Не верь тишине (Роман) - Овецкий Владимир Борисович - Страница 26

Провожатый подтолкнул, и Тимонин побрел по узкой тропке к приземистому, сложенному из крупных почерневших бревен дому. У крыльца с тремя грязными, местами выщербленными ступенями Яша еще раз оглянулся: глаза провожатого под сросшимися рыжеватыми бровями настороженно прищурились, правая рука с пистолетом угрожающе поднялась:

— Ну? Испугался, что ли? Мы на испуг не берем, мы сразу, понял? Так что топай!

В большой, на весь дом, комнате все тонуло в сером табачном тумане. В углу, под неясными в плывущей мгле образами, сидел в расстегнутой цветастой рубашке Ваня Трифоновский, слева и справа сгрудились над заставленным бутылками и закусками столом его дружки.

— Ну что, Яшка, надумал? — Голос у Трифоновского охрипший и глухой. — Иди выпей, закуси… Оголодал, чай? Кормили тебя мои разбойники или нет? А может, брезгуешь? Иди же, ну!

— Не зови его, Ваня, не придет. Не по чину, — услышал Яша знакомый голос Митрюшина.

— Сяду, — неожиданно согласился Яша.

Он присел на до блеска выскобленную скамью. «Шаркнуть бутылкой одного, второго, а там…» — он не знал, что будет потом, знал только, что, если сегодня не сумеет убежать, завтра для него уже не настанет.

— Стало быть, снова мы вместе. Свиделись… — Трифоновский поднял большие глаза. — Только не знаю, надолго ли?

— Что до меня… — начал Миша, но Иван перебил:

— Погоди! За что ты его так ненавидишь? Не делал он тебе ничего плохого. Ведь мог выдать своим, когда ты у Тоськи лежал, а не выдал.

— За это еще больше ненавижу, — прошептал Миша. — Спас-то он меня ради нее. Благородство показал, сволочь такая! А потом выслеживать стал… Если бы не ты, он бы меня во второй раз не пожалел. Не пожалел бы, а?

Даже в сумрачном дымящемся свете было видно, как побелело его лицо, напряглись на скулах тугие желваки.

— Нет, не пожалел бы. Да я и тогда тебя не жалел, это ты правильно сказал, — ответил Тимонин, поняв, что еще на шаг приблизился к неизбежному.

— Видал каков?! — словно с облегчением сказал Митрюшин.

— А мне Яшку жалко, — тихо произнес Иван и покосился на образа. «Ну вот и отпели», — горько усмехнулся Яша и вдруг вспомнил, как в детстве его спас Трифоновский.

Яша только-только научился плавать, но плавал он в утином пруду, мелком, тинистом и спокойном. Ребята тянули Яшу на реку. Было там одно опасное и оттого привлекательное место — Крутояр. Клязьма здесь, выскочив из-за поворота, спешила вдаль, бурля и пенясь на стремнине. Тянуло сюда ребят то, что на другом берегу золотился горячий речной песок. Конечно, можно пробраться к нему, переплыв реку в другом месте, но все стремились через стремнину.

Яша долго не решался войти в реку. И когда приятелям надоело звать его, объяснять, уговаривать, советовать и стыдить, Яша, сам не понимая, как это произошло, бухнулся в воду и стал колотить руками и ногами, поднимая брызги. Когда же до берега осталось каких-то полтора-два метра, Яша с облегчением и радостью прекратил бороться. Но близость берега оказалась обманчивой: не достав дна, он погрузился в теплую светлую воду и стал захлебываться.

Потом кто-то потянул за руку, и он, почти теряя сознание, успел глотнуть воздух. Еле передвигая непослушные ноги, вышел на горячий песок и рухнул.

— Обратно пойдешь через брод. Я покажу. — Ванька Трифоновский лег рядом.

Яша понимал, что на этот раз никто его к берегу тянуть не будет. Чтобы сделать спасительный глоток, надо бороться самому.

— Не пойму я одного, — сказал он. — Почему не прихлопнули меня там, у ктитора, а притащили сюда?

— Значит, так надо. — Трифоновский опять потянулся к бутылке.

— Ты, Ваня, исповедуйся ему. Может, на том свете замолвит словечко, — усмехнулся Митрюшин.

— Брось, Миша, — неожиданно спокойно и трезво сказал Трифоновский. — Не разжигайся! Лучше дай ему шанс остаться в живых.

— Вот как! — неприятно удивился Митрюшин. — И ты уверен, что у него такой шанс есть?

— Пока человек жив — всегда есть!

Трифоновский отодвинул стакан, нагнулся над столом и выкрикнул с надрывом и болью:

— Жить-то хочется, Яшка! Хочется! Плюнь на своих барбосов, иди к нам!

— А если…

— Нет у тебя никаких «если», понял? Не согласишься — я тебя в живых не оставлю: мне моя шкура тоже дорога не меньше, чем тебе!

— Дай подумать.

Яша сказал это, чтобы не ответить «нет», зная, впрочем, что другого ответа не будет.

— Он еще собирается думать, — проворчал презрительно Митрюшин.

— Ты бы, конечно, в моем положении сразу согласился!

Смысл Яшиного ответа медленно доходил до сознания Митрюшина. Но когда он понял, рука потянулась к карману.

— Не сметь! — Трифоновский поднялся сухой и колючий, со странно сияющими глазами. — Эй, кто там есть?

Дверь мгновенно открылась.

— Вот этого, — он показал на Яшу, — опять туда же. На два часа. Если ему нечего будет мне сказать, тогда…

Приговор был подписан. Тимонин встал и, не оглядываясь, пошел к выходу.

— А ты, друг Миша, — услышал он за спиной, — два часа будешь сидеть со мной и двигаться отсюда не моги, понял?

Полупьяные конвоиры повели Тимонина по той же плохо протоптанной тропинке.

Что-то изменилось в мире. То ли мохнатые облака закрыли солнце, то ли потянуло болотной сыростью, но стало холодно и тревожно.

Конвоиры шагали сзади. Один бормотал что-то под нос, беспрестанно матерясь, другой, со знакомым прищуром настороженных глаз под сросшимися бровями, шумно дышал в затылок. Яша придержал шаг и сразу почувствовал меж лопаток острый ствол оружия:

— Не балуй, паря, а то и двух часов не проживешь!

И только сейчас Тимонин вспомнил, где слышал этот голос: в тот несчастный вечер, когда его, как желторотого птенца, «взяли» без единого выстрела. Весь поглощенный наблюдением за домом ктитора, он легко откликнулся на уверенное «Яша», даже не взглянув, кто приближался к нему: у него и мысли не мелькнуло, что это могли быть те, кого он выслеживает. А когда понял — тяжелый удар погасил сознание. Очнулся Яша быстро и, когда, попытался высвободиться, услышал: «Не балуй, паря!»

Но сейчас у него руки были свободны.

Яша медленно двинулся по тропинке, думая, что он жив, пока его не бросили под замок. До баньки оставалось два шага…

Остановились.

Один из провожатых вышел вперед, чтобы открыть дверь баньки. Но дверь, старая и рассохшаяся, заупрямилась. Конвоир склонился над ней, другой отошел чуть в сторону, чтобы видеть и Яшу, и своего дружка. На какое-то мгновение он отвел глаза от Тимонина и тут же страшный удар в низ живота срубил его.

Болезненно охнув, он выронил оружие. Яша подхватил маузер. Другой конвоир поднял руки, косясь на винтовку, опрометчиво прислоненную к стене.

Тимонин качнул дулом, указывая на дверь. Бандит рванул ее и скрылся в баньке. Яша накинул запор, прислушался. Поскрипывали сосны, шуршали ели да из приземистого дома доносились обрывки какой-то тоскливой песни.

Тимонин нырнул в лес. Он сдерживал себя, чтобы не побежать: кто знает, как охраняется лагерь Трифоновского. Лишь отойдя от бандитского логова подальше, ускорил шаг, а потом побежал. Лапы елей колко хлестали лицо, сухой валежник бил по коленям, но Тимонин не чувствовал этого. Успокоился лишь, когда сырость и зеленый шатер остались позади. За кромкой леса, поросшей мелким кустарником, виднелось невспаханное поле, за ним — деревня. Яша узнал ее: здесь неделю назад они вели перестрелку с бандой Вани Трифоновского.

Он глубоко вздохнул, но кольнула мысль: «Поверит ли Прохоровский?» И сразу подумалось о Кузнецове.

Яша обошел деревню стороной. Молодые сосенки расступились, и бисерной лентой сверкнула Клязьма. Яша разделся, перетянул одежду ремнем и вошел в реку. Вода обожгла разгоряченное тело. Но сознание того, что скоро он будет в полной безопасности, заставило забыть о холоде.