Ночная погоня (Повести) - Кулешов Александр Петрович - Страница 26

Когда сын минут через двадцать пришел за безмятежно ожидавшей его матерью, все выяснилось, и начались истерика.

Прибывшие работники милиции немедленно поехали и камеру хранения. Выяснилось, что Самохин только что приходил за своими вещами. Однако верный своему слову кладовщик не выдал их ему, сославшись на то, что что отделение временно закрыто. Нормальный гражданин, если бы ему попробовали не дать его же вещи по имеющейся у него законной квитанции, естественно, поднял бы скандал. Самохин же мгновенно исчез.

В его чемодане среди других вещей нашли паспорт на имя Борисова и справку о том, что он только что отбыл срок. На фотографии в паспорте Борисов оказался удивительно похожим на Самохина.

Сведения о преступнике были немедленно разосланы по все органы милиции. И через два дня у Виктора раздался телефонный звонок. Звонил дежурный по одному из московских отделений.

— У нас находится Борисов, о розыске которого было дано указание.

— Что он говорит? — спросил Виктор.

Последовала пауза.

— Так что он говорит? Алло!

— Видите ли, — сказал наконец дежурный, — он в таком виде, что от него мало чего можно добиться. Лучше бы вы заехали.

Виктор немедленно отправился в отделение. И сразу же убедился, что к Самохину Борисов имеет весьма отдаленное отношение. В первую очередь внешне.

Короче говоря, выяснилось, что Борисов действительно недавно освобожден, но что где-то в Орше он потерял или у него выкрали документы, о чем он сделал там соответствующее заявление. Проверка подтвердила его слова.

Итак, тонкая ниточка, имевшаяся у милиции, порвались. Тогда Виктор и его товарищи стали изучать аналогичные дела.

Красивый и обаятельный парень, по описанию схожий с Самохиным, вставал со страниц архивных дел в самых разных качествах. И прозывался он то Александром, то Андреем, то Юрием, но чаще всего Анатолием.

Не обладая талантом Аркадия Райкина, этот человек тем не менее оказывался и инженером из Иркутска, и режиссером из Москвы, и капитаном дальнего плавания из Мурманска, чаще же всего кем-то из Ленинграда.

Там он обманул старика, унеся его деньги, здесь — доверчивых попутчиков в поезде, в другом месте — пожилую чету, но больше всего ему удавалось обманывать женщин.

И однажды, втершись в доверие к проводнице поезда Москва — Ленинград, даже поселился у нее. Он назвался Анатолием, сказал, что архитектор. Как-то ночью у них произошло бурное объяснение (о чем рассказали соседи). И на следующее утро архитектор исчез. А через час в комнате обнаружили труп хозяйки. Теперь это уже был не мелкий авантюрист, охотник за ротозеями и железнодорожный вор.

Это был убийца.

Где его искать?

Виктор занимался текущими делами, ходил на тренировки, затеял новый каталог для своей библиотеки. Но чем бы он ни занимался, мысль о Самохине-Борисове не выходила у него из головы. Его не покидало ощущение, что была где-то в этом деле какая-то важная деталь, могущая пролить на все яркий свет. Какая? Виктор без конца пересматривал все возможные варианты, снова и снова просматривал протоколы допросов шестерых тбилисцев и ничего не находил. У него было такое чувство, будто он играет в детскую игру «горячо — холодно». «Тепло, еще теплей, горячей, почти совсем горячо!» — подсказывал ему внутренний голос. Но «горячо!» так и не говорил.

Наконец, не выдержав, он вылетел в Тбилиси и попросил всех шестерых свидетелей вновь повторить свой рассказ.

Прозрение наступило утром, когда тбилисец, купивший телевизор, вновь рассказал об эпизоде на почте:

— Я уже говорил… Сижу там за столом — такой большой овальный, домой пишу. Вдруг он подходит, говорит: «Слушай, Жора, может, дашь мне аванс в счет телевизора? Все равно я тебе квитанцию багажную дам, хочешь, в Москве отдам? А то мне очень нужно сейчас». Мы пообедали, выпили хорошо, сердце радуется, доверяет человеку сердце. Я все даю, говорю: «Зачем квитанция, человек человеку верить должен. Я тебе верю!»

Это уж потом Гиви кладовщика предупредил все-таки. Мало ли что. А тогда, на почте, я ж не знал, что он жулик.

— Ну, дали вы ему деньги, а дальше что? Куда он пошел?

— Не знаю, не следил. Мы к окошечкам подошли, телеграммы сдавать. Он тоже, по-моему, у какого-то окошка стоял. Не помню. Помню только, что с почты он по уходил.

— А позже, — продолжал спрашивать Виктор, — когда вы по городу ездили, он о деньгах ничего не говорил?

— О каких деньгах?

— Вообще о деньгах.

— Нет, не говорил. Только когда уж прощались в центре, у Серго рубль попросил — до гостиницы, говорит, на такси доехать…

«Горячо!» Вот теперь «горячо!». Виктор с неожиданной радостью поблагодарил удивленного тбилисца и на следующий день вылетел в Москву.

Все было ясно. Деньги, взятые на почте, Самохин-Борисов куда-то отправил.

Прямо с аэродрома Виктор поехал на почту. Он просидел там, забыв об обеде и ужине, до самого закрытия и в результате нашел то, что искал. В тот день, когда тбилисцы и ленинградец побывали на почте, оттуда был отправлен денежный перевод в городок Дубки Иркутской области на имя некой Рубакиной. Адрес отправителя; Москва, К-9, до востребования. Самохвалову Анатолию Ивановичу.

В ту же ночь срочная телеграмма сообщила в Дубки приметы и описание «Самохвалова», адрес Рубакиной и приказ немедленно задержать преступника.

Буквально на следующее утро пришел ответ: человек, отвечающий приметам Самохина-Борисова, задержан.

Втиснувшись в самолет сверх всякой нормы, Виктор с помощником в тот же день вылетели в Иркутск.

Самохин-Борисов-Самохвалов отнесся к своему задержанию довольно спокойно. Виктор не сообщил ему, что он из Москвы, и тот решил, что за ним прибыли из Иркутска.

В ночь на 1 января, когда все порядочные люди «стреляют» шампанским и произносят тосты, Виктор, скрепив себя за руку с преступником наручниками, ехал в пустом вагоне из Дубков в Иркутск. Напротив сидел его помощник Валерий.

Оба не спали перед тем две ночи, глаза у них слипались, ритмичное покачивание и перестук колес еще больше усиливали желание спать. Чтоб не уснуть, они то и дело поливали друг другу головы купленным на станции боржоми.

Вот так встретил он в тот раз Новый год…

Приехав в Иркутск и поместив своего подопечного в камеру, они прежде всего выспались. А ранним утром повезли арестованного на аэродром.

Поехали по городу, Самохин без конца рассказывал разные истории, из которых явствовало, какой он ловкий, хитрый, веселый жулик. Как он там обвел «шляпу», здесь обманул простофилю, даже милицию он неизменно оставлял в дураках.

Он охотно брал на себя кражи, совершенные в области, даже в других городах, только не в Москве и Ленинграде. Когда же он увидел, что машина, мчавшая его по предрассветным иркутским улицам, миновала милицию, прокуратуру, тюрьму и понеслась к аэродрому, лицо его вытянулось. Он понял, что за ним прибыли из столицы.

Но вскоре опять приободрился, опять начал свои рассказы, он даже подробно описал, как обокрал тбилисцев. Он охотно выкладывал все, лишь бы отойти подальше от единственного дела, которого страшился, — убийства ленинградской проводницы.

Когда его наконец доставили в Москву, начались допросы. Постепенно все яснее и яснее проявлялся кадр за кадром из его жизни. И, как всегда, стремление к «красивой» жизни.

То, что людей тянет к «красивой» жизни, неудивительно. Важно, как ее, эту красивую жизнь, понимать. Виктор никогда не уставал удивляться тому, сколько еще есть у нас юношей и девушек, видящих эту жизнь в роскошных туалетах, пьянках, безделье.

А так как туалеты и пьянки требуют денег, а безделье приобретению таковых не способствует, некоторые становятся на путь преступления. Не сразу, не вдруг, а постепенно. Одних затягивают более опытные, другие начинают с мелкой кражи или обмана, третьи, напившись, лезут в драку. Многих своевременно останавливают товарищи, школа, комсомол, родители, иногда милиция. Но там, где на споткнувшихся вовремя не обратили внимания, отмахивались от них, дело кончается порой катастрофой.