Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 2

— Спрашивай, — кивнул старшина.

— С одним трактором не управимся, а трофейных мулов всего три, да и те помирать собрались по причине глубокой старости.

— Какой же это вопрос, ефрейтор Зацепин. Это не вопрос, а какая-то хитрая уловка. Чего ты задумал, понять не могу.

— Уловка! — фыркнул Зацепин.

Старшина прикрикнул:

— Разговорчики в строю!

— Один мул сегодня помрэт, громко сказал Поляница и с ожиданием посмотрел на старшину, — Сам говорив, ей-богу.

В строю засмеялись.

— И рядовой Поленница туда же! — обрадовался старшина.

— Не Поленница, а Поляница, товарищ старшина, — в который раз безнадежно поправил боец.

— Отставить пререкания! — гаркнул старшина. — Значит, вчера посылал рядового Поленницу за водой для кухни, так он проходил ровно два часа и пятнадцать минут и принес всего два ведра. Сколько можно набрать воды для хознужд за два часа и пятнадцать минут? Подсчитай-ка нам, студент. В уме можешь?

— Так точно, — сказал без энтузиазма Посудин. — Могу.

— Ну и сколько получается?

Посудин замялся:

— Как вам сказать, товарищ старшина… если учесть изменчивую скорость ручья… и то обстоятельство, что временами идет, по всей вероятности, мутная вода, и поэтому нужно пережидать… То двух часов и пятнадцати минут может даже не хватить…

Старшина немного обиделся на Посудина.

— Какой умник, а? Обстоятельства всякие знает. Знаешь, что полагается за твои большие знания? — Он помолчал, затем заговорил с суховатой строгостью: — Значит, так, товарищи бойцы. Думаете, зачем я допускаю вот сейчас в строю неуставные разговоры? Друг друга мы знаем плохо, собрали нас из разных взводов и рот. И я вас хотел понять, кто вы и чем дышите… Говорят, в трофейную команду хороших бойцов не посылают. Забудьте о таких речах. Нет в армии плохих бойцов, не должно быть. Дисциплина у нас захромала — есть такое. Расслабился — и нет бойца, нет человека. Поэтому всем держать себя в строгости…

— Война кончилась, старшина, — грубо перебил его Кощеев. — Выпустили войне-то кишки. Не сегодня-завтра по домам, а ты все остановиться не можешь.

— Вот, значит, как, — тихо произнес Барабанов. — Остановиться, значит, не могу… Мало ты солдатской каши ел, рядовой Кощеев. И потому от тебя мало пользы будет и в народном хозяйстве… Всем война надоела. Все на гражданку хотят… И ты, и я, и вон Мотькин… Но нет команды снимать погоны, значит, терпи, служи, и никаких посторонних мыслей.

— Сколько ты, старшина, служишь? С какого года? — спросил как бы нехотя Кощеев. — Я-то — с тридцать девятого. С мая месяца. Седьмой год топаю без посторонних мыслей.

— Если вернуться к вопросу о каше… — начал, осмелев, рядовой Посудин, но наткнулся на взгляд старшины и замолк.

— Значит, так. В наряд сегодня заступят самые умники: ефрейтор Зацепил, рядовые Поленница, Посудин и Кощеев.

— Во! Зроду нэ знав, шо я самый вумный, — Поляница приналег на свой басок.

В строю опять засмеялись, неожиданно рассмеялся и старшина.

Перед заступлением в наряд вся четверка отдыхала в казарме. Посудин, лежа, чистил пуговицы гимнастерки с помощью мела и суконки. Зацепин разглядывал японский, с подпалинами, журнал. Поляница грузно ворочался под байковым одеялом, и пружины железной кровати стонали на разные голоса. Кощеев размышлял с закрытыми глазами о том, что солдатские кровати во всем мире, наверное, одинаковы — железные и с пружинами. Что где-нибудь в Африке готовится в наряд какой-нибудь негр, которому тоже надоело служить и воевать, и кровать под ним горячая, плюнешь — зашипит. Потому что Африка.

Опять застонали пружины.

— Кончай свою музыку, хохол! — выкрикнул Кощеев и сел на кровати, свесив босые ноги.

— И шо ты такий нервный, Кешко? — Поляница тоже сел. — И чего тоби ниймется? Заноза у попци сидит?

— Деревянная у тебя фамилия, хохол, вот в чем твоя беда. Поэтому не понять тебе, отчего мне неймется. Деревянная…

— Ни, хлибная. Поляница — це хлиб. Завернуть у рушник, а он на всю хату пахнэ. М-м! Мягкий, а кирка звэрху хрустыть. Ось це я, Поляница. А Кощей це що — сказка, дытячий анекдот.

— Кощей — кость, химера, злой дух русского фольклора, — сказал Посудин. — Добивался невероятного успеха в разных авантюрных предприятиях. Чужих жен таскал, живую воду пил не из своих кувшинов, и что-то у него было с Бабой Ягой…

— Бессмертный, — сказал Кощеев. — Запомни, студент, Кощей Бессмертный. В отличие от глиняной посуды, будущих черепков.

— Черепки — тоже бессмертие, — равнодушно парировал Посудин. — Вся история держится на черепках.

— А евхрейтор мовчить. — Поляница упал на кровать. — Дуже погана у його клычка.

Зацепин выглянул из-за журнала.

— Ну да! Мосол, черепок и краюха хлеба — сплошные дворяне. Куда нам, черным людям.

— Не скажи, Константин. — Посудин полюбовался на сияющие пуговицы и начал отпарывать подворотничок. — Твой предок, видно, был крупным авторитетом по части подначек и зацепок. Пороли его, конечно, не единожды. Одно время он даже подумывал, не взять ли фамилию Поротов или Битый, но остался Зацепиным, потому что этот признак был его фамильным, основным. Можно безошибочно сказать, что в детстве тебя изрядно колотили, но ты все же сохранил какие-то крупицы зацепляемости.

— Чушь какая! Трепачи вы все! — Зацепин отшвырнул журнал. — Меня вот что беспокоит, братва. Неспроста старшина засмеялся. Чую, неспроста.

Кощеев босиком подошел к двери, выглянул. Ни души, если не считать дневального на скамеечке с винтовкой между колен. Дневальный разглядывал божьих коровок, облепивших освещенную солнцем стену казармы.

— Вот такая картина мне нравится, — Кощеев пошире раскрыл дверь, чтоб все видели дневального. — Курорт! — Он вернулся к кровати, начал обуваться. — Ротный так мне сказал: посылаю тебя, Кеша, в трофейную команду, отдохни, заслужил за шесть с лишним лет. Не могу тебе курортные грязи прописать, а трофейную команду — пожалуйста. Отдыхай, набирайся, говорит, сил для гражданской счастливой жизни… А старшина, паразит, что придумал? Вместо отдыха — железо на горбу таскать. Мулов и трактор жалеет — их мало. Особенно трактор — шестеренки соплями склеены. Так что таскай, пехтура, надрывайся, ты к такому делу привычная. Курорт, едрена мышь!.. Нет, хватит! Сутки — мои! На солнышке посижу, на мух погляжу. И палец о палец не ударю.

— Неспроста, братва, Барабанов смеялся, ой, неспроста. — Зацепин лег на кровать, закинул руки за голову. — Чую, какую-то гадость приготовил. А какую — понять не могу.

Посудин перевернул старый подворотничок, пришил его на живую нитку и раздумывал, чем бы еще заняться. Поляница шумно повернулся с боку на бок и произнес блаженно с закрытыми глазами:

— Спыть де-нибудь Барабанов. А що ему делать?

— В общем-то вы зря, братва, на старшину взъелись, — сказал Зацепин, — Мужик он ничего, с ним жить можно. И хозяйственный, и потрепаться любит. Ему только поддакивать, как Мотькин, и будет полный коленкор. Барабанов что, вот у меня был ротный — обхохочешься. Вроде твоего китайца, Кощей, — все знает! Смотрит тебе в мигалки, а видит, что в рукаве у тебя бычок, еще не докуренный, и что подворотничок твой сколько-то недель неменянный. Помнил ведь, у кого в прошлом году на вечерней поверке сапоги были только спереди чищены, а у кого в позапрошлом — пуговки на ширинке не хватало.

— Ну и правильно делал, что помнил, — Кощеев завязывал шнурки ботинок. — Распусти только вас…

— «Правильно»… — передразнил Зацепин. — А сам чего бесишься, когда взводник против шерсти гладит?

— Так то против шерсти, — Кощеев засунул обмотки под подушку и направился к выходу.

— Это он старшину пошел будить, — сказал Посудин.

Кощеев даже споткнулся на пороге.

— Ну даешь, студент! — восхищенно произнес он. — Тебе только в цирке выступать. Точно! Я решил сыграть подъем старшине.

— Ну и зря, Иннокентий. Будить начальство с излишним азартом не полагается. Есть хорошая поговорка, кошка скребет на свой хребет.