Младенца на трон! (СИ) - Кейн Алекс - Страница 63

Бородавка рубился, словно лев, махая клинком направо и налево, не разбирая, где свой, где чужой. Сражаясь сразу с двоими, он вдруг услышал сзади характерный свист и не понял, а звериным чутьем почувствовал, что этот удар направлен в него. Резко развернулся, одновременно присев - а вдруг удастся увернуться? И в ту же секунду увидел, как между ним и смертельным клинком вырос Тарас, закрыв собой гетмана. Мгновение - и с тихим стоном Бивол медленно осел на землю. Яков до крови закусил губу и, заревев по-медвежьи, с новой силой обрушился на врагов. Он не знал, сколько времени шел бой, лишь рубил и рубил ненавистных униатов, мстя им за своего помощника.

Наконец, те дрогнули и побежали, а Бородавка подскочил к Биволу.

- Тараска! - голос его сорвался. - Ранен?

- Прощай, батько, - тот говорил через силу, тяжело дыша. - Помолись за меня.

- Погодь трошки, братец. Отнесу тебя монахам, они лекари знатные, вылечат. Мы с тобой еще повоюем.

Бивол застонал.

- Пустое, мне все одно… не жить… Слухай, Яцко… помолись… грех на мне. Ту грамотку-то… про Сагайдачного… я написал. Боялся… Царь московский, пока ты… в отъезде был… весть прислал… мол, свидел он в скорой будущности… убьет тебя Петро. Вот я и… подготовился… втаи. Ведал, что ты… не поз… волишь…

- Да ну? - Бородавка отпрянул. - Так что ж, не виноват, выходит, Петро? Не сговаривался с крулем?

- Нет.

- А как же… Погодь, там же по-латинянски было писано?

- Зазря, что ль… я три года… в семинарии… - в последний раз усмехнулся Тарас.

Глаза его закрылись, голова запрокинулась. Яков смотрел и смотрел на него, с трудом сдерживая клокотание в груди. Наконец он стянул баранью шапку и произнес единственное, что смог:

- Э-эх…

В просторном зале шляхетского имения Холодовских, расположенного недалеко от русской границы, за накрытым столом сидело с десяток польских дворян. Вечерело, два лакея разожгли камин и замерли за спинами гостей.

Константин Холодовский, статный молодой усач, временно жил в доме один: его супруга с шестилетней дочерью уехала к родственникам в Киев. И потому обед сегодня был скромный, почти холостяцкий: за столом сидели лишь мужчины - соседи, друзья и кузен хозяина, Александр Линевич. Они тихо вели беседу, явно не предназначенную для чужих ушей.

- Трудно жить стало, панове, - говорил один из гостей, Остап Грохольский, крепкий пожилой шляхтич со свисающими усами и казацким чубом. - Мало того, что с османцами война, так теперь еще и шведы свое урвать захотели.

- Да уж, обложили так обложили, - кивнул хозяин. - К тому же униаты лютуют так, что страшно из дома выйти.

- Брось, Константин, не нам бояться, - засмеялся Линевич. - Столько войн видели, одной-двумя больше - ерунда.

- Я не за себя тревожусь, - парировал Холодовский и повернулся к гостям: - Поверите ли, панове, супругу с дочерью до самого Миргорода пришлось провожать. Да и дальше небезопасно, оставил им охрану.

- Как казаки православие восстановили да со своими землями на Русь переметнулись, так и началось, - вставил Петр Сорока, невысокий вертлявый пан с худым лицом и длинными паучьими пальцами.

- Началось это раньше, когда патриарх Константинопольский приехал и православие восстановил, - возразил Александр. - Вспомните, панове, в первую же ночь униаты на Киево-Братский монастырь напали.

Все согласно закивали, а Линевич встал, неторопливо прошелся по зале и вернулся к столу. Наклонился к гостям и, загибая пальцы, добавил:

- Казаки ушли - раз. Слыхал я, Мельницкие и Гриневичи объявили о переходе со своими землями под руку Москвы - два. Литовская шляхта к царю побежала - три. Да что там мелкие паны, сам Василь Путятин о том же хлопочет! А за ним, небось, и Гуцявичусы потянутся, они ж в сродстве.

Пан Грохольский, задумчиво покрутив в руках серебряный кубок, подался вперед и заговорщицким шепотом сообщил:

- Я тоже решил, панове, на Русь подаваться. А чего? Земля у меня приграничная, язык мы знаем. Все - православные. Зачем нам эти униатские притеснения? Уж лучше к царю-единоверцу. Тем более, на московском троне теперь не какой-нибудь Иоанн-душитель, а человек совершенно другого нрава. Подданным свободы дает, без суда никого не то, что казнить - в монастырь насильно постричь не позволит.

- Я тоже об этом все время думаю, - кивнул хозяин.

- Его величество войной пойдет на вас, - фыркнул Сорока.

- На всех не пойдет. Сейчас православная шляхта начнет массово к Москве перебегать. Многие потому и медлят, что земли их в глубине, а коли приграничные переметнутся, так и они следом, вот увидите.

- Прав пан Сорока, - согласился Грохольский, - быть еще одной войне. Сигизмунд сейчас в растерянности, ибо переход под руку царя начался резко и идет быстро. Да еще шведы с османцами. У короля, поди, и войск-то сейчас нет, чтоб Руси грозить. Но просто так он полстраны на восток не отпустит. Как только в Москве пройдет земский собор о принятии малороссийских земель, король вынужден будет вступить в третью войну. Третью одновременно, панове! Ничего хорошего Польше это не сулит. Эх, умен Петр Федорович, сам вроде не при чем, а все к его выгоде выходит!

Сосед Грохольского справа, Андрий Кошуб, все это время молчавший, оглядел гостей и решительно покачал головой.

- Нет, панове. Не дело нам Речь Посполитую предавать. Когда-то новая родина спасла наших предков от Иоанна-Мучителя. Все мы здесь жили в довольстве, так неужели сейчас отринемся?!

- Пока король относился к нам с уважением, мы были ему верны, - пожал плечами Александр. - Но вы сами, пан Андрий, знаете: он ненавидит православие и лютеранство, всеми силами старается их истребить. Униаты здесь ему помогают, устраивают гонения бесконечные. А мы боремся и терпим, терпим и боремся. Доколе?

Константин, знаком показав лакеям, что можно убирать со стола, тоном радушного хозяина провозгласил:

- Прошу за мной, панове. Третьего дня управляющий мой привез из Парижа прекрасный нюхательный табак.

Гости поднялись и неторопливо направились в другую залу, на ходу пересмеиваясь:

- О, Париж, давно я там не был.

- Говорят, Франция сейчас на небывалом подъеме, надо попросить Людовика о помощи в войне со шведами.

- Ох, нет, пан Владимир, лучше под руку Москвы.

- Шайбу! Шайбу! - азартно кричал Петр, глядя, как несуразно по льду мечутся игроки. - Давай! Давай! Во-от, молодец! Да нет же, не туда!

- Чегой-то ты, государь? - наклонился к нему Воротынский. - Это ж казаки атакуют, не мы.

- Для меня, Иван Михалыч, тут нет своих и чужих. Аль запамятовал, что Малая Русь теперича с нами? А царь ко всем подданным должон быть одинаков. Они вон, бедолаги, и так с непривычки еле на ногах стоят.

- Ох, гляди, батюшка, - шутливо погрозил пальцем Шеин, - Васька осерчает. Он ведь главный в команде-то нашей. Вон че выделывает, лишь бы тебя потешить. О, упал. Никак в толк не возьму, как они вообще на этих штуках держатся?

Втроем они сидели на специально установленной скамье под навесом возле катка, сооруженного у стен Белого города, за лубяным торгом. А вокруг толпился народ, кто-то пришел посмотреть на игру, а кто-то - и на царя. Тетки в шугаях и душегрейках с умилением смотрели, как государь, забыв чин, подбадривает игроков.

Петр, устав кричать, опустился на лавку и подмигнул Воротынскому.

- Мы с тобой, Иван Михалыч, еще весь мир на соревнования соберем, вот поглядишь.

- Да что ты, батюшка, а ну как будет то же, что с персами? Сраму-то не оберемся. Аль забыл, как они по осени наших мужиков победили? Уж каких из Бронной слободы бойцов выставили крепких, так нет, заломали их слуги Аббасовы.

- Пустое, это ж не война, - отмахнулся царь и покосился на боярина, мысленно улыбнувшись: - "Надо же, головы уже почти вровень".