Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет» - Маклин Алистер - Страница 51

Глава 11

В половине седьмого они уже были в «штаб-квартире» Янчи, расположенной в десяти милях от австрийской границы. Четырнадцать изматывающих часов они ехали по заснеженным дорогам Венгрии со скоростью двадцать миль в час. Поездка была самой мучительной из всех, в каких пришлось побывать Рейнольдсу. Но они доехали и, несмотря на мороз, голод и сонливость, находились в приподнятом настроении. Все, кроме Графа, который после первой вспышки радости впал в обычную отчужденность и замкнулся в своих мыслях. Радость победы отодвинула в прошлое перенесенные тяготы.

За прошедшую ночь они проехали четыреста километров. Граф вел машину сам, дважды останавливаясь для заправки, он будил сонных служащих бензоколонок, используя удостоверение капитана Злота и грозный голос. Видя, как напряжение поездки отбирает последние силы Графа, Рейнольдс не раз порывался предложить вести машину, но сдерживал себя: он заметил еще в первую свою встречу с Графом в черном «мерседесе», что Граф в качестве водителя был незаменим на предательских, заснеженных дорогах Венгрии. Теперь самым важным было, чтобы они доехали до места живыми, чего могло и не случиться, смени он его за рулем. Поэтому большую часть ночи Рейнольдс пребывал в сонном оцепенении, наблюдая за Графом. Рядом дремал Козак. Оба они находились в кабине по одной причине, чтобы согреться. Козак был еще в худшем состоянии, чем Рейнольдс. Вторую половину пути, почти двадцать миль, между Сексардом и Печем, он провел снаружи, примостившись у капота, протирая ветровое стекло от снега, иначе они не смогли бы двигаться дальше. Именно со своего опасного поста он наблюдал убийственное продвижение Рейнольдса по крышам вагонов. Теперь, когда он встречался взглядом с Рейнольдсом, тот мог видеть на его лице выражение восхищения.

Прямая дорога от Печа до «штаб-квартиры» Янчи была меньше половины того маршрута, который избрали они. Янчи и Граф не сомневались, что на основной дороге уже останавливают и осматривают все машины. Пятидесяти-километровый отрезок пути до озера Балатон, где можно перейти австрийскую границу, был блокирован. Они знали, что дорога между южной оконечностью озера и югославской границей тоже находится под наблюдением. Другие дороги, ведущие на запад, между северным краем Балатона и Будапештом, может быть, и не охранялись столь усиленно, но рисковать не имело смысла. Чтобы сбить полицию с толку, они проехали двести километров на север, обогнули окраину столицы, затем проехали по главному шоссе к Австрии и свернули на юго-западную развилку при въезде в Гвор.

Этот маневр занял у них четырнадцать часов, а маршрут составил четыреста километров. Усталые, полусонные, голодные, но они живыми прибыли в дом Янчи. И едва они оказались в безопасности, усталость как рукой сняло. А когда Янчи и Козак разожгли в печке дрова и вспыхнуло яркое пламя, а Шандор занялся приготовлением еды и Граф достал бутылку бренди из своего запаса, то их настроение и радость от того, что они вырвались из лап АВО, выразилась в том, что все начали беспричинно хохотать и разговаривать. Когда съели горячий обед, выпили бренди и отогрелись, усталость и сон как рукой сняло. Поспать они еще успеют — впереди целый день. По плану Янчи они сделают попытку перейти границу ночью следующего дня.

В доме оказался хороший радиоприемник, привезенный Янчи, и утром они прослушали прогноз погоды и новости. О них, побеге профессора — ни слова, да было маловероятно, что АВО станет трубить по всей стране о своей неудаче. По прогнозу погоды, днем ожидалось продолжение сильных снегопадов почти по всей стране. Движение по юго-западной Венгрии на дорогах, ведущих на восток от озера Балатон к Чегоду до границы с Югославией, было полностью нарушено сильнейшим снегопадом. Все железнодорожные линии и аэропорт заблокированы. Янчи и остальные, выслушав это сообщение в полном молчании, облегченно вздохнули: если бы их операцию пришлось перенести часов на двенадцать позже, спасение и побег оказались бы невозможными.

После девяти утра серый рассвет забрезжил сквозь густо падающий снег. Достали вторую бутылку бренди и вернулись к разговорам об их пребывании в Шархазе, Граф с ироническими замечаниями рассказывал о своей последней встрече с Фурминтом, Рейнольдс подробно о своем путешествии по крышам вагонов поезда. Дженнингса интересовали все мелочи. Отношение профессора к русским хозяевам, как заметили Янчи и Рейнольдс еще в Шархазе, изменилось. Толчком к критическому пересмотру его взглядов послужил случай с сыном. Профессор отказывался давать согласие на выступление на конференции, пока не узнает о судьбе сына, а когда убедился, что тот на свободе, то понял, что русские потеряли единственное средство, с помощью которого они хотели заставить профессора приехать на конференцию. Пребывание в тюрьме в Шархазе убедило его в правильности принятого решения, и последняя капля сомнения развеялась, когда он оказался в ледяном вагоне с уголовниками. А когда он услышал рассказ, каким пыткам подвергались Янчи и Рейнольдс, то пришел в ярость.

— Подождите! — восклицал он. — Мне только вернуться бы домой! Британское правительство, разведка, секретные проекты управляемых ракет и все остальное подождет, мне предстоят дела поважней.

— Что вы имеете в виду? — мягко спросил Янчи.

— Коммунизм! — Дженнингс ударил стаканом с бренди по столу, и голос его перешел на крик. — Я не хвастаюсь, но с моим мнением считаются. Я напишу в крупнейшие газеты страны. Я выступлю по радио, я расскажу правду, это очень важно, если вспомнить ту дурацкую чушь, которую я проповедовал раньше. Я разоблачу эту проклятую гнилую систему коммунизма, и к тому времени, как я закончу...

— Слишком поздно! — остановил его эмоциональный порыв Граф, тон голоса которого был ироничным.

— Что вы хотите сказать? Как это «поздно»?

— Граф просто имеет в виду, что коммунизм уже неоднократно являл миру примеры подобной демократии, которые обнажали его истинную сущность, — успокаивающе заметил Янчи. — И без обиды, доктор Дженнингс, разоблачение было сделано людьми, страдавшими от него годами, десятилетиями, а не короткий отрезок времени, равный уик-энду, как, скажем, в вашем случае.

— Вы призываете меня вернуться в Лондон и сидеть сложа руки? — Дженнингс помолчал, потом продолжал более спокойным тоном: — Это долг каждого, я поздно прозрел, но теперь, повторяю, это долг каждого честного человека — в какой бы ни было форме, в любой период времени оказывать сопротивление, остановить распространение проклятой коммунистической заразы.

— Слишком поздно, — еще раз сухо возразил Граф.

— Вы должны знать, что в других странах теоретики коммунизма и так уже терпят крах, — торопливо объяснил Янчи. — Не надо останавливать коммунизм, профессор, он и так уже остановился. О, конечно, в некоторых странах идеи коммунизма еще срабатывают, но в весьма ограниченных пределах и в странах, где уровень развития производства невысок, таких, как, например, Монголия. Они еще верят громким фразам и чудесным обещаниям о безбедной свободной жизни, но у венгров, чехов, поляков давно уже открылись глаза на истинное положение вещей. Так же и в других странах, где люди более активны политически, чем сами русские. К примеру, эта страна. Кому проще всего что-то внушить?

— Полагаю, молодежи. — Дженнингс с трудом сдерживался. — Умы молодежи всегда были наиболее чувствительны и податливы к...

— Верно. — Янчи кивнул. — И выкормленным с заботой любимцам коммунизма — писателям, интеллигенции. А кто участвовал в Венгрии в бунте против русских? Именно они — молодежь, интеллигенция. Тот факт, что восстание с самого начала было обречено на неудачу, в данный момент не играет роли. Важно, что идеи коммунизма потерпели поражение именно там, где у него были максимальные шансы на успех.

— Побывайте в церквях моей страны, — пробормотал Граф. — По воскресеньям полно народа, очень много детей. Тогда вы имели бы более полное представление насчет распространения коммунизма. Фактически, — про-должал он, — неудача идеологов коммунизма в наших странах может сравниться с их успехом в таких странах, как Италия и Франция, народ которых ничего не знает о коммунистах и не видел вот этого. — Он с отвращением махнул рукой, указывая на свою форму. — Человеческая натура поистине достойна удивления во все времена.