Долина каменных трав (СИ) - Прягин Владимир - Страница 27

Последняя мысль порождает у меня набор странных переживаний, в которых я с ходу не могу разобраться. Удивлённо всматриваюсь в себя, поворачиваю перед мысленным взором этот эмоциональный комок, шелушу его, словно луковицу, чтобы добраться до сердцевины, до незамутнённой сути — и когда это наконец удаётся, только вздыхаю.

Что ж, я должен откровенно признаться — меня радует столкновение с могущественным врагом. Радует, поскольку теперь возникает шанс, что в последних строках моей жизни появится яркий росчерк.

Три года назад, уходя со службы при канцелярии, я не испытывал сожаления — знал, что если останусь, то меня ждёт лишь утомительная (хоть и высокооплачиваемая) рутина, как и в предыдущие годы. Был вроде бы вполне удовлетворён итогами своей долгой, солидно забронзовевшей карьеры. Однако, как теперь выясняется, в глубине души всё равно рассчитывал на некий финальный славный аккорд, который останется в общей памяти, ждал его подсознательно. Уроки с Елизаветой лишь разбавляли бесполезную маету, но не были полноценным лекарством; ничто из того, чему я посвящал своё время в старости, не занимало меня всерьёз.

Это, на самом деле, довольно-таки поганенькое открытие — осознать, какую роль в твоей жизни играет неудовлетворённое честолюбие.

Ладно, посмотрим, как мне удастся со всем этим разобраться.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, плетусь через коридор и стучусь к Полине — сегодня она, ради исключения, пребывает вечером дома, а не в гостях у кого-то из родственников или знакомых. Интерьер её будуара выдержан в тёмно-красных тонах — сама она называет их амарантовыми. Подушки всех мыслимых размеров — в каждом углу; они тут, по-моему, размножаются почкованием. Наволочки и покрывала с тончайшей вышивкой тоже подчинены единой цветовой гамме, словно мундиры в войске.

Супруга сидит (какая неожиданность!) перед зеркалом, изучая себя при свете ярчайшей лампы; оборачивается, когда я переступаю порог, и поднимает бровь:

— Александр? Ты не ошибся дверью? Впрочем, хорошо, что зашёл — я как раз хотела узнать, как дела с Виктуаром…

— С кем?

— Ну, с Виктуаром же! С милым мальчиком, который только что приходил!

— А, ясно. Я как-то не удосужился спросить, как его зовут, но с ним всё в порядке. Скажи мне вот что — мы ведь завтра приглашены на приём, который планирует его мать, твоя обожаемая подруга?

— Естественно. Ещё бы она посмела не пригласить — после того как столько нервов мне вытрепала! Но тебе я ничего не сказала, ты же сто лет не выбирался из дома, сидишь как сыч…

— Ты правильно поступила, я к тебе не в претензии. Просто довожу до твоего сведения — завтра мы идём вместе.

— Ты меня пугаешь, Александр, — она, кажется, не шутит. — Что стряслось? С чего вдруг такой сюрприз?

— А почему бы и нет? Мальчик… э-э-э… Виктуар очень просил прийти, а я, как ты знаешь, человек чрезвычайно отзывчивый…

Она смотрит на меня округлившимися глазами, потом встаёт, подходит ко мне вплотную и напряжённо произносит:

— Признайся, какую пакость ты замышляешь? Хочешь мне отомстить за то, что я тебя сегодня побеспокоила? Ну как можно быть настолько злопамятным, я просто не понимаю!

Полина всхлипывает, причём непритворно; она настолько уверена в моём неистощимом коварстве, что мне даже немного лестно. Чтобы не обманывать её в лучших ожиданиях, делаю покерное лицо и загадочно удаляюсь; мне надо основательно отдохнуть — завтра предстоит много дел.

Под утро мне снится ледяной город, прозрачные дома и деревья; я иду между ними, оскальзываясь на каждом шагу и глотая обжигающий холод, пока не вспоминаю про карту, спрятанную в кармане. Как только я её достаю, волна тепла расходится во все стороны; лёд начинает таять, звенит капель, и этот звон-перестук становится громче с каждой минутой…

Я просыпаюсь под дробь дождя и ещё минут пять лежу, не шевелясь, на кровати, которая подобно плоту дрейфует в рассветных сумерках. Вставать не хочется, и я уговариваю себя, напоминая о запланированных свершениях; потом к этим уговорам подключается будильник на тумбочке, и его дребезжащие аргументы в конце концов меня убеждают.

Сентябрь. День второй.

Сегодня я завтракаю в царственном одиночестве — Полина вернулась к привычному распорядку, подразумевающему сон почти до обеда. Дождь не утихает ни на минуту; когда я выхожу на крыльцо, камердинер раскрывает надо мной зонт, чтобы проводить до коляски, у которой предусмотрительно поднят верх. Ветер ерошит мокрые кроны вязов.

Набережная, парк, кофейно-сливочный замок; лифт, солидно поскрипывая, возносит меня наверх. До начала занятий ещё несколько минут, однако Елизавета уже ждёт в учебной аудитории — бледная и осунувшаяся. Я ожидаю нетерпеливых вопросов, но она лишь вяло меня приветствует и замолкает вновь; это совершенно на неё не похоже, и я с беспокойством осведомляюсь:

— Как ваше самочувствие? Всё в порядке?

— Да, магистр, спасибо. Просто мне не спалось.

— Вы, надеюсь, сдержали обещание и не пытались ставить опыты над собой? Это было бы крайне недальновидно.

— Нет, учитель, — она бледно улыбается. — Вы не поверите, но я в этот раз вела себя как пай-девочка. Толку, правда, от этого — никакого… Может, хоть вы что-нибудь узнали?

— Представьте себя, узнал. Вчера я имел… гм… несколько интересных бесед, и теперь могу подтвердить — ледяные чары действительно существуют. А это с высокой долей вероятности означает, что результат вашего тестирования — не ошибка, и дар у вас действительно есть.

— Вот видите, а вы сомневались…

И снова я не чувствую в её голосе торжества — с девочкой явно творится что-то неладное; похоже, за эти сутки всё же случились новые неприятности, повлиявшие на её эмоциональное состояние.

— Елизавета, вы точно не хотите ничем со мной поделиться?

Она смотрит на меня долгим взглядом, затем берёт с соседнего стула свой холщовый мешочек, развязывает его и выкладывает на стол голубоватую, величиной с ладонь, пластину со сколами по краям.

— Ого, — я сажусь напротив, с трудом подавив желание поскрести в затылке, — вы наткнулись ещё на одну стынь-каплю? Вашему везению можно лишь позавидовать…

— Нет, магистр, в том-то и дело. Во-первых, не «ещё на одну», а на ту же самую! Форма, размеры — всё совпадает в точности! А во-вторых, я на неё не наткнулась вовсе — мне её подложили!

— Кто подложил?

— Понятия не имею. Я вчера днём окно у себя открыла, чтобы проветрить. Дождик опять накрапывал, свежесть была приятная. Я постояла, посмотрела на улицу, потом отвернулась — и вдруг ветер как дунет! Прямо в комнату, меня всю обрызгал, я даже вздрогнула от испуга. А потом смотрю — подоконник мокрый, а на нём стынь-капля лежит, та самая, я сразу её узнала. Я, конечно, сразу высунулась, посмотрела во двор, но там — никого. И вообще, у меня третий этаж, без лестницы не дотянешься…

— Гм…

— Я совсем запуталась! Что им от меня надо?

— Кому — им?

— Да не знаю я! Ну, то есть русалкам, скорей всего. Кто ещё, кроме них, мог её подбросить? Я же ледышку тогда зашвырнула в реку, а теперь вот — сами видите. Только не спрашивайте меня, как они всё это устроили! Или всё-таки не они? Ум за разум заходит, спать не могу…

Она кладёт руки перед собой на стол и опускает на них голову, безрадостно и устало; я лихорадочно пытаюсь сообразить, чем можно её утешить, и спустя несколько секунд нахожу-таки подходящую тему:

— Вы просили узнать подробнее, что случилось с вашим товарищем…

— С Митей? — она слегка оживает и выпрямляется. — Как он?

— Жив и здоров. Его, с учётом ваших предупреждений, не подвергали допросу, пообщались только с родителями. Кстати, ваш дядя заинтересовался той историей с пасекой. Он, насколько могу судить, не одобряет методов треста, который монополизирует рынок. Возможно даже, этот случай будет использован, чтобы повлиять на торговцев. Впрочем, тут можно только гадать — его сиятельство затронул эту тему лишь мельком, не вдаваясь в детали.