На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич - Страница 38

И до самого конца дороги они ехали молча.

Как нашли Никодима, не стоит сейчас рассказывать. Важно лишь то, что люди Никодима гнездились вокруг Зарецкого.

Шлегель рванулся опять на север.

В этом году все на переднем плане, у границы, начиналось с ругани. Луза не помнил ни одного дня без скандалов и неудач, но, когда развернулись пожары, стало казаться, что не было дней без поджогов. Горело село, горели мосты по дорогам, горели сараи с машинами.

Безлюдней, тише и от этой тишины как-то беднее стали села. За Георгиевкой поймали старика, назвавшего себя «шкрабом». Такого слона давно никто не слыхал, и его потащили в совет. Старик оказался белым, бывшим офицером гвардии. Его расстреляли без разговоров. На переднем плане Луза ранил кулака Воронкова, перешедшего зимой к белым, пугнул какого-то японского старика, чуть-чуть не схватив. За брошенными хуторами нашли бидон с керосином и одну японскую гетру.

А в Никольске-Уссурийском день и ночь строили два завода: масложирсиндикат и сахарный.

В Ивановске заканчивали цементный гигант.

Район нажимал на колхозы со свеклой и соей. Не уменьшая площадей зерновых, он требовал еще от колхозов свеклы и сои, хотя и под Зерновыми занято было больше, чем до войны.

На пограничном плане, теснясь, осели новые колхозы: веселые хозяйства людей, пришедших заселить край.

Председатель колхоза «Авангард» товарищ Богданов только потирал руки от удовольствия и азарта.

— Ну, сосед, — говорил он Лузе, — вдарим, значит, по свекле. Помоги только советом, будь уж ты ласков, — хозяева мы молодые.

А сосед с левого бока, высокий, сутулый человек, кавалерист по фигуре, сам приехал к Лузе как бы с визитом и предложил двести рублей в месяц, за постоянную консультацию.

— Я вас, Василий Пименович, — сказал он меланхолически, — никак не могу отрывать от родного колхоза. Поэтому будем консультироваться в эти, так сказать, пустые часы, от двадцати четырех и позже.

Сидел он у Лузы до пяти утра и замучил расспросами, поразительными по мелочности. Он, например, спрашивал:

— Во сколько секунд вяжет пшеничный сноп ваша ударница? — и качал головой. — А надо знать, надо знать, Василий Пименович. Вы завтра исследуйте этот вопрос.

Два-три раза ездил Василий Пименович и к нему.

Дежурный по колхозу подскакивал к нему с рапортом.

В красном уголке кто-то вскрикивал: «Смирно!» Василий Пименович махал рукой и на носках выскакивал в коридор.

— Однако, колхозец у вас! — говорил он дежурному, отирая пот с лица.

— Подходящий колхозец, — отвечал тот и, не отвлекаясь лирическим разговором, деловито спрашивал: — Прикажете, товарищ консультант, собрать ребят? По всему видать, доклад желаете нам зачесть?..

— Нет, нет, я к председателю на два слова. — И Луза мчался от него в сторону.

У председателя он заставал семинар с бригадирами полевых звеньев.

— Разложите мне на составные операции процесс уборки сена…

Луза влезал на коня и ехал к себе.

Через Декаду он получил извещение, что назначен уполномоченным района по борьбе с пожарами на переднем плане, и приглашался на заседание по выработке конкретных мер борьбы в колхоз «Авангард». Извещение это привезла ему Голубева, работавшая теперь в райисполкоме инструктором.

Решили выехать в полночь, чтобы к утру быть в «Авангарде», и еще с вечера Луза заказал тачанку и назначил ехать с собой конюха Пантелеева.

Ночь стояла, как праздник, голубая до слез. В ее тишине не спали, не могли спать, ни птицы, ни насекомые. Поля приглушенно гудели их говором. Трава блестела под луной. Хотелось петь.

Но они ехали молча и осторожно.

На рассвете конюх «25 Октября» Пантелеев прибежал в колхоз «Авангард».

— Наших угнали за рубеж! — крикнул он.

Начальник политотдела укрепленного района Шершавин поднимается рано. Лошади уже фыркают за окном. Обычно он завтракает не дома, а в командирской столовой при батарее 7-144, куда ежедневно прибывает к восьми часам утра. Обедает он в авиабригаде, ужинает у себя. По вечерам к нему собираются военкомы и политруки частей. Рано утром он выезжает на передний пограничный план. Георгиевка долго не выпускает Шершавина из своих зигзагообразных улиц, заваленных кирпичом и лесом на выходах в ноле. Старые дома рождают новые. Так из трех старых изб собран радиоузел, за ним баня, кино, на пустыре растет электростанция, по другую сторону политотдела — лаборатория, библиотека-читальня, ясли. Пустыри начинают раздражать, как незаполненная графа анкеты, и их все равно обносят заборами, даже если и не застраивают.

Шершавин.

Комендант района Губер, видно, уже на стройке, в сопках: Мария Андреевна, жена его, изо всех сил барабанит на пианино, чего никогда не разрешается делать в его присутствии.

— Как начнет она бить по клавишам, все цифры у меня в голове вверх тормашками, — говорит Губер.

Но его никогда не бывает дома. Он целыми днями в сопках, вымазан в цементе, руки разбиты в кровь молотком, карандаш за ухом, как у старого плотника. Иногда он звонит откуда-нибудь с поста Шершавину:

— Бетоним, комиссар. Мороз двадцать пять, а мы бетоним. Весной воды дадим, схватит, как сталь.

В укрепленном районе можно говорить только о железобетоне, цементе, фотоэлементах, дорогах. Губер интересуется только тем, что у него есть, а на то, чего нет, махнул рукой совершенно спокойно. Например, корабли или овцы его никак не интересуют, но о свекле он уже говорил с Лузой. Искусство вообще его тоже не занимает, но за искусством и наукой в укрепрайоне он следит ревниво и подозрительно.

— Василий Луза был в тайге у летчиков, — говорил он комиссару. — Прислали летчикам со стройки двести четырнадцать учительницу немецкого языка. Как это тебе нравится?

Думая о Губере, комиссар улыбается. Этот царский капитан артиллерии нравится ему. Вчера позвонил глубокой ночью, говорит:

— Был у начальника участка с докладом. Перед домом цветник, клумбы. «Вы, — спрашивает, — что нынче будете высевать на погранпостах? Рекомендую, — говорит, — георгины». Я ему: «Так точно, георгины будем разводить». Ты, комиссар, обязательно этим займись. Георгины, не георгины, а подсолнух под окнами разведи.

Комиссар отпустил поводья. Конь хорошо знает утренний маршрут и идет мимо учебного плаца и амбулатории к хате райкома.

Звонкий голос взводного командира несется от реки, где идет учение вновь прибывших. Комиссар поднимается в гору. На гребне он всегда останавливается окинуть хозяйским взглядом долину за селом. Часть 19–19 развернулась по берегу реки. Едучи на обед, надо будет завернуть туда. В лагере строительных батальонов тишина. Саперы возятся у переправы, практикуясь в образовании искусственного ледостава и искусственного ледохода. Тракторы покрывают своим сизым дымом веселую возню изобретателей.

Конь, не спросив всадника, заворачивает к райкому. Помещение хранит затхлый запах табака и чесночного духа. Секретарь райкома сидит у телефона.

— Похабно! — говорит он вместо приветствия. — Из края, брат, такое перо вставили! Очень похабное настроение.

Секретарь райкома — венгерец из пленных, хромой, однорукий Валлеш. Его только что прислали из области. Шершавин когда-то встречался с ним, но знал его мало.

Они усаживаются на диван, среди раскрытых папок, колхозных донесений, фонарей «летучая мышь», следов спешного ночного заседания, которое, судя по облакам табачного дыма, еще стоящим в комнате, кончилось часа два назад. Валлеш ищет стакан чаю и кусок колбасы. Оказывается, он со вчерашнего вечера забыл их в другой комнате, у телефонного аппарата. Когда у человека дела плохи, больше всего раздражают самые мелкие неприятности.