Симфония боли (СИ) - "Ramster" - Страница 81

Слово за словом, фраза за фразой – остатки Второго Отряда принялись говорить о своём подопечном. О том, кто был одновременно и начальником, и ребёнком, которого они растили: сопровождали, охраняли, развлекали и даже учили – почти десять лет. Это были как будто поминки: без спиртного и закуски, без глаз на мокром месте – только воспоминания, смешные и нелепые, тёплые на собственный взгляд и жутковатые – на чужой. От детских выходок до подростковых попоек; последние, ясное дело, – особенно увлечённо…

- …Сидит он, значит, с нами, трещит, трещит, уже, может, десятый стакашек шлифанул… – глядя вперёд на дорогу, Кирус говорил громко и оживлённо – то ли храбрясь и притворяясь собой прежним, то ли и впрямь отпуская утрату. – Замолчал – и вдруг ка-ак рявкнет: «Да я е*ал!!!», Вонючке как даст пинка, а рукой – р-раз и со стола смёл всё нахрен, и запивку, и закуску! Мы молчим сидим, только оком коцаем, да запах нехороший от кого-то поплыл… А Мошня под стол полез, собирает всё с пола в ладошку и плачется жалобно: «Начальник, вы чмо!»

- А в машине как неслись по кочкам и ведро ему из багажника передавали?! Оттуда ж и пошло – «Тошноты подступили, несите ведро!» Два года этим ведром изводили шефа, а он знай ржёт…

- А как в рейды гоняли! Чопа р-раз в поворот – и джип на два колеса поставил, всё, думаю, кульнёмся… Парус бубнит и хезает, Круш этот верещит с хохолком своим дебильным, а шеф до потолка подлетает и орёт, радостный: «Класс, ещё!!!» Нихрена не боялся, вот просто нихрена…

- А на юг как прилетели, да по серпантину в город?! Шеф зелёный уже весь, уболтался в автобусе, в отеле регистрируемся, и ему там: «Добро пожаловать, мсье Рамзай!», а его аж перекосоё*ило, беднягу: «Я Р-рамси, и это имя, а фамилия – вот!» – и пальцем в паспорт тык, а девица ему: «Прошу прощения, мсье Больто́н!» Мы с Паруском так и полегли, шеф на судороги начал выходить, и только Вонючка с каменным рылом стоять остался – как его только не проняло?..

- А Вонючка-то… – без смеха произнёс вдруг Ноздря, – тоже ведь, небось, почил? Не пережил бы он хозяина, я думаю. Даже если взрывом и не убило сразу…

Вновь повисшее молчание прервал звонок; Кирус порывисто прижал к уху трубку. Все невольно вслушались: громкий голос хохотушки Любаны можно было засечь издалека, но сейчас, видимо, ей приходилось говорить приглушенно. Лицо Кируса становилось всё мрачнее, и под конец он произнёс:

- Понял. Если ещё что важное выяснится, звони, но не рискуй только. И Штефана береги, чтоб нигде не влез!.. – И через пару секунд с неожиданной теплотой добавил: – И я тебя, Пузо. – Сунув телефон в карман, Кирус сообщил настороженно притихшим бойцам: – Штаб на ушах, куча распоряжений сверху. Готовят приказы по увольнению командиров – всё высшее звено. Трое уже посмертно уволены. А войска, за которыми мы едем, оказывается, шли на Хорнвуд-холл. Они сейчас стопорнули на подступах к Норсбруку, ждут приказа атаковать.

- Это Хорнвуды! – выпалил Кога. – Ну конечно, кто же ещё, из-за наследства!

- Едем туда. Ждут они приказа – будет им приказ! – Кирус крепче стиснул руль. – По телефону не получится, но с глазу на глаз сумеем их взбаламутить. Размотаем этого х**лача по всему Хорнвудскому лесу ровным слоем!

- Думаешь, Хорнвуд не приберёт войска к рукам, пока доедем? – скептически отозвался Парус. – Мы теперь все ему принадлежим по наследству. В самое пекло сейчас лезем! Мёртвыми себя объявив – нет чтобы отсидеться…

- И отдать армию приезжему уроду, который господина Рамси порешил? – подал вдруг голос Волчий Хрен, молчавший всё это время. – Думаешь, если не светиться, то он до нас и не доберётся? Чёрта с два, и пока он в полную власть не вошёл, добраться до него первыми должны мы.

- А здесь у нас сочетанная травма, – голос над головой был невнятный и глухой, будто сквозь сон; неподалёку что-то мерно шипело: вдох-выдох – всколыхнулись в памяти смутные образы. – По виду написали шестнадцать лет, пока идёт как Неизвестный. Поступал днём, с места бандитских разборок, там был взрыв, так что контузия тоже имеется. Пулевое головы по касательной – в мозгах вроде чисто, результат КТ ещё надо распечатать. Лёгкая ЧМТ, сквозное пулевое предплечья и открытый перелом лодыжек справа, несвежий, хирурги уже всё составили. По гемодинамике – стабильный, остаточная седация, поступал в глубоком оглушении… – непонятные слова убаюкивали, но всё нарастающая тревога не давала погрузиться обратно в сон. – Токсикология в работе. И… ты глянь только: весь в шрамах разной давности, и пальцев недобор… Что с ним делали?

Вонючка приоткрыл глаза, чуть повернул голову в поисках источника звука – она отозвалась болью и тошнотой. Белый потолок. Хром и кафель, висящие вверх дном бутыли с жидкостью… Люди в однотонных костюмах.

- О! Наконец. Всё в порядке, парень, ты в больнице. Скажи, как тебя зовут? Где ты живёшь?

…Кровать. Нельзя быть на кровати, если хозяин не позвал!

Панически всхлипнув, Вонючка неловко скатился вниз – запутавшись в простыне и проводах, грохнулся на липкий линолеум. Что-то оторвалось от руки, потекла кровь – он быстро прижал предплечье к груди: вытирать всё об себя, не пачкать пол! Глухо рыкнул на бросившихся поднимать людей, отполз, пятясь: никто не смеет касаться лордова пса без разрешения господина Рамси! С грохотом рухнул железный штатив, задетый ногой – звук отдался вспышкой боли в голове, и Вонючка, сдавленно взвыв, забился спиной в угол.

К нему подступали. Что-то говорили. Его хотели схватить! Неспособный защищаться – он сжался в комок, обхватив скрещенные голени: холодно, пусто, страшно, страшно, страшно!.. Тело сковала дрожь, мысли бросились в паническую скачку: нельзя говорить с посторонними – нужно найти хозяина – сказать только необходимое!

- Я Вонючка! – выдавил он хрипло себе в колени – не обращаясь ни к кому. – Из Д-дредфорта!

Удивлённые, возмущённые, успокаивающие голоса – будто на чужом языке: настолько сильно грохотало в голове из-за попыток вытолкнуть ещё хоть пару слов. Спросить, где хозяин. Слова не выходили! Вонючка засипел, стиснув голову: марля бинта под ладонями – где перчатки?!

Обрывки фраз – «что за разгром», «результаты КТ пришли» – едва доносились до сознания, пока он, сжавшись и трясясь, пытался осознать в пространстве своё тело.

- Трещина височной кости, непроникающий дефект от пули, в мозгу чисто…

На нём не было одежды. На глаза сползал бинт. Нога болела с новой силой, стянутая свежей повязкой.

- …там все передние зубы – импланты. Клыки и по шесть штук между ними, я даже снимок распечатал, смотри! Точно как собачьи…

И только в этот момент Вонючка понял, что он гол полностью, абсолютно. Потому что прижатыми к голове руками он мог без помех осязать свою шею.

В палату уже вошли санитарки – поднимать и вязать буйного, прибирать побитые растворы, – когда затихший было парнишка вдруг вскинулся из угла: с перекошенным лицом, с круглыми, безумными от ужаса глазами.

- Ошейник… Где мой ошейник?! – Тощие руки метнулись к горлу, соскользнули, пачкая ошрамованную грудь кровью; девять пальцев панически вцепились в ключицы. – Г-где…

Больше не вышло ни слова: он как будто пытался что-то сказать и не мог, только хватал воздух жуткой острозубой пастью и таращился, таращился, закрыв обеими ладонями шею…

- Уложите его. Осторожно, зубы! Он совсем, похоже, не с нами, может и куснуть…

Вонючка не мог куснуть, даже если бы имел возможность. Он не отнимал дрожащих рук от шеи, беспомощно сжимал пальцы, будто всё ещё надеялся ощутить под ними свой ошейник. Вдруг ошибся, вдруг показалось?..

- Идём, идём-ка, милок… – Пожилой санитарке не пришлось применять силу: Вонючка послушно поднялся с пола и позволил уложить себя на кровать – застывший, безвольный, как кукла. – Вот так-то бы сразу. Давай тебя накроем…

Без ошейника было холодно. Без ошейника было жутко, потерянно, пусто – ни защиты, ни принадлежности, и не согреться никак, не помогут собственные ладони: согреть и успокоить могли только руки хозяина.