты. – Она закурила очередную сигарету и, глубоко затянувшись, стала выкидывать пальцы левой руки: – За девочку из Уиклоу мы выложили кругленькую сумму но ребенок родился с головой странной формы, на которую я просто не могла смотреть. Потом на пробу взяли девочку из Ратмайнса, но она орала беспрестанно, и через пару дней мы сдали ее обратно. Хватит с нас девочек, сказал Чарльз, только мальчик, и тогда возник ты, дорогой.

Подобные речи меня ничуть не ранили – Мод беззлобно говорила, что думала, и я, не ведая иных отношений, принял как данность: я всего-навсего живое существо, которое делит кров с двумя взрослыми, друг друга почти не замечающими. Меня кормили, одевали, обучали, и всякое недовольство с моей стороны выглядело бы черной неблагодарностью, которая, наверное, обескуражила бы моих благодетелей.

И лишь когда я подрос достаточно, чтобы осознать всю разницу между натуральными и приемными родителями, я нарушил золотое правило дома и незвано вошел в кабинет Мод, дабы узнать, кто мои настоящие мать и отец. Разглядев ее в табачном мареве, я прокашлялся и задал свой вопрос, но Мод лишь недоуменно покачала головой, словно я попросил сообщить мне округленное расстояние в милях между мечетью Джами в Найроби и ущельем Тодра в Марокко.

– Бог с тобой, Сирил, это было семь лет назад, – сказала она. – Неужели я помню? Была какая-то девушка, вот и все, что я знаю.

– А что с ней стало? Она жива?

– Откуда я знаю?

– Вы даже имени ее не помните?

– Наверное, Мэри. По-моему, всех деревенских девушек зовут Мэри, нет?

– Значит, она не из Дублина? – ухватился я за информацию, мелькнувшую, как крупинка золота в промывочном лотке.

– Ей-богу, не ведаю. Я никогда с ней не встречалась и не разговаривала и знаю только, что она допустила плотскую связь с мужчиной, в результате чего родился ребенок. То есть ты. И потом, ты не видишь, что я работаю? Ты же знаешь, ко мне нельзя входить, когда я пишу. А то я теряю мысль.

Своих приемных родителей я называл по именам, но никогда – «мама» и «папа». На этом настоял Чарльз, поскольку я не был настоящим Эвери. Я охотно звал их «Мод» и «Чарльз», но других, я знаю, это коробило, и однажды школьный священник надрал мне уши, сделав выговор за неподобающую современность.

В раннем детстве я столкнулся с двумя проблемами, и, видимо, одна из них была естественным следствием другой. До семи лет я страдал заиканием, проявлявшимся по собственному усмотрению и порой доводившим моих приемных родителей до белого каления, но бесследно исчезнувшим именно в тот день, когда я познакомился с Джулианом Вудбидом. Остается загадкой, как эти два события связаны между собой, но к тому времени заикание уже подорвало мою уверенность в себе и я был болезненно застенчив, робел перед всеми одноклассниками, за исключением того мальчика, который угодил под колеса автобуса № 16, приходил в ужас от перспективы говорить на людях и вообще не мог ни с кем общаться, опасаясь, что мой изъян тотчас подымет голову и выставит меня на посмешище. Я тяжело переживал эту ситуацию, ибо по природе не был одиночкой и мечтал о друге, с которым мог бы играть и делиться секретами. Время от времени Чарльз и Мод давали званые ужины, на которых представали Мужем и Женой, и в таких случаях меня предъявляли гостям, точно яйцо Фаберже, купленное у потомка последнего русского царя.

– Мать его была падшей женщиной, – говорил Чарльз. – И мы приютили малыша, проявив христианское милосердие. Его нам принесла горбунья-монашка из общины редемптористов. Если кому нужен ребенок, обращайтесь к монахиням, дело верное. У них полно младенцев. Не знаю, где они их хранят и где вообще берут, но товар всегда в наличии. Представься гостям, Сирил.

Я оглядывал комнату, в которой сидели шесть-семь супружеских пар, сногсшибательно одетых и обвешанных драгоценностями, и все они так на меня смотрели, словно ждали, что сейчас я спою, станцую или вытащу кролика из уха. Позабавь нас, говорили их лица. А если не можешь, на кой черт ты сдался? Вне себя от волнения, я не мог произнести ни слова, утыкал взгляд в пол, а порой и плакал, и тогда Чарльз отсылал меня прочь, напомнив гостям, что вообще-то я ему не сын.

О разразившемся скандале я, семилетний мальчик, узнал от своих одноклассников, чьи отцы тоже вращались в финансовых сферах. Вот уж всыплют твоему папаше, радовались однокашники, еще до конца года он окажется в тюряге.

– Он мне не родной отец, приемный. – Я прятал глаза, в бессильной злобе стискивая и разжимая кулаки. – Мой настоящий отец погиб на войне.

Заинтригованный новостью, я начал выискивать информацию в газетах, которые старались не возводить напраслину, однако из публикаций стало ясно, что Чарльз, подобно архиепископу Дублинскому, вызывает безмерный страх, безмерную любовь и безмерную ненависть. Разумеется, слухов хватало. Его постоянно видели в компании англо-ирландских аристократов и городских бездельников. В любой вечер его можно было найти в подпольном казино, где он швырял десятифунтовые банкноты на игорный стол. Он убил свою первую жену Эмили. («До вас у Чарльза была жена?» – спросил я Мод. «Вот сейчас ты сказал, и я припоминаю – да, кажется, была».) Он трижды разорялся и вновь сколачивал состояние. Он алкоголик, а сигары ему сухогрузом присылает лично Фидель Кастро. На левой ступне у него шесть пальцев. У него была интрижка с принцессой Маргарет. Баек о Чарльзе ходило несчетно, и кое-какие из них, возможно, соответствовали действительности.

Видимо, день, когда потребуются услуги Макса Вудбида, был неизбежен. Все стало так плохо, что даже Мод иногда вылезала из своего кабинета и слонялась по дому, бормоча угрозы в адрес налогового инспектора, словно тот прятался под лестницей или стянул из хлебницы ее сигаретную заначку. К моменту появления Макса я уже восемь дней не проронил ни слова, что записал в свой дневник. В школе на уроках я не поднимал руку и ни с кем не разговаривал, дома в полном молчании (чего Мод, в общем-то, и хотела) съедал завтраки, обеды и ужины и по большей части сидел в своей комнате, раздумывая, что же со мной не так, ибо даже в том нежном возрасте понимал, что во мне живет какое-то неисправимое отличие.

В тот день я так и сидел бы в своей комнате, читая «Похищенного» Роберта Льюиса Стивенсона, если б не дикий вопль. Он вознесся с третьего этажа, где был кабинет Мод, и таким эхом аукнулся во всем доме, что я подумал, кто-то умер. Я выскочил на площадку и, свесившись через перила, этажом ниже разглядел девочку в бледно-розовом пальто, которая, прижав ладони к щекам, вопила как резаная. Прежде я никогда ее не видел. В следующую минуту она развернулась и, что твоя олимпийская чемпионка, по лестнице рванула на второй этаж, потом на первый и, промчавшись через вестибюль, выскочила на улицу, так грохнув массивной деревянной дверью, что дверной молоток раз-другой постучался самостоятельно. Я вернулся в комнату и посмотрел в окно: пролетев по Дартмут-сквер, девочка скрылась из виду. Сердце мое колотилось, я вновь вышел на площадку, надеясь получить разъяснения, но там никого не было, а в доме опять воцарилась тишина.