Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет» - Маклин Алистер - Страница 26

У Юлии от холода стучали зубы, и они должны были отыскать место, где бы могли поговорить без помех. Оставалось единственное такое место — открытое кафе. И Юлия предложила пойти на остров Святой Маргариты. Часть его, как говорила она, была запрещена для посещения и проверялась патрулями с определенного времени, но к этому распоряжению все относились не слишком серьезно. Патрулировали остров обыкновенные полицейские, а не сотрудники секретной полиции и отличались от сотрудников АВО так же, как мел от сыра. Рейнольдс замерз, как и девушка, поэтому с готовностью согласился пойти сюда, на эту веранду у площадки с гранитными блоками и дорожно-ремонтными машинами, обслуживающий персонал которых исчез с наступлением холодов. Место это по своей уединенности показалось им идеальным.

Здесь Юлия рассказала о последних событиях, происшедших в доме Янчи. Двое неустанно наблюдавших за домом совершили одну ошибку, ставшую для них последней. Они стали слишком самоуверенны и решили, что могут прогуливаться непосредственно мимо гаража, а не по противоположной стороне улицы. И вот однажды, увидев приоткрытую дверь гаража, они позволили любопытству заглушить чувство осторожности и забрались туда. Там их ожидал Шандор. Кто они были, информаторы или кадровые сотрудники АВО, так и осталось невыясненным, ибо Шандор ударил их головами друг о друга несколько сильнее необходимого. Сейчас они находились под замком, запертые на ключ. И теперь Рейнольдс может не опасаясь посетить дом, обсудить окончательный план по-хищения профессора, но сделать это не ранее полуночи. Янчи особенно подчеркивал это.

Рейнольдс, в свою очередь, поведал о том, что с ним произошло.

Юлия сильно дрожала. Рейнольдс удивленно смотрел на нее. На веранде летнего кафе, куда они забрели, было темно и тесно, но зато здесь можно было укрыться от холода и пронизывающего ветра. Через пальто он ощущал теплоту девичьего плеча у своей руки; Рейнольдс взял ее руки в свои, когда она сняла перчатки, чтобы растереть и как-то восстановить кровообращение. Но девушка вырвала руки, словно ее коснулся огонь.

— Что случилось? — озадаченно спросил Рейнольдс, — Пальцы все еще не согрелись?

— Не знаю... Да... конечно... я не замерзла... — Она поежилась. — Это от вас... Вы слишком жестоки Я боюсь таких бесчеловечных людей.

— Боитесь меня? — недоверчиво спросил Рейнольдс. — Дорогое дитя, я бы не тронул и волоска на вашей голове.

— Не называйте меня ребенком! — воскликнула она с внезапным раздражением и тихо, спокойно добавила: — Я знаю, что вы этого не сделаете.

— Тогда... какого дьявола? В чем я провинился?

— Ни в чем. В этом все и дело. Это не то, что вы делаете, а то, что вы не делаете. Вы не показываете... Вы не проявляете ни чувств, ни эмоций, ни интереса или любопытства. О да! Вы достаточно заинтересованы в выполнении своей задачи. Но методы... то, как вы это делаете, для вас не имеет никакого значения, лишь бы выполнить задачу. Граф говорит, что вы просто машина, механизм для выполнения определенной работы, без всякого проявления человеческой индивидуальности. Он говорит, что вы единственный человек, которого нельзя напугать. Он таких людей опасается. Вообразите, Граф опасается!..

— Воображаю, — вежливо пробормотал Рейнольдс.

— Янчи сказал то же самое. Он утверждает, что вы и не смертны, и не находитесь вне морали, вы просто аморальны. Просто в вас заранее вложили пробританские и антикоммунистические установки, сами по себе не имеющие никакой цены. Он говорит, что ваш выбор убить или не убить решается не на основе правильности такого действия, а просто на основе рациональности, выгодности. Он считает, что вы такой же, как сотни молодых людей, каких он встречал в НКВД, в войсках СС и тому подобных организациях. Людей, которые слепо подчиняются и слепо убивают, не задаваясь вопросом, правильно это или нет. Единственная разница, говорит мой отец, в том, что вы не убьете кровожадно. Только одно это различие и есть.

— Я нахожу друзей, где бы я ни появлялся, — пробормотал в растерянности Рейнольдс.

— Ну вот. Теперь вы понимаете, что я имею в виду? Вас нельзя касаться. Вот хотя бы сегодня вечером. Вы, как бесформенную кучу тряпья, швырнули человека в шкаф в отеле, связали и забили ему рот кляпом. Оставили его там задыхаться. Возможно, он там и задохнулся... Вы ударили другого и оставили его замерзать на снегу. При таком холоде он не протянет и двадцати минут. Вы...

— Я мог бы застрелить первого, — на этот раз спокойно ответил Рейнольдс, — у меня был пистолет и с глушителем, как вам известно. И вы думаете, что этот парень с дубинкой не оставил бы меня замерзать на морозе, если бы ему удалось опередить меня?

— Вы просто прибегаете к софизмам... И, хуже всего, Этот бедный старик — профессор... Вас не волнует ни один из ваших поступков, главное — чтобы он вернулся в Британию, не так ли?.. Теперь он думает, что его жена при смерти, а вы ведь знаете, как на самом деле обстоят дела, и доводите его чуть ли не до сумасшествия, беспокойство и горе его не знают границ!.. Вы заставляете его верить тому, чего нет на самом деле. Вы хотите внушить, что он будет виновен в ее смерти. Зачем, мистер Рейнольдс? Зачем?..

— Вы знаете зачем. Потому что я отвратительный, аморальный, лишенный каких бы то ни было эмоций механизм. Такой же, как чикагский гангстер, который беспрекословно выполняет все, что ему поручат. Вы только что утверждали это, не так ли?

— Я, наверное, напрасно трачу свои усилия, мистер Рейнольдс? — Ее ответ был каким-то ровным, безжизненным.

— Ни в коем случае, — усмехнулся в темноту Рейнольдс. — Могу вас слушать всю ночь. И уверен, что вы не говорили бы с такой откровенностью, если бы не предполагали существования некоторой доли надежды переубедить меня.

— Кажется, вы надо мной смеетесь? Да?

— Противный самодовольный тип, — признался Рейнольдс, взял ее внезапно за руку и прошептал: — Тише. И не шевелитесь.

— Что?.. — Только одно слово успело сорваться с ее губ, и Рейнольдс крепко закрыл рот Юлии ладонью.

Она стала непроизвольно вырываться, но сразу же затихла, тоже услышав скрип шагов по снегу. Они сидели замерев, чуть ли не дыша, пока три полицейских медленно проходили мимо заброшенной веранды летнего кафе по извилистой дорожке, вьющейся между пляжами, полянками и рощицами дубов.

— Кажется, вы утверждали, что эта часть острова Святой Маргариты всегда пустынна?.. — злым шепотом спросил он. — Что сюда зимой никто не приходит?..

— Так всегда было раньше, — пробормотала она. — Я знала, что полицейские здесь патрулируют, но не могла себе представить, что они доходят и сюда. Впрочем, в ближайший час они не вернутся, уверена в этом. Парк большой. Им потребуется немало времени на его обход.

— Вы действительно не предназначены для подобных испытаний, мисс Иллюрина, — тихо сказал он. — Для таких ситуаций годятся очень немногие люди. Вы ведь не потому находитесь здесь и ведете подобную жизнь, что это вам нравится?

— Нравится?! Господи, кому может нравиться такая жизнь! В ней нет ничего, кроме страха, голода и репрессий, а для нас это еще означает бесконечную смену жилья и постоянное опасение слежки: вдруг она уже идет за нами. Нужно быть все время начеку, чтобы не заговорить там, где нельзя, чтобы не заулыбаться в неподходящий момент.

— А вы, если бы представилась возможность, не перешли завтра на Запад?

— Да нет, нет, я не могу, не могу, понимаете?..

— Все дело в вашей матери?..

— Моя мать... — (Он почувствовал, как она невидяще уставилась в темноту.) — Моя мать мертва, мистер Рейнольдс.

— Мертва?.. — удивился он. — Но ваш отец этого не говорил.

— Знаю, что он этого не говорил, — нотки теплоты появились в ее голосе, когда она заговорила об отце. — Бедный дорогой Янчи! Он никогда не поверит в это. Она была мертва уже тогда, когда ее забирали. У нее был туберкулез, целиком было поражено одно легкое, она не прожила бы и пары дней после ареста. Но Янчи никогда этому не поверит. Он перестанет надеяться лишь тогда, когда перестанет дышать.