Поход на Киев (СИ) - Пациашвили Сергей Сергеевич - Страница 18

— Уходите сейчас, — произнёс Дунай, — и можете уйти живыми. Пока у нас нет сил, чтобы вас преследовать.

— Уходить? — рассмеялись чародеи, — по-твоему, мы проиграли?

— Ваш вождь мёртв.

— Ты уверен в этом?

Но Дунай был уверен, он разорвал внутренности этому змеёнышу, он тяжело ранил его. Он не поверил своим глазам, когда Ростислав поднялся на ноги и под крик ликование чародеев сам вынул из себя вражеское копьё.

— Меня нельзя убить, — молвил он, — так уже вышло, что я уже мёртв.

И Дуная подвели к безобразному сыну Змея. Ростислав открыл свой рот, из которого доносилось зловоние сырой плоти. Огромные белые клыки впились в шею богатыря, сын Змея прижался к артерии и принялся пить кровь. Дунай стремительно терял силы, сознание его угасало. В конце концов исчезло всё, последним рассеялся прекрасный образ Настасьи Филипповной. Боль, наконец-то прошла.

— Танцуй, танцуй, приседай, пятки не забывай поднимать, — твердил без устали Ставр, выделывая ногами различные движения. Добрыня пытался подражать ему, получалось плохо, он походил на медведя, который водит хоровод.

— Да ну, глупость какая-то, — остановился сын Никиты, и ещё раз огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их никто не видит. Место вроде было тихое, за городом, в лесных зарослях возле реки.

— Ты хочешь победить Рогнвальда? — прервал свой танец Ставр, — я знаю, как тренируются варяги, не просто так во мне течёт их кровь.

— Никогда не видел, чтобы они так танцевали, — возражал Добрыня.

— А ты и не увидишь, тебе они этого не покажут. Но танцоры они отменные. В бою у них главное — проворство ног. У Рогнвальда ноги проворные, на вёслах прыгает, когда гребцы гребут. Старики говорят, что князь Владимир тоже любил танцевать, когда был князем в Новгороде. Как выпьет пива с Олафом Трюгвассоном, так сразу песню петь велел и пускался в пляс.

И Добрыня нехотя начинал слушаться Ставра. И приседал, выкидывая вперёд ноги, и поднимал пятки. Постепенно начинали болеть колени и пальцы ног, но боярина это не остановило. Он тренировался снова и снова, он позволял Ставру себя учить, и вот он победил. Рогнвальд был повержен. Кровавая резня в Новгороде продолжалась до вечера. Славенский и Людин концы объединились против общего врага, к ним присоединились Неревский и молодой Плотницкий концы. Резали варягов, резали ростовских, каких смогли найти, резали всех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление. В этот день даже за случайно брошенное злое слово в Новгороде можно было лишиться головы. В итоге в городе стало невероятно тихо, замолкли даже собаки. Временами эхо разносило чью-нибудь брань, затем следовал звон стали и крик боли, после какое-то время лаяли городские псы, и снова наступала тишина. И так снова и снова, до самого вечера. Уже темнело, когда Добрыня ворвался к Зое. Раненная нога его была перевязана тканью, под красным глазом образовался синяк, бородка стояла и как-то неестественно погнулась в бок. Зоя сразу поняла, что это потому, что бородка его перепачкана, буквально вся вымазана в крови. Но Добрыня не обращал на это внимание. Бешенная страсть охватила его. Зоя была напугана, увидев в руке богатыря окровавленный топор. Но в следующее мгновение боярин выронил топор и набросил на неё с поцелуями.

— Я одолел его, Сорока, — приговаривал Добрыня, — я победил.

И Зоя отвечала на его поцелуи и освобождалась от одежды. В этот раз всё закончилось быстро. Добрыня не лежал с ней рядом и ничего не рассказывал, кончил, и почти сразу ушёл. Зоя снова осталась одна, и тут в углу послышался какой-то шорох. Из-под соседней кровати выбралось раненное рыжеволосое тело.

— Я убью его, — промолвил Рогнвальд.

— Милый мой, — села к нему Зоя, — как же хорошо, что ты не вылез отсюда сразу. Мне было так страшно.

— Просто у меня сейчас нет сил, чтобы подняться, а так бы я уже прикончил вас обоих. Скажи мне, Сорока, зачем ты меня прячешь, зачем не выдашь меня моим врагам?

— Глупый, — отвечала ему Зоя, — ты же сам пришёл ко мне, когда выбрался из реки.

— Я не выбрался, мена спас тот мальчишка. Я всё смеялся над ним, когда он говорил, что в нём течёт кровь викингов. Он же совсем не знает нашего языка. А он вот каков оказался, вытащил меня из реки, сам чуть не утонул, и привёз меня сюда.

— Ты сам его попросил, — молвила в ответ Зоя, гладя его по рыжим волосам, — когда он спросил тебя, куда тебя нужно отвезти, ты сказал — к Сороке. Ты знал, что я тебя не выдам, что я тебя спрячу. Даже такой ценой. Так к чему теперь этот пустой разговор?

— Моя Сорока, — прикоснулся к её лицу Рогнвальд, а в следующее мгновение он потерял сознание. Не понятно было, выживет он или погибнет, крайне трудно было его здесь прятать и ещё при этом как-то лечить. Но Зоя не оставила своего скандинавского возлюбленного. День ото дня она ухаживала за ним. Когда приходил Добрыня, она отдавалась ему и даже делала вид, что ей это нравится. Но боярин чувствовал в их отношениях какую-то фальш, недоверие. Постепенно приходило понимание, что как раньше уже не будет, и Добрыня стал приходить всё реже, а затем и вовсе перестал. К тому же в Новгороде и без того теперь было много дел. Большая часть ополченцев Путяты оставались в городе. Они не получали жалования и не имели при себе оружия, оставаясь в запасе, на случай опасности. Эти ростовцы имели в городе своё жильё, занимались ремеслом, торговлей и сельским хозяйством. Некоторые из них бежали, большинство остались, пытаясь как-то сохранить своё имущество. Над каждым теперь отдельно проводили суд и разбирали, стоит ли его наказать или следует отпустить. Новгородские бояре вспоминали старые обиды, купцы нашли в этом хороший способ нажиться, загнав людей в долги. В итоге многие ростовцы были оштрафованы, многие из тех, кто был должен ополченцам денег, по решению суда были освобождены от долга. Самых злостных ростовцев и вовсе казнили. Вместе с тем мужики из Людина конца стали вершить свой суд, вспоминая старые обиды, которые были куда больше, чем у славенских бояр и купцов вместе взятых. Такие суды обычно заканчивались убийством ополченца и полным разорением его двора. Затем бояре уже брались вылавливать и судить людинских грабителей, что положило начало новой ссоре с Людиным концом. Неизвестно, сколько времени бы это продолжалось, если бы не приехал гонец из Ракомы.

Ракомой называлось укреплённое село в нескольких километрах от Новгорода. Это место новгородский князь Ярослав и сделал своей резиденцией. Сюда же сбежал Путята с выжившими ополченцами. Гонец, к слову, так же был из ополченцев. Совсем недавно он с копьём в руке сражался против бояр, а теперь стоял напротив них с грамотой от князя и на словах передавал его сообщение.

— Князь хочет помириться с дружиной и просит у вас прощения за поведение варягов. За Путяту и ополченцев он на вас не в обиде, они сами виноваты, что не удержали заморских гостей в узде.

— Ну что ж, — молвил Никита, отец Добрыни, — если хочет помириться, пускай приезжает, помиримся.

— Князь велел звать вас к себе в Ракому. Ему до вас ехать не с руки, потому как меж вами согласия нет.

— Это верно, меж собой мы во многом не ладим, — произнёс посадник Фома, — но и если в Ракому мы все приедем, то так же и там не будем ладить друг с другом. Да и не поместимся мы все там, Ракома маленькая.

— Поэтому князь зовёт не всех вас, — отвечал гонец, — а только тех, чьи имена он перечислил в своём письме. Ну и сверх того тех, кого вы сами выберете послами. В письме около полусотни имён владык, которых Ярослав хочет видеть и выказывает им личное уважение. Остальных послов пусть выберет Новгород, любым способом, каким захочет.

Бояре потребовали список и здесь же, в боярской думе его зачитали. В числе имён оказались все вожди и зачинщики восстания, включая и Никиту Буслаева. Разумеется, в их компанию попал и посадник Фома. Молодых никого не было, зато было несколько вождей из Людина конца. Совершенно не понятно, откуда Ярослав узнал их имена, но было видно, что он хорошо осведомлён о повстанцах. Некоторые бояре почувствовали в этом подвох, заспорили, гул поднялся на всю боярскую думу.