Наш человек на небе (СИ) - Дубчек Виктор Петрович - Страница 39

- Где? А, Мишка... толковый парень, хоть и мазута.

- Слышал, он же до ранения танком командовал... А чтой-то ты с мазутой дружбу водишь? Пере-квалифи-цироваться решил, между прочим? крылышки надоели?

 - Крылья — это, Микитыч, навсегда, — сказал Бобров, ласково оглаживая плоскости СИДа. — Просто мы же с Мишкой оба на гражданке по паровозам были, вот и вся история.

- Ну? А я и не знал.

Бобров рассмеялся:

- Что думал, я тоже в шлемофоне родился? У меня, брат, десятка плюс ФЗУ [16] , я на Луганском два года слесарил...

- Не было такого, — замогильным голосом сообщил Сергей Данилович Луганский, ведомый Боброва, неслышно выходя из-за панели. — И впредь на себе слесарить никому не позволю.

Серёга тоже малость нервничал: четвёртый вылет на СИДе — и ни одного результативного. «Не складалось», бывает в лётной работе и такое. Вот и цеплялся Луганский к словам.

- Да не на тебе, на Луганском паровозоремонтном!.. — кинулся было в разъяснения Бобров, но заметил смешки товарищей, спохватился и рассмеялся тоже.

- Ладно, Володя, пойдём, — сказал Луганский, устало отирая виски, — тут товарищу Кожедубу... пошушукаться надо бы.

«Пошушукаться» надо было. У стойки с ноги на ногу переминался виноватый Корнеев. Отчитывать его при посторонних, — даже самых что ни на есть боевых товарищах, — Кожедубу и в голову бы не пришло. Но и замолчать вопрос никак не получалось, потому что вопрос был — как иной безнадзорный прыщик: сами по себе крохотулечка, а дай волю — вырастет в натуральную гангрену.

- Ну, Ваня, что думаешь? — в лоб спросил Иван Никитович.

- Я не струсил, — твёрдо сказал Корнеев.

Конечно, ты не струсил, подумал Кожедуб. Ему было совершенно ясно, что обвинений в трусости Корнеев... не боится. Чувствует Ваня, что именно в малодушии никто его не обвинит.

- Ты не струсил, — медленно сказал Иван Никитович. — Ты никогда не трусишь, и все это знают. Ты гораздо хуже поступил. Он с удовольствием поймал недоверчивый взгляд Корнеева. Зацепил я тебя, подумал Кожедуб, вот теперь будешь слушать. Хоть полминуты послушаешь, а дольше мне не надо. Дольше — тебе самому надо, потому что сейчас судьба твоя решается. Раз за разом, вылет за вылетом я тебя с собой таскаю — а результата нет. На меня косятся уже; потому что я, Иван Никитович Кожедуб, лётчик от бога, и инструктор тоже дай боже, долой ложную скромность, но вот с тобой у меня никак не получается, а надо, чтоб получилось, потому что ты, Иван Сидорович Корнеев, между прочим, не только мой друг, но и лётчик отличный...

- Ты отличный лётчик, Ваня. Но СИДы никак не освоишь. Корнеев нахохлился и молчал. Но слушал очень внимательно.

- Потому что ты отличный лётчик, — продолжал Кожедуб, — ты всё и  всегда учишь «от зубов», ты всё и всегда делаешь правильно. Как робот. Видел роботов?

Корнеев недоумённо кивнул: кто ж их в лагере не видел. Да и в Балашихе насмотрелись.

- Они... точные, Ваня. Они очень точные. Не думал, зачем союзникам живые пилоты, когда у них такие мировые роботы есть?

- Нет... не приходило в голову.

- И мне не приходило. До недавнего.

Он размашисто шагнул к «табурету», подумал — сесть?.. — нет, глупо; пнул железяку носком унта.

- Понимаешь, Ваня, СИД — он ведь сам по себе уже робот, согласен?

- Сложно спорить, — признал Корнеев, против воли вовлекаясь в поток.

- Вот и я думаю: робота в робота сажать — перебор. Когда задача чётко поставлена, робот ещё справится. Автопилот видел ведь... ну да, не мне тебе объяснять. А если задача всё время меняется? Или вообще не вдруг поймёшь, какая должна быть цель?

С противоположного конца ангара послышался довольный смех. Ведущий и ведомый повернули головы: Бобров помогал Калашникову выдернуть застрявший в проволочной обмотке штангенциркуль.

Мысли в голове Ивана Никитовича, — тяжёлые, грубые, неказисто оформленные, но прямые и упрямые, как голова самого Кожедуба, — мысли в его голове находили каждая свою цель, вставали на положенные места, собираясь в нерушимую конструкцию. До начала разговора Кожедуб сам не был уверен, что именно должен сказать Корнееву и, быть может, сорвался бы на укоры или ругань, призывы к комсомольской чести — совершенно бессмысленные сейчас призывы, потому что именно честь заставляла Корнеева до буквы следовать требованиям Устава... да, теперь Иван Никитович знал, что должно сказать ведомому.

Он бросил взгляд на смеющегося Боброва, Калашникова, измерительный прибор в руках «мазуты»...

- Точное в точном, — сказал он Корнееву.

- Что?

- СИД — точная машина. И робот — точная машина. Вроде бы вместе должны быть вдвое точней...

- Исключено, — без малейших раздумий сказал Корнеев. — В натурных задачах точность абсолютной не бывает, всегда имеется погрешность, ошибка. А две ошибки друг друга совсем не факт, что скомпенсируют.

- Вот... — сказал Кожедуб. — Вот. А что скомпенсирует? Теперь Корнеев задумался.

- Можно провести серию экспериментов, чтоб статистически ошибку устранить. При увеличении объёма данных средняя ошибка стремится к нулю, ты же помнишь, нам курс читали по стрельбам.

- «Курс», — хмыкнул Кожедуб. — Две лекции... Между прочим, нет у нас  возможности объём увеличивать. Потому что каждая «серия» — это сбитый лётчик. Твой боевой товарищ, между прочим. И потерянная машина.

- Ну... тогда надо изменить условие эксперимента. Если погрешность измерения носит систематический характер, то такую ошибку невозможно устранить повторными измерениями. Систематическую ошибку следует устранять посредством использования поправочных таблиц либо изменением условий...

«Вот зубрила», подумал Кожедуб.

- Ровно этим мы и занимаемся, — сказал он ласково.

- Чем?

- Изменяем условия. Устав переписываем.

- Устав нельзя переписывать! — уверенно сказал Корнеев, но, к его чести, тут же спохватился. — То есть можно... но не нам.

- А больше некому, Ваня, — сообщил Кожедуб. — Тебя, допустим, не удивляет, что мы на СИДах ходим парами, а не тройками, как Устав предписывает?

- Ну-у... так на СИДах аппаратура согласования и взаимной штурманской поддержки совсем другая. Только попарно позволяет.

- Выходит, Устав технике не соответствует? Выходит, отстал в чём-то?

- Отстал, — легко согласился Корнеев. — Так это частный случай. Мы и дальности открытия огня корректируем, и взлётно-посадочный регламент, и метеоминимум. Согласно возможностям техники.

- А ты их хорошо знаешь, эти возможности?

- Пока нет, но...

- Между прочим, и товарищ Ай-яй-яй не знает.

- Здрасте пожалуйста! Как это инструктор не знает, чему...

- Вот тебе и здрасте, — сказал Кожедуб, с удовольствием отмечая, что от зажатости Корнеева не осталось и следа. Как все убеждённые коммунисты, Иван Никитович терпеть не мог «начальствовать», предпочитая демократический стиль общения. — Он до... до прибытия сюда к нам вообще гражданским пилотом был. Да вот так. Подгонял грузовой челнок, задержался на «Палаче» — и попал.

- А как же он тогда нас учит? — возопил ошеломлённый крушением авторитетов Корнеев.

- Да вот так, — повторил Кожедуб, перекатывая носком унта электрический кабель. Овальная в сечении оплётка перекатывалась неохотно. — Там у них наверху, говорят, ещё целая пилотажная группа — а прислали гражданского «извозчика». Вот и думай, кто нас учит — и у кого нам учиться. И чему.

- А товарищ Эклипс? Тоже гражданская, что ли?

- Не, вот у Эклипс всё натурально, ты ж её за штурвалом видел: будь здоров деваха. Она раньше бомбером была, воевала с какими-то их повстанцами. Хотя, знаешь, женщин у них в армии не особо...  - А что ж тогда она нас не учит? Или пусть тех, настоящих сверху пришлют.

Сам-то Кожедуб, допустим, старался учиться всегда и у всех — учился он и у Юно. Благо, дружба с Половинкиным позволяла в рамках компанейского общения вызнавать у девушки разные секреты и тонкости пилотирования. Но объяснять это Корнееву было бы преждевременно: Корнеев жаждал «официальных» источников знания.