Гибель Петрограда (Фантастика Серебряного века. Том XII) - Толстой Алексей Николаевич - Страница 37

— Что это за развалины, Пшебыслав? — спросил Игнатов, медленно направляясь к ним.

— О, пан, это — особенное место, страшное место! — таинственно понизив голос, ответил поляк. — Называется оно «Совиным домом», хотя, по правде сказать, от дома-то остались одни обломки.

— Чем же это место так страшно? — полюбопытствовал офицер.

— А тем, что здесь давным-давно, вот уже почти пятьсот лет тому назад, было совершено немцами великое злодейство и по сей день осталось еще неотмщенным.

— Ну, голубчик, если особо страшные места определять по безнаказанным немецким злодействам, то им и счет потеряешь, — разочарованно заметил молодой офицер.

— Так-то оно так, пан, — с невеселой усмешкой согласился проводник, — а только как с этого случая уж очень много лет прошло, то народ и говорит о нем особо красно, целое сказание про него сложилось, и крепко верят наши хлопы, что все так и сбудется, как в нем про будущее предсказано.

— Что же это за сказание? Вы можете передать мне его?

— Отчего же, пан, могу. Мне его покойный отец не раз сказывал, и я чуть не слово в слово его заучил.

Они присели на один из обломков руин спиной к ветру, и Пшебыслав, на минуту сосредоточившись, заговорил мерным, немного торжественным тоном сказочника.

Случилось это еще в ту пору, как Польша была свободным и могучим царством. Много было в ней тогда именитых магнатов, знатностью своею гордых, казною богатых, а превыше всего — ратною доблестью славных. Но не было ни одного честнее, в бою грозней, а в миру милостивей, чем князь Рафаил Зазвездский.

Много врагов порубил он своей мощной рукою в славной битве под Дубровной[10], а еще больше погибло немчинов змеедушных от его мудрых приказов да перехитри его над тевтонскими воеводами. Как окружил он их со своею ратью, людьми малой, да духом великой, как ударили на них его соколы удалые, — так все те полки и отдались разом в полон, и мечи свои со страха покидали.

Большие награды получил князь от Ягайлы-короля и с радостной душою вернулся домой, где ждали его слуги верные да малолетняя дочка Людовика.

Здесь, в палаце[11] своем просторном да пышном, и зажил мирно князь Рафаил, в полях-садах своих хозяйствуя, за диким зверем-птицей резвой охотой в лесах носясь, по праздникам в храме Божием смиренно молясь, а по зимним вечерам непогодним с благочестивыми странниками беседуя. И был ему ото всех почет великий, и что ни день — то множилось достояние его.

Но дороже всех почестей и богатств была ему подраставшая дочка, дитя его единое. Совсем еще молода была Людовика, всего тринадцатый годок ей пошел пред тем, как отцу из-под Дубровны вернуться, да разумна она была не по летам. Читать да писать так умела, что самому королевскому писарю не угнаться бы за ней, и к рукоделиям всяким была прилежна, а добра-то да набожна так, что все сирые и скорбные на много верст кругом иначе, как ангелом Господним, ее и не величали.

Вдобавок, и красоты Людовика была неописуемой и день ото дня все пышней расцветала, словно яблонь по весне. Как распустит она, бывало, косы свои шелковистые, так и кажется, будто от головки ее к белым ножкам золотой поток устремился; поднимет очи свои кроткие да поглядит на кого — так словно лазурь небесная в душу тому человеку заглянет; а уж как улыбнется да голоском певучим приветную речь поведет, так — что у хлопа, что у вельможи — сердце сладкой тоскою-мечтанием заноет и долго угомониться не хочет.

Так-то вот, в степенных трудах да веселых забавах, миновало четыре года — и дивным ландышем непорочным, под тенью родимых дубов и елей, во всю пышность красоты своей расцвела Людовика. Стали к ней свататься женихи, сперва ближние паны-князья, а потом и из Литвы, и даже из дальней Московии начали знатные витязи ко двору князя Рафаила наезжать.

Загремела в старом палаце роговая музыка, запенились крепкими медами золотые ковши, зазвучали речи смелые, задорные, зазвенели мечи чеканные о сбрую горячих коней, забились трепетом любовным молодые сердца. Да только все женихи ни с чем, повесив голову, назад уезжали. Не пришла еще пора красавице отдать свое сердце в полон, и всем женихам выходил от нее вежливый отказ.

А старый князь и рад, что дочка с ним расстаться не хочет, смеется в усы свои и горделиво говорит:

— Не такого ей жениха надобно! Мы ей самого что ни на есть распрекраснейшего королевича добудем, из храбрых храбрейшего, из честных честнейшего.

Слушает княжна речи отцовские, стыдливым румянцем алеет да знай себе короткую девичью волю празднует: распевает день-деньской под теплым солнышком да в Варте глубокой плещется, пташек голосистых перепевает, рыбок проворных перегоняет, мавок[12] лукавых распугивает.

И не чуяли они, не ведали, какая напасть лихая, беда неминучая на них грозовой тучей движется. А шла та беда от свирепых тевтонов, недругов непримиримых, на всякое подлое предательство первых затейников.

Хоть и пошел уже пятый год с той поры, как они трусливыми зайцами от славянской рати во всю прыть убегали, хоть и вернул им все отнятые земли[13] слабодушный король Ягайло, а все же никак не могли они свой разгром одолевшему их врагу простить, и — что ни день — то все пуще разгоралась их волчья злоба. А уж чаще всех поминали они непристойной руганью удалого воеводу, князя Зазвездского, и на одном из разгульных пиров своих порешила их шайка отмстить победителю. Не но силам, не по разуму было им одолеть его на ратном поле, в честном бою, так задумали они с ним по своему обычаю справиться: черной изменой да разбойным расплохом.

Шла Людовика под вечер, в седьмой день нового года, домой от бедных сельчан, к которым с щедрой милостыней ходила[14]. Идет она по проезжей дороге и видит: сидит на краю ее какой-то человек в панской одежде, голову на грудь свесил, весь в крови и словно кончается.

Жаль стало его княжне, бегом пустилась она домой, созвала слуг и велела в палац его отнести. Там ему крепкого вина дали, кровь с нею обмыли и до раны его доискались. Рана была на ноге и вовсе пустяшная, и подивились все, что из этакой нестоящей царапины столько крови понатекло.

И невдомек было им, что путник сам себя поранил, а вымазался нарочно телячьей кровью.

Поверили они и тому, что он — знатный шляхтич из-под Кракова, что в лесу напали на него лихие люди, слугу его убили и коней увели. Хоть и мудр был князь Рафаил, да не в меру доверчив, всех по себе мерил и не угадал он в нежданном госте тевтонского рыцаря с шакальей душой. Поймалось на жалость его славянское сердце, словно дитя малое на мураву трясинную, со всем радушием принял предателя старый магнат, обильным ужином его угостил и в лучшей горнице, на мягких пуховиках, под парчовым одеялом спать уложил.

С низким поклоном благодарил его гость, по-сыновнему руку ему облобызал и благословение Божие на него кощунственно призывал, а как все в доме позаснули, так встал он, неслышно к выходной двери прокрался, потом через двор к воротам шмыгнул, отодвинул на них засовы железные, снял болты тяжелые и впустил своих приспешников, которые тем временем к усадьбе княжеской из леса стянулись. Было их без малого целая сотня, и на каждом поверх кольчуги плотнокованной висел меч трехгранный да нож наточенный.