Друг Наполеона (Рассказы) - Коннелл Ричард Эдуард - Страница 2

Он, взяв её за руку, нашёптывал ей что-то приятное…

Ведь она покраснела. Вы стояли совсем близко и, наверное, заметили. Разве она не красавица? У неё такие блестящие тёмные глаза. Она не француженка; наверное американка, раз она так твёрдо произносит «р». А молодой человек — француз, и очень славный молодой человек, по-моему. Он красив, строен и храбр, потому что у него на груди военный крест. Вы ведь тоже заметили? Он очень любит её, это ясно. Я их вижу не первый раз. Они и раньше встречались здесь, и они правы, потому что более романтичного места для свиданий им не найти. Не правда ли?

Папа Шибу снял слои пыли с уха Наполеона.

— Ах! — воскликнул он. — Что может быть лучше молодости, любви. Вы когда-нибудь любили, Наполеон? Нет? Очень жаль. Знаю, знаю, как это тяжело; мне тоже не было удачи в любви. Женщины предпочитают высоких, здоровых молодцов. Не правда ли? Но мы должны помочь этим влюблённым, Наполеон. Мы должны постараться, чтобы они испытали радость, которой лишены мы с вами. Не подавайте вида, что вы за ними наблюдаете, когда они завтра придут. Я тоже сделаю вид, что не замечаю их.

Каждую ночь, после закрытия музея, папа Шибу болтал с Наполеоном о любви между черноглазой американкой и бледным французом.

— Что-то у них неладно, — сообщил раз папа Шибу, покачивая головой, — их счастью что-то мешает. Он беден, потому что только начинает свою карьеру. Я слышал, он так говорил. А у неё есть тётка, мечтающая о более богатой партии для неё. Жаль, если судьба их разлучит. Но вы ведь знаете, как бывает несправедлива судьба, дружище Наполеон. Будь у нас с вами деньги, мы могли бы помочь им, но у меня лично денег нет, а вы, видимо, тоже бедняк, потому что у вас такой задумчивый вид. Но погодите — завтра решающий день. Он сделал ей предложение, и она обещала дать ответ завтра, в девять часов, здесь же. Я всё слышал. Если она не придёт, это будет значить «нет». Я думаю, мы завтра вечером увидим двух очень счастливых людей, дружище Наполеон.

На следующий вечер, когда ушёл последний посетитель и папа Шибу запер дверь, он подошёл к Наполеону со слезами на глазах.

— Видели, мой друг, — прошептал папа Шибу, — заметили, какие у него глаза? Он ждал, пока я ему в третий раз не сказал, что музей закрывается. Уверяю вас, что я чувствовал себя палачом, а он смотрел на меня, как осуждённый. Он вышел отсюда тяжёлыми шагами: куда девалась его бодрость. Она не пришла, Наполеон; эта девушка с блестящими глазами не пришла. Наша комедия любви превратилась в трагедию, мсьё. Она отказала ему, этому несчастному молодому человеку.

На следующую ночь папа Шибу, дрожа от волнения, кинулся к Наполеону.

— Она была здесь! — воскликнул он. — Вы её видели? Она была здесь и ждала, ждала; не он, конечно, не пришёл. По его виду я заметил, что он потерял всякую надежду. Наконец я осмелился заговорить с нею. Я сказал ей: «Мадемуазель, тысяча извинений за мою дерзость, но мой долг сообщить вам: он был здесь вчера и ждал вас до самого конца. Он так был бледен, мадемуазель, и ломал руки в отчаянии. Он вас любит, мадемуазель, любая корова заметит это. Он вас обожает, и он славный парень, верьте слову старого человека. Не разбивайте его сердца, мадемуазель». Она схватила меня за руку. «Вы не знаете, где его найти?» «Увы, нет, — ответил я. — Я видел его только с вами». «Бедный мальчик, — сказала она, — бедный мальчик! Ах, что мне делать? Я так несчастна! Я люблю его, мсьё». «Но вы не пришли». «Я не могла, — ответила она, всхлипывая. — Я живу вместе с тёткой. Она богатая и злая, мсьё, и хочет выдать меня за графа, толстого старика, от которого пахнет розовой, эссенцией и чесноком. Тётка заперла меня в комнате. И теперь я потеряла любимого человека: он думает, что я отказала ему, и он так горд, что никогда не спросит меня вторично». «Но вы можете известить его», — предложил я. «Я не знаю, где он живёт, — ответила она. — И потом через несколько дней тётка увозит меня в Рим, где…» — и она заплакала, склонившись ко мне на плечо, друг мой, эта бедная маленькая американка с блестящими чёрными глазами.

И она заплакала, склонявшись мне на плечо.

Папа Шибу стал очищать пыль со шляпы Наполеона.

— Я пробовал утешать её, — продолжал он. — Я говорил ей, что молодой человек, конечно, разыщет её, что он вернётся на то место, где они были так счастливы, но сам не верил этому. «Он может прийти сегодня вечером или завтра», — сказал я. Она ждала до тех пор, пока не пришло время закрывать музей. Вы видели её лицо, когда она уходила? Разве это не растрогало вас?

Когда папа Шибу пришёл к Наполеону на следующий вечер, то был совершенно подавлен.

— Она опять ждала до самого закрытая, — сказал он, — но он не пришёл. Я страдал, видя, как бежало время и исчезала её надежда. У выхода она сказала мне: «Если вы снова увидите его здесь, передайте ему вот это». Она дала мне эту карточку, Наполеон. Посмотрите, что здесь написано: «Я живу на вилле Розина в Риме. Я люблю тебя. Нина». Ах, бедный, бедный юноша! Нам обоим надо теперь зорко следить, чтобы не проглядеть его. Не зевайте, друг мой.

Каждый вечер папа Шибу и Наполеон сторожили в музее Пратуси. Они ждали его один вечер, другой, третий, четвёртый, пятый… Прошла неделя, месяц, прошло много месяцев, но он не приходил. И зато разнеслась ужасная новость, папа Шибу чуть не захворал с горя: музей Пратуси закрывался.

— Нет никакого смысла, — сказал мсьё Пратуси. — Я не могу продолжать дело. Я уже задолжал большую сумму, и мои кредиторы начинают волноваться. Публика не желает больше платить по франку за несколько старых восковых кукол, когда она в кинематографе может видеть целые армии краснокожих индейцев, арабов, разбойников и герцогов. В понедельник музей Пратуси закрывает свои двери навсегда.

— Но, мсьё Пратуси, — воскликнул поражённый папа Шибу, — а что же будет с нашими друзьями? Что станет с Марией-Антуанеттой, с мучениками, с Наполеоном?

— О, — ответил хозяин, — я кое-что за них выручу. Во вторник они будут проданы с аукциона. Кто-нибудь купит их, чтобы вытопить воск.

— Как вытопить, мсьё? — задохнулся папа Шибу.

— Ну да. А на что же ещё они годны?

— Но вы, сударь, конечно, захотите сохранить их, хотя бы некоторых.

— Сохранить… Чёрт возьми, это забавно. К чему хранить этих потрёпанных, старых восковых болванов?

— Я думал, — забормотал папа Шибу, — что вам захочется сохранить хоть одного, ну, скажем, Наполеона, просто на память…

— Чёрт возьми, какие у вас странные мысли! Хранить на память о банкротстве!

Папа Шибу поплёлся в свою каморку, уселся на койку и целый час сидел и крутил усы. Новость ошеломила его, он чувствовал холодную пустоту под ложечкой. Наконец, он достал из-под койки деревянный ящик, отомкнул три разных замка и вытащил из него носок. Из носка он извлёк все свои сбережения, состоящие из огромных медных десятисантимовых монет, — всё, что он сберёг за эти годы из чаевых денег. Раз пять он тщательно пересчитал их. Но общая сумма не превышала двухсот двадцати одного франка…

В эту ночь он не сказал Наполеону ничего. Он даже казался веселее обыкновенного, переходя от одной фигуры к другой. Мадам Лабланш, супруге отравленных мужей, он даже сказал, что у неё сегодня прекрасный цвет лица.

Он даже сказал, что у неё сегодня прекрасный цвет лица.

У него нашлось доброе слово даже для льва, поедавшего двух христианских мучеников.

— В конце концов, мсьё лев, — сказал он, — для вас так же естественна пожирать мучеников, как для меня есть бананы. Может быть, бананам, как и мученикам, не хочется, чтобы их ели. Раньше я говорил вам разные резкости, мсьё лев; теперь я очень об этом сожалею. В конце концов, не ваша вина, что вам приходится есть мучеников. Вы родились, чтобы есть людей, как я родился, чтобы быть бедняком.