На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич - Страница 24

— Так то Сковородино, вон оно где…

— Все равно граница, Василий. Дороги не будет — провалимся.

— Ну, брат, так судить тоже нельзя. Сковородино если граница, так Москва тоже, значит?

— И Москва.

— Ну, нет, это брось… Значит, строим завод на Печоре…

— Граница.

— Смеяться тебе охота. Лучше пойдем к Тарасюку чай пить, заметил я.

По дороге Зверичев говорил о войне:

— Общий вес снарядов, выпущенных во время артиллерийской подготовки только в сражении на Пире, — сто семь тысяч тонн, и стоило это двадцать два миллиона фунтов стерлингов. Это, знаешь, что значит? Это столько металла, сколько потребляет вся Румыния за год. Теперь слушай другое: в середине прошлого столетия для вывода из строя одного человека расходовалось количество металла, равное весу человека, скажем, пять пудов, а в последнюю войну уже нужна была тонна металла на человека. Теперь понял, что такое война? Понял теперь? Вот и пойми, почему Япония лезет на Манчжурию. В Японии мало угля и нет нефти, нет меди, нет прочих цветных металлов, все это ей надо привозить издалека, а в Манчжурии есть, что хочешь.

От Тарасюка, захватив его с собой, пошли домой, к Лузе. Тарасюк мог теперь говорить только о японцах. Он точно знал, как они строятся, какой у них рабочий день и какие батальоны идут впереди, а какие отстают.

Он крутил головой и говорил со значением, не глядя на инженера:

— Ловко они работают, товарищ начальник!

Не глядя на уговоры остаться еще на сутки и сходить на диких свиней, инженер собирался уехать в тот же день, но усталость взяла свое, и он заснул на диванчике в хате Лузы, не дождавшись ужина.

В полночь, когда, истерзанный сновидениями и усталостью, он лежал, раскинувшись, как больной ребенок, выстрел из-за реки поднял его раньше всех. Он сел, вздрагивая.

— Хр-хо-хо, — промычал он, — что такое?

За окном раздался топот людей, потом бешеный крик Лузы:

— Стой! Ложись!

На пожарной вышке заорал сторож:

— Стон! Ложись!

Завыли псы.

— Товарищ начальник, не война? — шепнула Надежда, жена Лузы.

— Ерунда, не может быть, — сказал Зверичев, почесывая голову.

За окном шумели люди.

— Ты кто? — ревел Луза, держа за ворот какого-то китайца.

— Партизана я. Патрон давай.

— Пошлите за Тарасюком! — крикнул Луза и ввел китайца в комнату.

Китаец устало сел на лавку и стал пространно рассказывать, какой у них тяжелый день. Пока говорил, на дворе снова раздался собачий лай, и сторож крикнул:

— Стой! Ложись!

— Моя китайса, партизана, — раздался голос.

— Зачем ваша наша человека держала? — закричал новый партизан, отстраняя сторожа с винтовкой и вламываясь в хату. — Луза которая человека? — закричал он с порога. — Ван Сюн-тин кричал — патрона нету, иди Луза, свой человек, давайла патрона четыре ящика.

Он тоже сел на лавку, отер пот с лица и обратился к Зверичеву:

— Твоя командира есть? Давай приказа. Ай-ай-ай, — покачал он головой, — така нельзя делать: партизана фанзу сажай, патрона не давай. Семь партизана задержала Тарасюка, один Луза держала — ай-ай-ай! Рабочка и крестьянска помогать надо, — сказал он с горечью и подошел к окну, прислушиваясь.

Бой приближался. Он покачал головой.

— Давай приказа, — повторил он Зверичеву, опять садясь на лавку.

— Вот теперь ты и поговори насчет нейтралитета, — вздохнул Луза, взглянув искоса на инженера.

Зверичев молча ходил по комнате.

На дворе опять завозились, и китайский голос визгливо прокричал длинное русское ругательство. Партизаны рванулись к дверям, но Луза опередил их. Кто-то скакал по двору на коне.

— Тихо поделай, Тарасюка, — услыхал Луза голос самого Ван Сюн-тина.

Ван Сюн-тин.

— А, чёрт огородный, и ты здесь? Шляешься по ночам!

— Но-но-но! — обидчиво ответил Ван Сюн-тин. — Я тебе не Торгсина приходи, я дело приходи.

Он оттолкнул Лузу» повернулся к входящему Тарасюку и закричал на него, топая ногами.

Японцы третий день теснили отряд командира Ю, обрезали уши раненым и убитым, жгли фанзы. Партизаны дрались жестоко, но испытывали нужду в патронах.

— Здоровую ты нам бузу затеваешь, — сказал Тарасюк.

— Патроны давай! — кричал Ван Сюн-тин. — Такая слова писал; соединитесь, соединитесь, бедный человек, все умеете, а нам патрона нада — давай патрона. — И он ругался беспощадно, с украинским акцентом.

— Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было, — сказал Тарасюк. — Топай назад.

— С ума ты сошел, Степка! — крикнул Луза. — Это ж люди, это ж живые люди, наши ребята!

— В плен их лучше возьмите, — сказала из-за ширмы Надежда.

Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас…

— Такие слова писала: соединитесь, бедный человек, а?.. — теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.

— Ах, душа из тебя вон! — Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени. Потом вернулся и стал молча слушать.

Зверичев также молча глядел на происходившее, прислонясь к печке.

— Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, — сказал Тарасюк. — И так незаконно действую, — взглянул он на Зверичева.

Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.

— Сердись народа, — пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грядную руку.

— Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.

Луза рванул рубаху.

— К господней матери! — промычал он. — Уйду, сил нет…

— Хватит! Тебя еще не хватало, — тихо заметил Зверичев.

— Нервов не имею так жить.

— Хватит! — повторил Зверичев. — Никто тебе не железо.

— Уйду партизанить, уйду, жить не в силах.

Надежда взглянула в окно и шепнула:

— Погодите кричать. Слушайте.

— Что такое?

За рекой, на сопках, тонко и зло запели партизаны. Пело много людей.

— Начали, — шепнула Надежда, — дай им бог пробиться.

Луза выскочил к сторожевой вышке.

— Подыми красный флаг! — крикнул он и, не остерегаясь пуль, уже посвистывавших над крышами, бросился к берегу. Зверичев удержал его. Вместе они прошли несколько шагов и остановились у пограничного кустарника.

Ночь быстро уходила, светлело. Бой приближался. Вполголоса охая, хозяйки выгоняли за сопки скотину из плетеных ивовых закут и уносили плакавших детей.

За рекой улицы китайского городка были пусты. Изредка проковыляет женщина в синих штанах, с ребенком на спине, да проползет раненый, стучась в двери безмолвных фанз.

— Возьмут меня теперь в работу! — весело крикнул Тарасюк, подымая коня с места в галоп. — Готовьтесь гостей принимать! — прокричал он, скача к заставе.

Гости появились к обеду. Пулеметы японцев гнали их быстро. Первыми перешли реку женщины, с тюками одеял и ребятами за спиной. Некоторые из них несли по пяти и больше ружей. Но мужчины держались до темноты. Луза велел топить баню и печь на пару пампушки с луком. Когда стемнело, партизаны отправили на нашу сторону первых раненых.

Пограничники торжественно отбирали ржавые ружья Гро, Мурата и Мартини, заряжавшиеся с дула, и сбрасывали их в кучу вместе с ножами, косами, пиками и ручными бомбами в консервных банках.

Пока шла сдача первой партии, человек семьдесят рыли окопы на том берегу и покрикивали, чтобы наши поторопились с приемкой.

Маленький китаец, забинтованный с ног до головы, внимательно следил за движением своих людей на колхозной площади.

Луза шнырял между ранеными, ища Ван Сюн-тина. Было уже совсем темно, он должен был пригибаться к земле, чтобы разглядеть лица.

— Эй, Васика!

Ван Сюн-тина вынесли на одеяле из пожарного сарая, где при свете свечи лекпом накладывал повязки и делал срочные операции. Головастый мальчишка нес деревянное блюдо, на котором лежала, судорожно распялив пальцы, знакомая коричневая рука.